— В нашем войске десятки ротмистров.
— Отведем его к гетману.
— Постойте, панове. Кажется, я знаю ротмистра Юзефа.
— У него длинные черные усы, — подсказал Пожарский.
— Точно. Идем со мной, я провожу тебя к Юзефу.
Пан Сташевский был шокирован появлением в его избе князя Пожарского.
— Пресвятая дева Мария! Никогда не думал, что нам вновь придется встретиться. Что привело тебя ко мне, князь?
— Неисповедимы пути Господни. Когда-то я сослужил добрую службу ясновельможному пану Мнишеку, и он щедро вознаградил меня. Никогда не забуду его доброту. Его именной перстень я постоянно ношу на своем пальце.
— Вижу, князь.
— Пан сенатор был прав, когда говорил, что России не следует враждовать с Польшей, поскольку Московия будет побеждена Речью Посполитой, а посему самое благоразумное — посадить на трон польского ставленника, либо самого короля Сигизмунда. Все сбывается, пан Сташевский. Добрая половина Московии в руках Литвы и Польши. Многие города целовали крест царевичу Дмитрию Ивановичу. Не устоять осажденной Москве, тем паче, Троицкому монастырю. Разумея всю бессмысленность дальнейшего сопротивления, я решил перейти на вашу сторону, и не только перейти, но и помочь скорейшему захвату крепости.
Юзеф все это время кивал головой, а затем кликнул слугу:
— Вина и яств!
Застолье оказалось довольно богатым: ляхи пока еще не страдали от недостатка заранее награбленного продовольствия. Чем больше выпивал вина Сташевский, тем все интереснее было его слушать:
— Ты, князь, поступил как умный человек. Надо признать, что многие русские люди слепы и тупоголовы. Они ослеплены своей православной верой и живут дедовскими, а точнее, первобытными обычаями, над которыми давно потешается вся Европа. Отсталая страна, отсталый народ. Именно Польше предстоит историческая миссия — изменить устаревшие и несуразные порядки москалей и их религию. Даже в вашем монастыре среди духовенства появляются умные головы. Уж на что казначей живет далеко не безбедно, но и тот решил послужить несокрушимой латинской вере.
— Да быть того не может!
— Не веришь, князь? Зря. Меня высоко ценит сам гетман Сапега, как бывшего верного слугу Юрия Мнишека. Единственный из ротмистров бываю на всех его военных советах, где и о тайных делах наших лазутчиков говорится. Теперь веришь?
— Верю, пан Юзеф. Ты оказался влиятельным человеком. Давай выпьем за твою светлую голову.
— Выпьем, князь… Но скажи, чем ты хочешь помочь скорейшему захвату монастыря?
— У меня есть возможность уговорить сотников перейти на службу Речи Посполитой, опричь того, зелейшика-немчина, кой прислан в монастырь готовить зелье для пушек. Он такой сотворит порох, что ни одна из пушек не выстрелит.
— Отлично, князь! Я с удовольствием выпью за то, чтобы все твои планы воплотились в жизнь.
Юзеф был уже и без того пьян, но последняя чарка его доконала. Он ткнулся лицом в медную тарелку с вареной курицей и забормотал:
— Спать, князь… Ты меня рано разбудил… Спать…
Ротмистр уснул прямо за столом, его длинные, черные усы шевелились на курятине в такт богатырскому храпу.
— Надо, его перенести на постель, — сказал слуга.
Когда Юзефа переносили, он на какое-то время очнулся и вновь забормотал:
— И без немчина обойдемся… Мельница… мельница.
Утром Юзеф и Пожарский опохмелились и продолжили застолье.
— А может к осаде протрубят?
— Нет, князь. Меня бы предупредили. Ешь и наедайся. У вас, поди, голодно в монастыре. Мы все дороги перерезали.
— Съестные припасы кончаются, — кивнул Василий. — Разумеется, монастырь можно и измором взять, но сие затянется на несколько месяцев.
— Не будет того!
— Вестимо не будет, коль подкоп под стены ведете. Иноки насмерть перепуганы. Уж скорее бы монастырь на куски разнесло.
Юзеф хмыкнул и ничего не сказал, а Василий продолжал:
— Правда, Святые и Пятницкие ворота-башни зело крепки, под них лучше подкоп не вести. Не так ли, пан Сташевский?
Но пан как будто и не слышал вопроса: под страхом смертной казни гетман запретил всем военачальникам разглашать место подкопа, а поэтому он перевел тему разговора.
— Когда ты, князь, сможешь выполнить свой план?
— Думаю, хватит недели.
— Похвально… Как будешь возвращаться в монастырь?
— Только ночью. Днем возвращаться — себя разоблачить.
— Разумно. Мои люди проводят тебя к вашему тайнику. Как только свой план выполнишь, вернешься ко мне, и мы пойдем к гетману. Он будет чрезвычайно доволен.
Глава 12
ПОДВИГ СЛОТЫ
Монастырская келья Ольги состояла из трех горниц. Одна из них была уставлена иконами, напоминая Ольге Крестовую кремлевского дворца, где она часто молилась, другая — служила ей спальным покоем, а третья — предназначалась для служанок, кои приезжали в монастырь вместе с царевной в бытность моленных шествий царя и его семейства. С тех пор в келье мало что изменилось, только из всего царского семейства в живых осталась одна дочь, которой стали прислуживать не бывшие сенные девушки, а крестьянка Надейка, занявшая с Ваняткой третью горницу.
Двадцатилетняя Ольга была благодарна архимандриту Иоасафу, поселившего ее в келью «царевны», которая напоминала ей совсем юные годы, когда отец четыре раза посещал святую обитель. Боль по родителям и брату до сих пор не покидала Ольгу, но она стала приглушенней, тупее, ибо ее сердце было заполнено необоримой любовью к Василию Пожарскому, который навещал ее келью вечерами, не пропуская ни одного дня, если не уходил в ратную вылазку. В такие часы она становилась беспокойной, тревожные мысли не покидали ее ни на минуту, и тогда она уходила в моленную горницу и на коленях, со слезами, истово молилась за своего возлюбленного, прося у Господа и святых чудотворцев спасти Василия в злой сече, возвратить его в обитель без увечий и ран.
В последний вечер Василий в келье не появился, хотя Ольга ведала от Надейки, что ее супруг Демша в эту ночь ни в какую вылазку не собирался. В обители все было покойно. Но где же Василий?
А Василий, благополучно вернувшись в монастырь, тотчас встретился с Федором. Выслушав Пожарского, Федор поскреб темно-русую бородку и довольно произнес:
— Молодцом, Василий. Надо за казначея Девочкина браться.
— Сегодня же под стражу возьмем. На дыбу подвесим — все выложит, подлая душонка!
— Так не пойдет, Василий. Дыба — крайняя мера, а у нас и видоков нет. Из обители казначей никогда не выходит, значит, он дело свое изменное через другое лицо ляхам передает. Надо последить… Теперь о мельнице. Почему пьяный Юзеф пробормотал, что можно и без зелейщика-немчина обойтись? Что он имел в в виду?
— А бес его знает.
— Бес бесом, но пьяного речи — трезвого мысли. И почему он дважды о мельнице заикнулся?
Василий пожал плечами, Федор же углубился в мысли, а затем произнес:
— Мельница не так уж и далече от обители. Не от нее ли ведут ляхи подкоп?
Пожарский посмотрел на друга шалыми глазами.
— От мельницы?.. Недурная мысль, Федя. Коль так, мы спасены!
— Не торопись радоваться, Василий. Допрежь всего надо тихонько потолковать с воеводами и лазутчиков послать.
Воеводы горячо уцепились за предложение сотников, и все же их грызли сомнения, но когда вернулись лазутчики, всякие сомнения отпали: мельница надежно укреплена, ее стерегут более трех тысяч ляхов. Не будет же такая громада воинов оберегать одного мельника. Там подкоп!
Воеводы начали готовиться к вылазке, однако в каком она будет месте и в какую произойдет ночь — ни один из ратников и духовных лиц не ведал, дабы не вспугнуть предателей. Готовились тщательно, но и мешкать было нельзя, так как взрыв монастыря мог состояться в любую минуту.
Воеводы, Василий Пожарский и Федор Михалков понимали, что оставалось единственное средство к спасению, но средство опасное, рискованное, и притом выполнить его с успехом — очень мало надежды. Средство это состояло в следующем: надо было сделать открытое нападение на неприятельский лагерь, отбить у него мельницу, близ которой вырыто устье подкопа, разыскать это устье и, проникнув в подземный ход, извлечь из него пороховые бочки или же подпалить их, если они еще не пододвинуты под самые стены обители.