Смерть не шевелилась, едва вынося эту сентиментальную часть. Но ничего, осталось недолго.

— Ты бы гордилась дочкой, — сказала Марион. — Она уже взрослая. Такая независимая. И поет, но не так, как ты, а по-другому. А еще она летает на самолете и мечтает перелететь через океан, хотя я знаю, что это верная смерть. — Она осеклась, вспомнив, с кем говорит. Надела очки и, приподняв одеяло, спросила: — Если можно, один шкурный вопрос: могу я закончить шитье? Осталось совсем чуть-чуть.

Смерти очень хотелось слегка изменить внешность, чтобы выглядеть не полной копией Вивиан, а скорее походить на ее несуществующую сестру. В такие минуты принимать облик близкого умирающему человека казалось несколько назойливым. Но Смерть сдержала этот порыв, не желая убивать в старушке надежду.

— Шейте, конечно, — кивнула она. — Я вам не помешаю.

— Спасибо. Терпеть не могу незавершенные дела. — Марион воткнула иголку в ткань и снова подняла глаза на Смерть. — Знаете, у вас не получилось передать цвет ее глаз.

— Так и есть. — Смерть пожала плечами. — Моя задача требует особого видения, поэтому глаза всегда остаются неизменными.

Женщины сидели в тишине, пока минутная стрелка часов на каминной полке не сделала еще один полный оборот. Полночь. Раздался первый из двенадцати ударов. Марион вздохнула.

— Разумная женщина уже бы десятый сон видела, но я как знала, что должна сегодня закончить рукоделие. Точно знала. — Под бой часов она сделала еще три стежка, вновь остановилась и приложила руку к сердцу. — Я знала, что ты придешь. Сердцем чуяла.

— Поздно уже, — сказала Смерть на третьем ударе часов и положила руки на подлокотники, готовясь встать.

— Я так и не закончу. — Марион окинула взглядом одеяло: миллионы крошечных стежков, воплощающих миллионы минут, которые никогда не вернуть.

Смерть покачала головой.

— Жизнь, в которой все дела закончены — слишком осторожно прожитая жизнь. — Смерть верила в то, что говорила. Она бы никогда и никому не стала лгать в такой обстановке. — Идем.

Марион глянула на дверь, и Смерть нахмурилась.

— Шерман не придет, как и Флора. А если вы побежите, я вас все равно догоню.

— Да не в этом дело, — сказала Марион почти с улыбкой. — Побежать... подумать только! Я просто пыталась представить, как это воспримет Флора. Может, есть какой-то способ...

— Увы, нет. — Смерти действительно было по-своему жаль. Она не могла избавиться от тела — от этого Флоре стало бы только хуже.

На десятом ударе часов Смерть встала. Остановив время для всех, кроме себя и Марион, она, все еще в облике Вивиан, пересекла уютную гостиную. На нее нахлынули непрошеные воспоминания о жизни Вивиан, и Смерть с горечью поняла, что Флора была слишком маленькой, чтобы запомнить мать. Марион в последний раз провела руками по одеялу, пересела на диван и похлопала по месту рядом с собой.

— Посиди со мной немножко, — попросила она.

Усевшись на диван, Смерть почуяла запах души Марион, и на нее накатил ужасный голод.

— Как это работает? — спросила Марион.

Смерть взяла ее за руку. Марион обняла Смерть за плечи и наклонилась к ней, коснувшись лбом лба. В это мгновение воспоминания хлынули буйным потоком, и матери, и дочери, разделенные, но сшитые вместе...

И тут глаза Смерти побелели: жизнь Марион устремилась в нее, утоляя бесконечный голод, пока Смерть не почувствовала, что вот-вот лопнет.

С коротким «О!» Марион испустила дух. Тело обмякло. Смерть высвободилась из объятий покойницы и уложила тело на диван. Подложила под голову подушечку для иголок, сняла со старушки все еще теплые тапочки и аккуратно поставила на пол. Сняла с Марион очки, но глаза оставила открытыми.

Смерть посмотрела на одеяло, затем на часы и снова на одеяло. Взяла иглу, завороженная тем, что такой маленький острый предмет способен соединить так много лоскутов. Смерть вдохнула успокаивающий запах хлопка, детской присыпки и пчелиного воска, которым Марион натирала нить.

Смерть принялась за шитье, сначала с непривычки медленно, но потом, когда немного набила руку, все быстрее. Затем, так же внезапно, как начала шить, она встала и вновь запустила время. Часы пробили последние три удара, и Смерть исчезла.

Генри взял из «кадиллака» зонт и помахал на прощание Итану и Джеймсу, решив пойти за Флорой и проследить, чтобы она без помех добралась домой. Если он будет идти за ней шаг в шаг, она даже ни о чем не догадается.

Ему нравилось смотреть, как она идет, как зонт лежит на ее плече, как юбка обвивает ноги, как уверенно стучат каблуки по тротуару. Цок-цок-цок в ритме сердца, приглушенные нежным шепотом дождя.

Время от времени Флора то замедляла, то ускоряла шаг. Генри давно привык подстраиваться под ритм других музыкантов, поэтому ему не составляло труда выдерживать ее темп. Но, миновав несколько кварталов, Флора остановилась, чем несказанно его удивила. От гаража отдалось эхо его собственных шагов. Флора стояла, словно прислушиваясь, и Генри ждал, что она обернется. Но она не стала.

Когда Флора пошла дальше, Генри последовал за ней, но, пройдя немного, она исполнила танцевальное па, которое он не сумел повторить. На этот раз, услышав его шаги, она повернулась.

— Мне показалось, что я слышала тень.

— Самую шумную из теней за всю историю. Извини, если напугал.

— Должно быть, ты спутал меня с какой-то другой девушкой, которая может испугаться прогулки.

— В полночь? Под дождем?

Флора высунулась из-под зонта и изобразила, что капли дождя ее ранят.

— Можешь так и идти следом, а можешь пойти рядом. Правда, сегодня у меня нет с собой имбирного пряника.

Она помнила тот день из детства, когда в город прибыл Чарльз Линдберг! От удовольствия Генри забыл о своей обиде. Не время помнить о ней, шагая рядом с Флорой, думая о ее голосе, умирая от желания узнать ее мнение о сегодняшнем концерте. В жизни Генри не было никого, с кем можно было обсудить значение музыки. До этого дня он и не понимал, как жаждал подобного общения.

Зонтики столкнулись, обдав хозяев ливнем капель, и Флора рассмеялась.

— Под моим хватит места для двоих. Иди сюда.

Она приподняла зонт, а Генри закрыл свой. Флора взяла его под руку. А она не такая высокая, как ему запомнилось. Ее макушка на пару сантиметров не доходила до его плеча. Но у нее все равно идеальный рост. Генри мог бы легко обнять ее за талию...

— Что, язык проглотил? — Флора подняла на него глаза.

— Проглотил? — Как хорошо, что она не умеет читать мысли. — Что думаешь о сегодняшнем концерте?

— Один из лучших контрабасистов на моей памяти, но не самый лучший.

Сердце Генри забилось быстрее, но тут они повернули на улицу, где жила Флора. Генри хотелось узнать, кто же лучший, хотелось, чтобы лучшим по ее мнению оказался он, и от этих мыслей ему стало неловко.

— О-о-о, стой! — воскликнула Флора. — Слушай — полночь.

Генри замер рядом с ней, чувствуя, как поля ее шляпы касаются его плеча, как подол платья задевает ноги, как Флора дышит. Сквозь шум дождя донесся звон колоколов церкви вдали. Время замедлилось, и не осталось ничего, кроме мурашек по коже от перезвона. Когда колокола замолчали, Генри смог выдохнуть.

Склонив голову, Флора посмотрела на свой дом.

— Странно. В гостиной горит свет. Обычно в такое время бабушка уже спит.

Дойдя до крыльца, Флора выскользнула из-под зонта, взбежала по ступенькам и, найдя в сумочке ключи, отперла дверь. Ворвалась в дом, оставив дверь нараспашку. Генри колебался, стоит ли ему заходить. И тут Флора закричала.

***

Генри поспешил в дом, готовый драться с грабителем, но увидел, что Флора стоит на коленях перед диваном и плачет. Ее бабушка лежала с широко открытым ртом, губы посинели, но именно открытые глаза давали понять, что она умерла.

Генри застыл на месте. Звать доктора уже поздно. Полиция ничего не сможет сделать. Он чувствовал себя лишним, но не мог оставить Флору одну. Только не это. Он сел рядом с ней и молчал, пока спустя несколько минут Флора сама к нему не повернулась.