— Нет, не стоит, — вмешалась Жаклина.

Она никак не могла выбрать, и ювелир перешел в наступление:

— Мадемуазель, примерьте вот это колечко… Чудесно, как будто сделано на заказ, оно очень идет к вашей руке и, если мсье разрешит, осмелюсь добавить, к вашим глазам… Конечно, вы можете выбрать другое… Вот это вам нравится больше? Или вот это, оно скромнее, но до чего же изящно! Я с вами согласен, трудно на чем-нибудь остановиться… Только не обращайте внимания на размер. Если оно вам тесновато или велико, ничего, у нас есть нескольких размеров. Кроме того, мы можем подогнать любое кольцо.

Жаклина перемерила несколько колец, внимательно разглядела их и в конце концов снова надела первое.

— Нравится? — спросил Жак.

— А тебе?

С улыбкой, словно она разглядывала себя в зеркало, Жаклина вертела руку, любуясь кольцом.

— Это самое лучшее, — сказал Жак. — Сколько? — спросил он продавца.

— Девять тысяч девятьсот восемьдесят франков.

Жаклина поспешно сняла кольцо.

— Прошу вас, — сказал Жак, кладя на прилавок одну десятитысячную бумажку из тех двух, которые дал отец.

— Это безумие, — проговорила Жаклина, когда они вышли, — настоящее безумие.

— Почему?

— Ты только подумай… Этого хватило бы на месяц жизни целой семье бастующего рабочего.

— Ты не рада?

— Ну что ты, очень рада, конечно. Я тебя даже не поблагодарила, мой милый.

И забыв, что они не в Париже, Жаклина остановилась и на улице поцеловала Жака.

Леру опоздал к обеду.

— Фернан — странный человек, — сказал он, усаживаясь за стол. — До сих пор был настоящей размазней, а сейчас держится молодцом. Он и предложил вручать каждому стачечному комитету все приказы о принуждении к выполнению служебных обязанностей. Мы только что составили в связи с этим воззвание объединенного комитета. Вот почему я опоздал. Да, такого я не ожидал от Фернана…

— Ты о каком Фернане? — вмешалась Мирей.

— О почтальоне. Об этом парне из ФУ, который сегодня утром приходил сюда. Мы знакомы уже двадцать лет, но после раскола не разговаривали друг с другом. В тридцать четвертом… ты, наверное, помнишь, Жаклина?

— Мне же было четыре года.

— Ты права. Время летит. Так вот, в 1934 году он был с нами. Мы тогда образовали единый фронт против фашизма. Фернан-то, конечно, был социалистом, как и сейчас, кстати… Во время борьбы против фашизма и потом, когда произошло слияние, мы с ним были заодно.

— Какое слияние, папа? — спросила Мирей.

— Слияние профсоюзов, неужели ты забыла, я же тебе объяснял. В то время было два профсоюза: УВКТ и ВКТ, в общем вроде как сейчас. Так вот, мы образовали единую конфедерацию.

— А вторую уничтожили?

— Да нет, просто слили вместе. Трудно было. Но все-таки добились… На чем я остановился? Ах да, так вот, мы были с ним вместе, сперва в одном и том же антифашистском комитете, а потом в объединении профсоюзов. Вот после этого и состоялось наступление тридцать шестого года.

Теперь Жаку хотелось спросить, что это было за наступление, но он решил не перебивать.

— О тогдашних забастовках мне не к чему рассказывать, о них вы слышали, — продолжал Леру. — Как известно, далеко не все чиновники приняли участие в стачечном движении. В основном оно велось заводскими рабочими. Фернан и его почтовики палец о палец не ударили. Он-то не был против стачки, даже помогал, но с прохладцей. А вот тридцатого ноября он сдрейфил, да еще как!

— Тридцатого ноября? — спросил Жак.

— Да, тридцатого ноября тридцать восьмого года. Правительство — в него входили Даладье и Поль Рейно — вынесло постановление о принуждении к выполнению служебных обязанностей. Фернан струсил и отошел от нас. Долгое время мы с ним не встречались, и я даже не стал с ним спорить. Разразилась война, потом организовалось Сопротивление… Вначале он не проявил особого героизма, но вел себя неплохо. А когда меня арестовали и товарищи собирали деньги, чтобы помочь моей семье, он тоже внес какую-то сумму. После Освобождения мы с ним оказались в одном профсоюзе, все шло хорошо, но раз мы с ним жарко поспорили и он перешел в банду ФУ. Ну, после этого он и не пытался встречаться со мной. А неделю назад он оказался среди первых почтовиков, объявивших забастовку в Бордо. Железнодорожники последовали их примеру. Теперь к движению примыкают повсюду. Крестьяне тоже полезли драться. Так вот, товарищи Фернана уже четыре раза отказываются подчиняться приказу о выходе на работу. Нам-то, докерам, хорошо известно, как тяжело остаться без куска хлеба, когда у тебя ребята. Ну а они не сдаются. И не только не сдаются, а действуют единым фронтом с нами…

— Кстати, о забастовках, — сказал Жак, — я слышал, что вы сегодня говорили о сборе средств в пользу стачечников. Мне бы хотелось принять участие…

— Легче легкого. У меня как раз есть подписной лист.

— Вы об этом поговорите попозже, — вмешалась Жаклина, — котлеты остынут.

— Нет, доченька, такие вещи нельзя откладывать.

Жак взял подписной лист, который был разделен на несколько колонок. Три четверти из них были заполнены цифрами и подписями. Самый крупный взнос был в триста франков. Жак четко вывел свою фамилию и в колонке «профессия» вписал: «рабочий кондитерского цеха». Он дал свой парижский адрес и после секундного колебания поставил в колонке «взносы»: «десять тысяч франков».

— Вот, мсье Леру, сегодня я еще способен внести такую сумму, а завтра, возможно, мне самому придется бастовать.

Жак отдал вторую бумажку отца. Докер был поражен и, аккуратно сложив деньги, спрятал их в конверт.

— Спасибо за наших ребят. Сделай одолжение, не называй меня «мсье Леру». Говори мне «товарищ». — Это было сказано от всей души.

— Мсье… простите, товарищ, — поправился Жак, — мне надо поговорить с вами наедине и немедленно.

Леру провел Жака в соседнюю комнату. Жаклина побледнела, но не остановила их… Они вернулись через несколько минут.

— Ага, теперь понимаю, почему ты накрыла скатерть и поставила цветы. А ты, Поль, не разыгрывай дурачка, беги в погреб и тащи сюда бутылку, которую я припрятал за мешком с углем. Там одна, не ошибешься. Я ее берег, чтобы распить после конца забастовки, но помолвку тоже необходимо спрыснуть.

— Какое у тебя красивое кольцо! — воскликнула Мирей. — Она схватила руку сестры и принялась восторженно разглядывать колечко, на которое Жаклина от избытка чувств уронила слезинку.

— Добрый вечер, товарищ!

«Ты тоже меня так называешь», — подумал Жак. Его это обрадовало, и не потому, что это обращение ему льстило, но оно выражало доверие к нему людей, которые, как ему казалось, принадлежали к семье Жаклины. Сперва его назвал товарищем Анатоль, потом Леру, а сейчас Луи Фурнье.

Жак протянул ему руку и спросил, где Ирэн.

— Как все мужья, я ее жду.

— Мы можем выехать сейчас, — сказал Жак, — я кончил все свои дела.

Вскоре в кафе, где они условились встретиться, пришла Ирэн. Она сияла.

— Все идет очень хорошо.

— Вернее, ничего не ходит, — рассмеялся Луи.

В этот час закрывались универсальные магазины и на площади Кенконс толпа служащих пыталась найти хоть какой-нибудь вид транспорта. На военных грузовиках, выстроенных в шеренгу, были прикреплены дощечки с написанными на них мелом названиями пригородов. Люди звали друг друга, что-то кричали, молоденькие солдаты в касках, толкаясь, подсаживали женщин в кузовы машин.

Жак настоял, чтобы Фурнье перед отъездом выпили с ним аперитива, и ему так хотелось поделиться радостью, что он сообщил им о своей помолвке.

— Кстати, вы мою невесту знаете.

Ирэн вспомнила, что она его встретила с какой-то незнакомой девушкой, и, боясь попасть впросак, сделала вид, будто старается вспомнить.

— Помните девушку, которая была со мной на собрании? — подсказал ей Жак. — Она разговаривала с вами, ее зовут Жаклиной. Жаклина Леру.

— А ее отец случайно не докер?

— Докер.

— Высокий и худой? У него нет пальца на руке?