— Не беспокойся, твое отношение к забастовкам мне известно.
Они привыкли так разговаривать и друг на друга не обижались. Они направились к буфету, и Вильнуар дружески спросил:
— Ну, так чего ты от меня хочешь?
Морен в нескольких словах рассказал ему об аресте Беро и о том, как все в департаменте взволнованы этим событием. Делом Беро занялась организация бывших фронтовиков… Пораваль, замешанный в эту историю, повидался с префектом и съездил в Бордо… Несколько видных деятелей поставили свою подпись под петицией, которая в ближайшее время будет обнародована…
— Так вот, если ты подпишешь, твое имя подкрепит подписи твоих друзей.
— Но я же не знаком с этим субъектом. Он из ваших?
— Сочувствующий. Но он секретарь сельскохозяйственного профсоюза общины, где у тебя большинство голосов.
— Хлопочете о нем, конечно, вы?
— Мы делаем все, что можем, не буду скрывать. Кстати, ты еще услышишь об этом деле. Я сделаю запрос в палате и приведу еще несколько подобных фактов. Мы не потерпим, чтобы участников движения Сопротивления отдавали под суд.
— Да, ты отчасти прав. Они перегибают палку. Знаешь, я подумаю…
— А сразу ты не можешь подписать?
— Покажи-ка петицию.
Вильнуар скорчил недовольную гримасу.
— Сам текст неплох, но подписи все те же.
— Ты всех их знаешь? Держу пари, что среди них больше твоих избирателей, чем моих.
— Ладно. Я не отказываюсь, но мы еще потолкуем.
Морен решил воспользоваться случаем и рассказал ему еще об одном мероприятии, в которое он давно пытался его втянуть. Он уже получил согласие одного депутата-католика и нескольких видных радикалов на то, чтобы сообща выпустить воззвание против перевооружения Германии и собрать под ним подписи жителей департамента Дордони.
— Это, — прервал его Вильнуар, — совсем особый разговор.
— А я считал, что ты сторонник намордника.
Вильнуар улыбнулся при напоминании о его остроте во время последних дебатов, посвященных внешней политике. Премьер-министр, отвечая на вопросы, осторожно коснулся соглашений, подписанных его правительством в Бонне и Париже. Он не стал скрывать, что проведение их в жизнь повлечет за собой перевооружение Германии, «но, — нашел он нужным оговорить, — при этом будут соблюдены определенные условия и приняты меры предосторожности, а Германии нужен…» — «Намордник!» — крикнул с места Вильнуар, заканчивая начатую фразу. Его выпад произвел сильное впечатление и был встречен смехом, аплодисментами и возмущенными выкриками, что обычно в отчетах «Журналь офисьель» именуется «разнообразной реакцией». В крупной вечерней газете появилась передовая под заголовком «Намордник». В этой статье был приведен ряд доводов, ставящих под сомнение эффективность соглашений, которые правительство собиралось представить депутатам на ратификацию. После этой истории Вильнуар был причислен к противникам ЕОС.
— Кстати, по поводу намордника, — сказал он, — на мой взгляд, в нем нуждаются не только немцы.
Спорить было бесполезно, Морен знал это по опыту. Он предпочел закончить разговор.
— Серж, как твои бойни? — остановил он проходившего мимо депутата.
Серж де Мулляк был прогрессивный депутат соседнего с Дордонью департамента и недавно был избран мэром одного городка. Он был поглощен своими муниципальными делами и лелеял два проекта, над которыми его коллеги-коммунисты дружески посмеивались: проект строительства бойни и возведения памятника Дюгеклену; в память о том, что он некогда проезжал через городок, главная площадь носила его имя.
— Мы уже купили участок под бойню, — добродушно ответил де Мулляк. — С Дюгекленом тоже в порядке. Я только что видел проект. Открытие памятника может вылиться в демонстрацию национального единства, а этим не стоит пренебрегать.
Морен с де Мулляком без труда достигли согласия в вопросе о заслугах Дюгеклена, который шестьсот лет назад помог Франции освободиться от иностранной оккупации, и перешли к более актуальным вопросам.
Де Мулляк принадлежал к старинной католической семье и гордился тем, что один из его предков во время Французской революции сражался в армии конвента. Сам он принимал участие в Сопротивлении и к концу войны был произведен в полковники ФФИ. В армии его понизили до лейтенанта, он подал в отставку и под влиянием своего друга Ива Фаржа принял участие в борьбе другого рода — стал одним из руководителей движения за мир. По просьбе своих друзей коммунистов он дал согласие поставить свое имя первым в едином списке кандидатов, блестяще прошел на выборах и в палате выделялся своими искусными выступлениями. У него были друзья среди депутатов разных партий. Именно по совету де Мулляка Шарль Морен наладил отношения с депутатом-католиком от одного с ним департамента. Этот человек, как он сказал Морену, крайне обеспокоен германским вопросом, и его можно вовлечь в борьбу за мир, если не требовать от него ничего сверхъестественного. А вот к вице-председателю комиссии по иностранным делам Вильнуару де Мулляк относился крайне скептически, и сейчас он насмешливо спросил Шарля Морена:
— Тебе удалось переубедить господина Вильнуара? Он ведь тоже из аристократов, только его семья оказалась хитрее, чем моя, и в нужный момент сумела отделаться от приставки «де».
— Я не теряю надежды. История с «намордником», о которой я ему сейчас напомнил, может мне помочь в этом деле.
— Не обольщайся. Он убежден, что ЕОС и послужит намордником при условии некоторых поправок, которые по существу ничего не изменят.
— Но может быть, он еще одумается.
— Будем надеяться.
Прощаясь, они пожали друг другу руку, и Морен, заглянув еще раз в кабинет своей группы, ушел из палаты. Он воспользовался машиной Сервэ, чтобы съездить в Париж и лично передать в секретариат председателя Национального собрания свое требование созвать чрезвычайную сессию, с тем чтобы его подпись не была признана недействительной, как это произошло недавно с одним депутатом. Морен мог уехать только на следующее утро и решил посвятить вторую половину дня свиданиям с нужными людьми. Домой он попал около семи часов вечера. В этот день они с Роз праздновали годовщину своей свадьбы. Морен приглашал Роз каждый раз в другой ресторан, обоим хотелось избежать повторения впечатлений и отметить праздник по-новому. «Благодаря этому мы не так заметно стареем, — говорил Шарль, — и всегда ждем чего-то неизведанного». Все, что способно было сблизить их еще больше, доставляло им огромную радость.
Вечер у них проходил по заведенному обычаю. Шарль заранее, тайно от Роз, выбирал ресторан, где будет праздноваться годовщина, Роз заказывала ужин, в виде исключения не обращая внимания на цены… Впервые празднование было отложено. Морен хотел было взять жену с собой в Париж, и тогда годовщина была бы отпразднована совершенно необычно, но беременность Роз протекала довольно тяжело, и ей было бы трудно вынести такое длительное путешествие в машине. Вот почему они с общего согласия перенесли празднование на другое число. Морену в такой день было особенно тоскливо сидеть дома одному, кроме того, ему не хотелось готовить себе, и тут он вспомнил, что его друзья, возможно, уже вернулись из отпуска.
— Ты попал вовремя, — встретил его Луи. — Мы как раз садимся за стол.
Ирэн поставила еще один прибор, и все сдвинули свои стулья, освобождая место гостю.
— Знакомьтесь. Жак Одебер, — сказал Луи, представляя Шарлю молодого человека, который сидел за столом.
— Кажется, я слышал вашу фамилию, — заметил Морен.
— У моих родителей в Бержераке кондитерская.
— Наверное, поэтому я и знаю. Вы тоже кондитер?
Морен расспросил Жака о его работе, о планах на будущее, и они очень быстро познакомились.
Ирэн рассказала, с каким трудом они выбрались из Бержерака. Они хорошо сделали, приехав раньше срока, так как на заводе счетчиков, где работает Луи, тоже назревает забастовка.
— Кстати, о забастовках, — сказал Морен. — Произошла очень забавная история. Сегодня вечером президент республики должен был выехать в Гавр и отплыть в Америку, но не уехал, так как поезда не отправляются.