Пока они прибирали в кухне, Флора рассказывала ему одну забавную историю за другой. Однажды бабушка положила крем в банку из-под майонеза, и Флора приготовила сэндвичи с курицей и кремом, думая, что это майонез. В другой раз Флора добавила в кукурузный хлеб соли вместо сахара, но бабушка все равно съела свою порцию и сказала, что ничего вкуснее в жизни не пробовала.

— И еще она шила лоскутные одеяла, — продолжила Флора. — Когда у кого-то из знакомых рождался малыш или просто так, когда ткань была. Этому научила ее бабушка, которая с помощью лоскутных одеял передавала шифровки беглым рабам. Они придумали целую систему сообщений и часто вывешивали одеяла на заборы или занавешивали ими окна.

Генри глянул на одеяло на столе в гостиной.

— А в этом тоже есть послание?

— Уверена, что да. Бабушка всегда прятала его в своих одеялах, каждый раз одно и то же.

— И какое?

— Ну, это может показаться глупым... — засмущалась Флора.

— Не хочешь — не говори. — Генри убрал тарелки в шкафчик и принялся натирать стакан.

— Да в нем нет никакой тайны. Просто... в общем, бабушка в каждом одеяле говорила, что меня любит. Она всегда вшивает — вшивала — куда-нибудь маленькое сердечко.

— Здорово, тайное послание, — восхитился Генри, ничуть не считая это глупым. Тайные послания использовались веками, чтобы завоевывать сердца и побеждать в войнах. Спартанский полководец Лисандр получал шифровки на поясе[13]. Это единственное, что заинтересовало Генри, когда на уроке истории им рассказывали про Пелопоннесскую войну. — Давай его найдем.

— Бабушка не закончила одеяло.

— Давай просто посмотрим, — предложил Генри. — Ничего ведь не случится.

Флора подняла одеяло и начала рассматривать.

— Нашла?

— Нет. Бабушка все-таки его закончила. Она его целую вечность шила и наконец дошила.

Кто-то легонько постучал в дверь. Генри вышел в садик, а Флора открыла коронеру. Тучи слегка разошлись, и стали видны тоненький серп луны и россыпь звезд. Генри попытался читать по ним как по нотам, чтобы разобраться, какую песню поют небеса, но вариантов было столько, что он оставил это занятие. Вдохнул ночной воздух, чистый и полный надежд. Несмотря ни на что, Генри был спокоен, сознавая, что сделал для Флоры все, что мог.

Когда коронер ушел, Флора вновь позвала Генри в дом. Они сидели на кухне, не в силах перейти в гостиную. На диване все еще оставались вмятинки там, где лежало тело старушки, и Генри не мог даже представить, каково их потревожить. Флора все извинялась за слезы, и Генри хотел сказать, что все нормально и он ее понимает, но не был уверен, что стоит.

— Устала? — спросил он.

— До чертиков, — кивнула Флора. — Но я вряд ли усну.

— Мне уйти? Я...

— Останься, — попросила она. — Хотя бы до рассвета.

Она накрыла его руку ладошкой. Генри желал наклониться к ней, коснуться ее лица, прижаться губами к губам. Когда он об этом подумал, Флора засмущалась и опустила глаза. Ресницы затрепетали, отчего сердце Генри забилось еще быстрее. Ударила молния, грянул гром и снова полился дождь, словно буквы в жидкой книге.

Генри ее не поцеловал. Ему хотелось, но сдержанность была его подарком Флоре.

Они слишком устали, чтобы говорить, и поэтому просто сидели рядом, прижавшись друг к другу, и медленно проваливались в сон без сновидений.

Когда Генри проснулся, дождь уже прошел. За окном занимался рассвет. Флора уже встала и варила кофе. В центре стола стояла тарелка с тостами, но Генри не мог задерживаться. Нужно вернуться домой, пока Торны не заметили его отсутствия, а еще важнее уйти отсюда, пока его не увидел никто из соседей Флоры, иначе ее репутация будет погублена. Да и уроки начнутся всего через несколько часов.

— Тебе кто-нибудь поможет с машиной? — спросил он, вспомнив о спущенных шинах.

Флора пожала плечами и прижала пальцы к векам.

— Разберусь. Утром надо будет найти дядю. А днем я должна работать на аэродроме, но придется все отменить.

— Позвони, если что-то понадобится. — Он коснулся ее руки. — Сожалею о твоей бабушке. — Генри написал на листке бумаги свой номер телефона и одним глотком выпил обжигающий кофе, не обращая внимания на боль.

Несколько минут спустя он уже стоял в дверях. Флора так же легко коснулась его руки.

— Можно один вопрос?

— Конечно. — Сердце замерло.

— Ты все еще хочешь играть в группе? Ты... ты мог бы нам пригодиться.

Генри задумался. Да, она ужасно ранила его самолюбие. Вдобавок будет почти невозможно объяснить это Торнам, и он не знал, как совместить работу с учебой. Сказать «да» означает «нет» для всего того, что давало ему ощущение безопасности и защищенности.

Но он все равно сказал «да», зная, что жизнь больше никогда не будет прежней.

Как Любовь и надеялся, Итан не опечалился, когда Генри пошел за Флорой.

— Он такой, — сказал Итан, держа руку над головой в тщетной попытке защититься от дождя. — Всегда поступает правильно. Это не будет по-свински, если мы уедем? — Он открыл дверь и робко посмотрел на Любовь.

— Ни в коем разе. Не возражаешь, если я сяду вперед?

Итан кашлянул.

— Как тебе угодно.

Его голос слегка дрогнул, и человек бы этого не заметил, но Любовь, умея тонко чувствовать, увидел, что все тело Итана словно вспыхнуло. Ему хотелось подвинуться ближе к этому прекрасному юноше, помочь ему понять, что вожделенной им любви не стоит бояться или стыдиться. Если Итан смирится с тем, что полюбил мужчину, он точно поймет чувства Генри к Флоре. Возможно, тогда они смогут бороться плечом к плечу, как братья, даже если против них будет весь мир.

Но он не потянулся к Итану. Не сейчас. Любовь включил радио, где как раз звучала реклама чистящего средства «Санбрайт». Люди и их страх перед грязью...

— Добро пожаловать на очередную встречу младшего сестринского корпуса «Санбрайт»! Наше собрание, как обычно, начнется с официального приветствия и гимна. Прошу всех встать! Отдайте честь и повторяйте за мной!

— Эх, как бы мне хотелось заиметь приемник в Гувервилле, — сказал Любовь, постукивая по приборной доске. — Хотя, конечно, у нас нет электричества, чтобы он работал. Но все равно, намного интереснее слушать радио, чем то, как мужики поют и гремят тазами.

— Сестры, вы, конечно, знаете, что все общества, клубы и ложи обладают внутренней информацией, которую нужно хранить в тайне от тех, кто в них не состоят. Возьмем для примера младший сестринский корпус «Санбрайт»....

— Вот только обойтись бы без глупой рекламы. Сестринский корпус. Тайны. — Он выключил радио. Неловкость, казалось, можно было потрогать, и Любовь пожалел о неизбежном расставании. Да, оно разобьет Итану сердце. Но такова цена Игры. Иногда она выше, чем человек способен вынести.

Любовь вытащил из кармана блокнот и венецианскую ручку.

— Я тут думал о статье, над которой ты работаешь, — произнес он, на полную мощность включая обаяние Джеймса Бута. — И вспомнил об этом отрывке из одного греческого философа. — Он притворился, что читает Итану слова философа. Будь парень понаблюдательнее, то заметил бы, что в такой темноте ни зги не видно. Но, как Любовь прекрасно понимал, разум Итана померк, подавленный чувствами. — Гомосексуальность, — он помолчал, чтобы Итан понял, о чем пойдет речь, — считают постыдной варвары и тираны. Эти же варвары и деспоты считают постыдной и философию. — Итан молчал, не сводя глаз с дороги. — Эти правители боятся идей, их страшит дружба и повергает в ужас страсть — три свойства, зачастую присущие гомосексуальным отношениям. Развращенные и нечистые на руку политики ругают результаты этих свойств, потому что те не в их интересах.

Итан вцепился в руль так крепко, что костяшки пальцев побелели.

— Не вижу никакой связи с нами. — Он остановил машину. — То, чем мы занимались, это не оно. Я не такой.