— Но вы-то с Анриэттой поторопились.

— Заблуждаешься. Мы долго ждали. Да и вообще это совсем другое дело. В моем положении мужчина не может жить без жены. А молодые люди твоего возраста развлекаются, и ты еще можешь передумать.

— Никогда в жизни.

— Вернулся бы ты помогать мне. А к ней будешь изредка ездить, если тебе захочется…

— А она в это время будет продолжать работать у чужих людей?

— Если она в самом деле такая, как ты ее описал, возможно, она поймет все гораздо лучше, чем ты думаешь…

— Ну а если я откажусь последовать твоему совету?

— В таком случае поступай, как хочешь, но от меня ты ничего не получишь.

— Значит, все. Я обойдусь без твоей помощи.

— Жак, сынок, послушай меня. Не ссорься с отцом. Если бы твоя мать была жива…

— Она бы меня поняла…

— Ей бы, как и мне, хотелось, чтобы ты был счастлив. Послушай, если год тебе кажется слишком большим сроком, мы подумаем, но, во всяком случае, не решай ничего сейчас… Мы еще поговорим. Ты ведь только что приехал…

В своем первом письме из Бержерака Жак ни словом не обмолвился о споре с отцом. Он повторял страстные обещания, которые дал Жаклине в дюнах, но с трудом подыскивал слова. На это письмо Жаклина не ответила. Он написал снова, не пытаясь в этот раз скрывать причину своего огорчения, но и это письмо осталось без ответа… Ему пришло было в голову, что мачеха перехватывает письма, это на нее было похоже, и он стал выходить навстречу почтальону, потом попросил Жаклину писать ему до востребования. В это время заговорили о забастовках. Жак, не выдержав, решил ехать в Бордо, но тут и поезда перестали ходить. Молчание Жаклины навело его на грустные мысли и мучительные подозрения. Жаклина в своих письмах почему-то противилась его приезду в Бордо. Сперва она вообще не ответила. Потом она попросила отложить свидание на отпуск. Чем это было вызвано? Хотела ли она его просто испытать или дать себе время подумать? А может быть, у нее кто-то был, и она не порвала эту связь? Жак вспомнил, как она, вызывая в нем ревность, кокетничала с другими. Взять хотя бы тот вечер, когда она пошла на танцы без него и способна была безумно веселиться, как она сама же на следующий день призналась. Да и вообще она не ответила на его предложение пожениться, а ведь он сделал его совершенно серьезно. Ни разу Жаклина не хотела обсудить, как сложится их совместная жизнь. Он чувствовал, что на некоторые вопросы она избегала отвечать. Правда, тот счастливый день, который они провели вдвоем, он запомнит навеки, что бы ни случилось в дальнейшем. Но она сказала тогда, что занята вечером, и не позволила проводить ее домой. А утром была чем-то озабочена. Все эти мелочи и молчание Жаклины казались Жаку подозрительными, и он утешался, только перечитывая ее старые письма.

Пора было возвращаться в Париж, а положение оставалось неизменным. Жак был расстроен и не заговаривал больше с отцом о своих намерениях, а тот, надеясь, что сын одумался, был к нему крайне внимателен. Мачеха явно старалась удержаться от обидных для пасынка замечаний.

— А почему бы тебе не остаться? — предложил Филипп Одебер. — Это твой дом.

— Нет, я предпочитаю уехать.

— В газетах пишут, что забастовка скоро кончится, и ты мог бы побыть еще несколько дней.

— Я обещал, что приеду к сроку. Кроме того, товарищи не могут уйти в отпуск, пока я не вернусь.

— Ну ладно, сынок, не буду тебя уговаривать. Уезжай на моей машине, кто-нибудь пригонит ее обратно, когда кончится забастовка.

Жаку только этого и хотелось. Он не мог вернуться в Париж, не повидав Жаклину. Он уехал на день раньше, полный надежд и одновременно опасаясь, что его ждет жестокое разочарование. Отец сунул ему две бумажки по десять тысяч франков.

— На дорогу и на баловство.

— Спасибо, у меня еще остались деньги.

— Бери, бери, они тебе могут понадобиться. В случае нужды без всяких колебаний сообщи мне. Какой ты дорогой поедешь?

Впервые Жак соврал отцу:

— На Либурн, а оттуда в Париж.

— А не лучше ли тебе проехать прямо на Ангулем?

— Нет, там не такая красивая дорога.

Филипп Одебер все понял.

— Ну, развлекайся, только помни, что ты из честной семьи.

Они расстались, не поцеловавшись. Жак выехал из города и почувствовал себя свободнее. Он нажал на акселератор. Вдоль шоссе время от времени попадались люди, которые знаком просили их подвезти. Он проезжал мимо них, не замедляя хода, но внезапно затормозил, увидев двоих людей, сидевших на рюкзаке.

— Вот это неожиданность! Что вы здесь делаете?

Первой к Жаку подошла Ирэн Фурнье.

— Как видите, пытаемся уехать.

— Могу довезти до Парижа, если вас это устраивает. Но только я обязательно должен заехать в Бордо.

— Надолго?

— Не знаю. На один, два дня…

Ирэн вопросительно посмотрела на мужа — в состоянии ли они пойти на дополнительные расходы.

— Хорошо, — сказал Луи.

Он сел рядом с Жаком, а Ирэн устроилась с вещами на заднем сиденье.

— Да, нам повезло, — сказала она. — Как раз вчера мы с Луи говорили о вас.

— Вы знали, что я в Бержераке?

— Нет. Мы вспомнили о вас в связи с комитетом. Вы слышали, Абдераману гораздо лучше.

Речь шла об алжирце, которого Жак видел на собраниях комитета. Во время демонстрации в день 14 июля, когда полиция обстреляла группу арабов, Абдераман был ранен в плечо, и его оперировали. Товарищи по комитету сложились, чтобы помочь ему.

Жак был очень рад этой встрече. Он первый заговорил о забастовках.

— Как вы к этому относитесь? — спросила Ирэн.

— Они правы, о чем говорить!

Жак сам не смог бы объяснить почему, но ответил не раздумывая.

В Бордо Жак спросил Луи, куда их отвезти, тот, к его удивлению, ответил:

— К тюрьме.

— К тюрьме?

— Да, мы хотим повидать одного товарища.

Ирэн, поймав удивленный взгляд Жака, объяснила ему, в чем дело, рассказала, что они с Луи хлопочут о крестьянине Беро. На Жака словно пахнуло свежим воздухом, но тут же он подумал, что таким людям, как Фурнье, должны быть чужды его заботы.

Условившись встретиться с ними вечером, он поехал в портовые улички разыскивать Жаклину.

Ему показалось, что дом, стоящий в глубине одного тупика, если судить по ветхим зданиям, которые его окружали, соответствует описаниям Жаклины. Несколько девочек пускали бумажные кораблики в канаве. Одна из них подтвердила, что Жаклина Леру живет здесь, и он вошел в коридор. Его передернуло от затхлого воздуха, стены и сводчатый потолок были покрыты плесенью. Жак решительным шагом поднялся по деревянной лестнице, освещенной тусклой лампочкой, которая, видимо, горела круглые сутки. Когда ему открыли дверь, он был удивлен, увидев яркий дневной свет, проникавший в кухню через окно, которое выходило прямо на доки. Впустил Жака высокий худощавый мужчина. Он с недоверием оглядел его. Тут же стоял человек в форме почтальона, и Жак решил, что ошибся.

— Простите, скажите, пожалуйста, здесь живет Жаклина Леру?

— Без всякого сомнения, молодой человек. Я ее отец.

Если бы в ту минуту Жак мог придумать какой-нибудь предлог, он тут же сбежал бы, но испытующий взгляд этого могучего человека требовал объяснений.

— Мне бы хотелось ее повидать.

— Вы знакомы?

— Моя фамилия Одебер, я работал с нею в «Лютеции».

— Надо было сразу сказать.

Он пригласил его войти и познакомил с товарищем.

— Фернан Груссо, почтовик, член профсоюза ФУ[9]. С начала забастовки мы действуем сообща.

— Я тоже член профсоюза.

— ВКТ?

— Да, — ответил Жак, хоть и не твердо разбирался во всех этих названиях.

Леру приоткрыл дверь в комнату и крикнул:

— Жаклина! К тебе пришел товарищ…

— Сейчас, попроси его подождать…

У Жака забилось сердце. Не обращая внимания на его состояние, Леру предложил ему присесть и, как ни в чем не бывало, снова вернулся к разговору о комитете единства, о сборе денег в пользу бастующих и, главное, о необходимости выпустить листовку с требованием прекратить войну во Вьетнаме.