В тот вечер при виде поданного блюда он скорчил недовольную гримасу и нерешительно положил себе необычно скромную порцию. Франсуаза ждала, что он скажет, но не вытерпела и спросила:

— Тебе не нравится?

— Нравится, но я не голоден.

— Это мясо по-бургундски.

— Вижу, ты мне подавала то же самое на прошлой неделе.

— Но тогда ты его ел.

— Мне не хотелось тебя огорчать.

— Благодарю.

— Не думай, что я хочу тебя обидеть, но со времен моей солдатской жизни я не могу избавиться от отвращения к тушеному мясу. Кстати, должен признать, что ты готовишь его совсем по-другому. Это вкусно, очень даже вкусно…

— Но ты его не ешь. Конечно, бифштекс тебе нравится больше. Мне тоже.

— Я и не прошу бифштекса, это нам не по карману. Но почему бы тебе не приготовить, например, отварное мясо? Ты же знаешь, что я его обожаю.

— Для этого требуется дорогой сорт мяса, и вообще это невыгодно.

— А ты свари побольше гарнира.

— Ты ничего не понимаешь. Знаешь ли ты, сколько стоит кочан капусты или кило моркови?

— Ну так навари картошки — все лучше, чем это месиво.

— Какой ты нехороший. Ведь я три часа готовила это рагу и, уверяю тебя, сделала все, что можно.

Франсуаза не удержалась и заплакала. Фернан никогда не мог спокойно видеть ее слезы.

— Послушай, я же не хотел тебя огорчать.

— Очень тяжело… мне не свести концы с концами… а ты не желаешь понять. Вот уже полгода, как я ни разу не была у парикмахера, у меня всего одна пара чулок, я ничего не могу себе купить… На всем экономлю, чтобы повкуснее тебя накормить…

— Почему же ты не сказала об этом раньше? Мы бы сообща нашли выход.

— Не могу же я все время жаловаться. Да и откуда ты возьмешь деньги?

— У нас есть небольшие сбережения. Я не хочу, чтобы ты лишала себя необходимого и была несчастной.

Чтобы получить окончательное прощение у жены, Фернан доел рагу, и ее полные слез глаза постепенно озарились улыбкой.

Вскоре после этого разговора они начали тратить свои сбережения, но цены неумолимо поднимались, дети росли и требовали все больших расходов, и Фернан с Франсуазой стали жить еще скромнее. Заработная плата Фернана в течение многих месяцев оставалась неизменной, и он рассчитывал только на Новый год, чтобы при помощи чаевых пополнить семейный бюджет. Но, вопреки его ожиданиям, многие из тех, кого он обслуживал, наградили его менее щедро, чем в прошлом году. Кое-где вместо обычных ста франков он получил всего пятьдесят. Некоторые люди смущенно отказывались даже от покупки почтового календаря. Все эти мелочи убедительнее официальной статистики доказывали Фернану, что понижение жизненного уровня — общее явление. Его сосед докер Леру, торжествуя, говорил:

— Видишь, вот тебе и твоя теория заколдованного круга. Заработная плата давно блокирована, а цены все растут. Если бы в самом деле существовала зависимость одного от другого, цены не должны были бы меняться.

— А я никогда и не возражал против увеличения зарплаты.

— Прости, но когда мы требуем общего повышения ставок, вы вопите, как ослы, что это вызовет вздорожание.

— Так оно и есть.

— А ты хоть помнишь, сколько тебе в последний раз прибавили?

— Да, десять процентов.

— Ну а насколько за это время выросли цены? Скажи сам.

— Конечно, намного больше. Но есть и другие факторы.

— Сам ты фактор. Если бы твой заколдованный круг был на самом деле кругом, то увеличение должно было быть и там и здесь на десять процентов. А это не так, по твоим же собственным словам. Сколько раз я тебе твердил, что можно увеличить ставки, не вздувая цены. Для этого нужно, чтобы богачи заплатили разницу из своего кармана. Как в тридцать шестом году, дорогой мой, точно, как в тридцать шестом…

К удивлению Леру, летом 1953 года забастовки начались с почтовиков. Фернан, как и его товарищи, присоединился к требованиям, выдвинутым ВКТ: увеличение основной заработной платы и двадцать тысяч франков надбавки на дороговизну жизни.

Фернану казалось, что еще немного, и он добьется своего. И вот теперь его уговаривают приступить к работе, а он даже толком не знает, чего удалось достигнуть.

— Не горюй. По-видимому, забастовка окончена, — сказал он Франсуазе.

— Откуда ты знаешь?

— Слышал по радио. Ты не слышала? Будто бы сегодня ночью договорились.

Франсуаза улыбнулась, как бывало в хорошие дни.

— И ты получишь надбавку?

— Ничего не знаю.

— Как? Но это ужасно, у нас ничего больше не осталось.

— Не будем заранее волноваться. Прежде всего надо выяснить положение. Если сообщение правильно, то нам наверняка чего-то пообещали.

— Но тебе хоть оплатят то время, пока ты не работал?

— Надеюсь.

На это он твердо рассчитывал. Не мог же его профсоюз дать распоряжение вернуться на работу, не добившись хотя бы этого. В первую очередь нужно все узнать. В забастовке приняло участие небывалое количество служащих связи. Все как один примкнули к движению. Были сделаны попытки завербовать добровольцев для сортировки и раздачи почты. Газеты писали, что одна престарелая маркиза ежедневно приходит работать бесплатно на почтамт. Но несколько молодых служащих отправились к ней домой и спели ей на модный когда-то мотив такую серенаду, что отбили у нее всякую охоту. При помощи таких же добровольцев несколько открыток были доставлены адресатам, но Фернан великолепно представлял себе беспорядок, вызванный на почтамте скоплением корреспонденции. Профессиональным работникам понадобится несколько дней, чтобы грандиозная почтовая машина вновь заработала с точностью часового механизма. В общем-то сообщение по радио могло быть и ловушкой. К этому не привыкать. Уже и раньше все было пущено в ход, чтобы сорвать забастовку, но, несмотря на угрозы, запугивание и ложные информации, удалось набрать только горсточку неквалифицированных работников, большинство которых пошли на это из-под палки.

Фернан узнал, что приказ о возобновлении работы в самом деле исходил от его профсоюза. Если бы спросили его, мелкого служащего и рядового члена профсоюза, он бы высказался против, так как чувствовал, что цель почти достигнута. Но более сведущие люди решили за него. Может быть, у них свои соображения, о которых он узнает позже? Во всяком случае, ничто еще не вошло в свою колею… Правда, появились те, кого не было видно во время забастовки, но к работе никто не приступал. Люди собирались, обсуждали положение, и все настойчивее слышался вопрос: «Как же нам поступить?»

Руководить продолжали самые решительные. С их точки зрения, нечего было и думать прекращать забастовку на полпути. Но некоторые уже начинали поговаривать о том, что благоразумнее вернуться на работу, раз правительство дало обязательства, которые профсоюз нашел приемлемыми.

— А какие именно? — отвечали им.

Фернан, как и многие, требовал разъяснений. Все должно выясниться сегодня днем на бирже труда.

Фернан присоединился к тем, кто голосовал на собрании за продолжение забастовки. Обсуждение происходило в напряженной обстановке, образовалось два лагеря как среди сидящих в зале, так и в президиуме. Одни и те же люди выступали по нескольку раз. Ораторов часто прерывали. Результаты голосования были встречены восторженно и бурно, тем более что несколько человек упорно оставались на своих местах, а небольшая группа руководителей в знак протеста покинула зал. Всякому старому члену профсоюза было ясно, что лопнула какая-то пружинка, и Фернан возвращался домой грустный. На улице продавали первые вечерние газеты, доставленные самолетом из Парижа. В них говорилось, что работа возобновлена на почтах и на железных дорогах. «Вранье», — пробурчал Фернан и, прежде чем идти домой, заглянул к Леру.

— Ну, как ты относишься к этому предательству?! — воскликнул докер.

— О каком предательстве ты говоришь?

— Твои руководители мерзавцы, продажные твари…

— Прошу тебя, перемени пластинку.

— Да это же ясно как божий день.