О деле мужском, о войне,

Писал ты трехлетнему сыну.

Ты в мальчике видел мужчину

И девочку видел в жене.

Ты девочке милой писал,

Что не к чему плакать отныне.

А то, что тревожит, — мужчине —

Трехлетнему сыну сказал.

Когда–нибудь лет через пять,

Как только он школьником станет,

Она эти письма опять

Из черной шкатулки достанет.

На стопку тетрадей и книг

Солдатские письма положит,

Решив, что и в книгах без них

Твой сын разобраться не сможет.

…Прошел ты в атаке ночной

Последней своею долиной,

И девочка стала женой,

Чтоб вырастить сына мужчиной.

Новой плавкой ночная закончится смена,

А пока над площадкой плывет полумгла,

Сталевар неотступно стоит у мартена

И глядит в синеву смотрового стекла.

А за окнами тучка лиловой полоской

Потянулась на запад, и стало светло,

И заря побежала по крышам Свердловска,

Но весеннее солнце еще не взошло.

Время пробу снимать, и на черные плиты

Сталь стремительно падает струйкой литой.

И к рукам сталевара от капель пролитых

Поднимаются звезды над черной плитой.

А за окнами тени прозрачнее стали,

Проявились озера, совсем рассвело.

Потеснился туман, и раздвинулись дали,

И огромное солнце над лесом взошло.

И тогда, улыбнувшись друзьям молчаливым,

Сталевар направляется к летке, спеша,

Чтобы гибкий металл с золотистым отливом

Зазвенел, закачался в ладонях ковша.

В этих жарких ладонях металл вознесется

В полутемное небо — в литейный пролет…

Летка меркнет — пора: наподобие солнца

Поднимается ковш до предельных высот.

Сталь сверкает в живом непрерывном потоке,

Озаряя лучами громаду стены.

А весеннее солнце, взойдя на востоке,

Покатилось уже по дорогам войны.

Над полями сражений оно вознесется,

Где бойцы на рассвете, ускорив свой шаг,

Одинаково ждали весеннего солнца

И уральского солнца в тяжелых ковшах.

Я помню старенький вокзал,

Себя мальчишкой на перроне…

Я никому не рассказал,

Что видел девочку в вагоне

И смог понять уже тогда

И грусть и радость первой встречи.

Я не сумел сберечь года,

Но чувства — я сумел сберечь их.

От робкой грусти далека,

На небо девочка взглянула

И после третьего звонка,

Смеясь, рукою мне махнула.

Дымок, поднявшись к небесам,

Уплыл за горные отроги…

Летела молодость. Я сам

С тех пор не раз бывал в дороге:

Мелькнет на рельсах ночи тень.

И день встает, но все напрасно, —

И я опять на целый день

Отстал от выдумки прекрасной;

И к двадцати восьми годам,

С живой душой, с мечтой своею,

Со всем, что есть, — я все же там,

Где был тогда оставлен ею.

И как я зорко ни слежу,

Боясь обмана иль ошибки,

Я до сих пор не нахожу

Такой руки, такой улыбки.

А может быть, в отместку мне

Дано мое воображенье,

Чтоб я метался по стране,

Не находя успокоенья;

Иль за разборчивость мою

Меня, быть может, наказали:

«Пускай стоит!» И я стою

На том же стареньком вокзале.

И я стою… Издалека —

Мельканье касок и шинелей…

Подковы стук и блеск штыка

Перед вагоном на панели.

Наш поезд должен отойти.

Еще звонок — и станет легче,

Как будто проще нет пути,

Чем этот, в жизни человечьей.

Качнулся тополь… Ну, пока!

И стало многое дороже.

И вдруг — знакомая рука,

И тот же взгляд, и чувство то же.

Я лишь на миг увидел ту

И что сказать ей — не нашелся.

Но я догнал свою мечту:

День на день все–таки пришелся.

Я долго ждал такого дня,

Хотя и знал, что мир громаден.

Но миг пройдет, и от меня

Теперь она отстанет на день.

Мелькнут сигнальные огни

Теперь не ей, а мне в вагоне.

А ей, как мне в былые дни,

Стоять на стареньком перроне.

Она была совсем близка,

И это правда, не ошибка:

Наивной девочки рука

И взрослой женщины улыбка.

Я никому не рассказал,

Ведь рассказать нельзя об этом,

Но я запомнил тот вокзал

И тот перрон под лунным светом,

Чтобы, пройдя поля в дыму

Сквозь тени сумрака ночного,

Сквозь блески дня опять к нему

Когда–нибудь вернуться снова.

И ничего, что средь огня

Увижу маленькие плечи…

Теперь зависит от меня

Земная радость третьей встречи.

Ее напрасно призывать,

Ей не слова нужны, поверьте, —

Ее пора завоевать,

Отвоевать у самой смерти.