«Ты как?» – спрашивает Сашка скорее глазами.

– Пошла, – отвечаю я и снова двигаюсь вверх.

– Осторожнее.

«Нужно быть более внимательной и не делать резких движений» – говорю я себе, плавно переставляя руки и ноги. Метр, два, три, пять отделяют меня от последнего крюка. Нужно либо бить еще крюк, либо положить закладку. Но куда? Стена плохо освещена и припорошена снегом, все сливается, и глаза не находят ничего подходящего. Еще шаг, еще. Сколько уже от меня до крюка – метров пятнадцать или больше? Англичане правы, измеряя расстояния в футах. Я стараюсь не считать и просто ползти вверх. Наконец руки нащупывают маленькую трещинку. Я пытаюсь засунуть закладку, но она слишком узка. Нужно вбить швеллер. Я осторожно снимаю швеллерный крюк и вставляю в трещину. Но как его вбить, когда я сама еле стою? Один, два, три осторожных удара молотком и я чувствую, как начинает вибрировать нога на зацепке. Я отпускаю молоток и придерживаюсь за крюк рукой. Страх. Холодный липкий страх сковывает тело. Колени лихорадочно бьются о скалу, и я ничего не могу с собой сделать. Футы, отделяющие от предыдущего крюка, лишают меня остатков воли и разума.

– Ты там, что уснула!? – слышу я снизу недовольные голоса «ментов».

– Мы так здесь заночуем!

– Шевелись, давай, холодно же!

Я слышу, как Сашка стараясь заглушить недовольство «ментов», советует что делать. Советы я неплохо даю себе и сама, но никакая сила не может оторвать меня от скалы. Я уже чувствую, как пальцы теряют чувствительность, и понимаю – еще чуть-чуть, и я полечу вниз. Я засовываю по очереди замерзшие пальцы в рот и отогреваю их, обсасывая, как леденцы. Острая боль пронизывает насквозь, и я прижимаюсь лбом к скале и чувствую, как крупные слезы капают из глаз. «Хорошо, что пальцы болят, значит, не отморозила» – успокаиваю я себя. Я поднимаю глаза вверх и начинаю судорожно возить рукой по скале и наконец, нащупываю, что-то для руки, но пальцы еще очень болят и непонятно смогу ли я за это удержаться. Я ставлю ногу чуть повыше и все-таки перехватываю руку. Вторую ногу мне поставить некуда и я просто ставлю ее на стену. Я замечаю под коленом швеллер. Я знаю – так делать нельзя, но ставлю на крюк ногу и медленно переношу вес. Я чувствую, как вибрирует титановый крюк, прогибаясь под моей тяжестью, но мои глаза уже видят засыпанную снегом наклонную полку. Я засовываю руку в снег, чтобы нащупать хотя бы одну зацепку. Рука проваливается по локоть, и снег попадает мне в рукав. Мне инстинктивно хочется отдернуть руку, но я только глубже и глубже влезаю в сугроб, морщась от мерзкого ощущения стекающего по руке ледяного ручейка. Наконец мои пальцы застревают между камней, и я выползаю на коленях на полку.

Нужно выпрямиться, но меня трясет от страха, и я не могу пошевелиться. Легкий смешок разлетается эхом по горам. «Это кто?», – в голове на какое-то мгновенье мелькает мысль, что «ментам» надоело ждать, и они обошли меня и теперь сидят, смотря свысока, и смеются над моими потугами. Я поднимаю голову и смотрю вверх. Надо мной возвышается крутой скальный зуб, на острее которого, метрах в пяти надо мной, стоит крупный горный козел и смотрит своим блестящим черным глазом.

– Хе-хе – говорит козел, мотнув головой. Затем несколькими большими прыжками перескакивает на другой скальный гребень и скрывается из виду.

Страх проходит. Я отползаю от края полки, выпрямляюсь и накидываю веревочную петлю на скальный выступ.

– Перила готовы, – кричу я и жду, когда Сашка поднимется. Дальше маршрут несложный. Мы связываемся веревкой и идем на вершину за запиской.

Вот оно, – ощущение достигнутой цели. Мы стоим на вершине, окутанные облаками и, слушая, как снежинки шуршат по пуховкам.

– Надо бежать в лагерь, – говорю я, наблюдая, как Сашка пишет записку.

Он послушно кивает головой, и мы бегом спускаемся к перемычке.

Я вижу, как двое «ментов» растягивают палатку, а Ира колдует у примуса.

– Вы чего, ребята? Мы вниз идем! – говорю я, с нескрываемым ужасом наблюдая происходящее.

В этот момент подходит третий из «ментов» и падает на рюкзак.

– Мы никуда не пойдем. Будем здесь ночевать! Сама тащилась еле-еле весь день. Мы из-за тебя только в пятом часу дошли, – говорит он, прерывая свою речь тяжелым дыханием.

Несколько секунд я не нахожу, что ответить. Подходит Ира и протягивает чашку чая. Я пью маленькими глотками в напряженном раздумье.

– Вы представляете, что такое ночевка вшестером в одной палатке на пяти тысячах? – начинаю я взывать к разуму.

– Ничего страшного, – звучат возражения, – заодно и акклиматизируемся.

– Какая акклиматизация! Мы все мокрые, завтра половина схватит пневмонию, – я говорю, но понимаю, что бесполезно взывать к тому, чего нет. Отдав Ире чашку, я снимаю рюкзак и говорю:

– Сейчас я возвращаюсь на вершину и вычеркиваю всех, кроме нас с Сашей из записки. Потому что вы на вершине не были, и восхождение вам не засчитано. Либо вы сейчас же собираетесь и быстро спускаетесь вниз.

Налегке, я иду быстрыми шагами, не оглядываясь. То ли злость, то ли выпитый чай придали мне невероятную энергию. Я не вслушаюсь в крики и возражения, которые звучат мне вслед. Мне нужно успеть подняться до темноты.

Пройдя почти половину пути, я останавливаюсь и смотрю назад. Я вижу, как фигурки удаляются с перемычки вниз. Раз, два, три, четыре, а где пятый? «Может Сашка уже ушел?», – появляется мысль. В этот момент я замечаю, что одна фигурка идет следом за мной. «Сашка?», – удивляюсь я еще больше. «Нет не он». Вдруг я понимаю, это – Ира. Я стою и жду, пока люди на перемычке не исчезнут из поля зрения, и начинаю спускаться. Ира начинает делать мне знаки руками, просит, чтобы я остановилась. Запыхавшись и тяжело дыша, почти добежав до меня, она смотрит с надеждой и неуверенно спрашивает:

– А можно мне на вершину?

Сквозь сплошные облака едва пробивают одинокие лучи заходящего солнца.

– Там не видно ничего, – я пытаюсь ее отговорить.

– Все равно, – говорит Ира и смотрит с мольбой.

Мы идем довольно быстро. Из-за сплошной облачности, я понимаю, что мы на вершине, только узнав недавно сложенный тур. Ирина тяжело дышит и смотрит по сторонам. Словно решив нас немного порадовать, порыв ветра на несколько секунд раздувает облако, окутавшее гору, и мы видим соседние вершины. Девушка, затаив дыхание, смотрит по сторонам.

– Как красиво, – вырывается из нее не то крик, не то вздох. Но следующий порыв вера, снова погружает нас в белую пелену.

– Все, бежим вниз, – говорю я, – пока наши следы совсем не замело.

Ира не очень технично, но быстро бежит. «Нормальная она девчонка, зря ребята ее ругали», – думаю я и бегу следом. В лагерь мы возвращаемся в полной темноте.

Крупные капли дождя громко стучат по крыше серебрянки, пробивая перкалевое покрытие и поливая нас ледяными брызгами. Я открываю полог палатки и мы, щурясь от яркого света, всматриваемся туда, где должна белеть снежная шапка Чапдары.

Чегет-Кара-Баши

В детстве, зачитавши до дыр книжку Амосова «Мысли и сердцу», я решила стать хирургом. Эту идею очень поддерживала моя преподавательница биологии, у которой я была любимой ученицей и мои дипломы и грамоты с олимпиад украшали стены ее кабинета, занимая свое почетное место между портретами Павлова и Мичурина. Она же и привела меня и институт нейрохирургии, где набирали школьников старших классов, собирающихся поступать в медицинский вуз, используя на всяких подручных работах, на которых не хватало сестер и нянечек. Тем, кто успешно справится с работой, было обещано целых пол-балла на вступительных экзаменах. Баллы на экзаменах меня нет интересовали, училась я хорошо и экзаменов не боялась, но познакомиться с профессией заранее, конечно, очень хотелось. Сначала нас водили группой, учили мыть руки, завязывать маски, халаты и бахилы. Потом разбили на смены, в которые мы дежурили. Первое мое разочарование наступила тогда, когда я увидела заведующего отделением и основного оперирующего хирурга – Николая Александровича. Вместо статного, худощавого мужчины, с длинные руками и тонкими аристократическими пальцами, коими в моем детском воображении должны быть хирурги, я увидела невысокого, коренастого, коротко стриженного, с короткими, сарделькообразными пальцами, мужика. Это хирург? Детские иллюзии упали на пол и с легким звоном разбились. На него я тоже, не произвела впечатление.