Укрепив свой лагерь валом, рвом и частоколом, поляки стали сооружать небольшие избушки, в которых можно было бы провести всю зиму, не подвергаясь опасности погибнуть от зимней стужи: избы эти были теплы, с печами и крыты соломой и хворостом.

С первого дня осады отряды Сапеги рассыпались по окрестным селениям. На руках польских панов были грамоты от имени Тушинского «царя» с предписанием — крестьянам во всем подчиняться панам и работать на польских помещиков. Наглость захватчиков доходила до того, что они даже не всегда считали нужным прикрываться именем Дмитрия. Гетман Сапега начал самостоятельно раздавать своим шляхтичам поместья и села с крестьянами. Мало того, что паны грабили крестьян, они заставляли их кормить и поить себя, варить пиво и требовать каждую ночь женщин. На девушек и молодых женщин «воры» охотились с особым пристрастием, многие из них не переносили позора, кончали самоубийством или бежали в леса, пустоши, погибая там от голода и холода.

Паны с невиданной жестокостью подавляли народные возмущения. На глазах родителей они зверски, «скопом» насиловали их дочерей, потом за срамное место цепляли их крючьями, подвешивали на деревья и расстреливали стрелами, метя в обнаженные груди; убивали детей, жарили их на огне, перебивали пленным ноги, топили в реках, жгли и уничтожали пожитки мирных жителей.

Один польский поэт-современник, подсчитывая «трофеи» панов, захлебываясь от восхищения, писал: «… несколько сот тысяч москалей погибло тогда, кроме детей и младенцев (дети и младенцы в этот кровавый счет не входили). А сколько погибло, сколько тысяч осрамлено женщин и девиц! Сколько награблено народного достояния!»

Польские паны всячески проявляли звериную ненависть к русскому народу, издеваясь над его верой, обычаями, языком, нравами, разоряли и жгли храмы.

Обо всем этом ведали защитники святой обители и дали клятву умереть, чем сдаться жестокому врагу.

Архимандрит Иоасаф и воеводы после взаимного совещания расставили ратников и пушки в наиболее удобных местах, где можно было ожидать жесточайшего нападения. Потом, собравшись в храме, настоятель совершил молебствие, умоляя Создателя послать силы защитникам святого монастыря. При этом воеводы Долгорукий и Голохвастов присягнули и целовали крест, что не изменят своему Отечеству, и будут сидеть до конца осады, и отобьют врагов или же сами погибнут, но не уступят ляхам святой обители.

Гетман Сапега и пан Лисовский задумали взять монастырь без боя, написав грамоты воеводам: «От великого гетмана Яна-Петра Павловича Сапеги, маршалка и секретаря Киренецкого, да пана Александра Ивановича Лисовского — во град Троицкий Сергиев монастырь — воеводам — князю Григорию Борисовичу Долгорукову да Алексею Ивановичу Голохвастову, и дворянам и детям боярским, и слугам монастырским, и стрельцам, и казакам, и всем осадным людям, и множеству народа. Пишем к вам, милуичи и жалеючи вас: покоритесь Великому Государю нашему царю Димитрию Ивановичу; сдайте нам град, зело пожалованы будете от Государя… Не предайте себя лютой и безвременной смерти. Соблюдите себя и прочих, а мы вам пишем Царским словом и со всеми избранными панами свидетельствуем, яко не токмо во граде Троицком наместники будете от Государя Царя нашего и вашего, но и многие грады и села в вотчину вам подаст, аще сдадите град Троицкий Монастырь. Аще же и сему не покоритеся жалости нашей и ласки, и не сдадите нам града, то ни один из вас во граде милости от нас не узрит, но умрет зле!»

Была отправлена грамота и архимандриту Иоасафу, в которой льстивыми речами старались и его также склонить к сдаче монастыря. Архимандрит, прочтя грамоту вместе с остальным троицким духовенством, возмутился. Ему и в голову не могло прийти, чтобы его сочли способным предаться на сторону неприятелей-еретиков и отдать им без боя древнюю русскую святыню. Предложение ляхов он счел оскорблением монастырю и лично себе самому, как настоятелю и пастырю Троицкой обители. Воспылав негодованием, он поспешил отослать Сапеге ответ, который был составлен в самых резких выражениях.

Гетман пришел в ярость, когда прочел, что архимандрит вместе с причтом оплевал грамоту польских вельмож. Сапега поклялся взять монастырь во чтобы-то ни стало: если не удастся овладеть им приступом, то защитники обители будут погублены измором. Гетман тотчас приказал сооружать туры — особые подвижные башни, сколоченные из бревен и досок, к которым прикреплялись колеса таким образом, что их можно было подкатывать к стене, и воины, помещавшиеся наверху, вступали в рукопашный бой с защитниками крепости: перекидывали мосты на монастырскую стену и делали попытки силой проникнуть на укрепления обители. Туры были расположены на разных местах, там, где наиболее удобно было делать рукопашные нападения. Кроме того, ляхи снабдили их небольшими мортирами и пушками для обстрела стен. Устроив все так, чтобы осажденные ни коим образом не могли ожидать спасения, Сапега назначил приступ крепости на 3 октября 1608 года.

Воеводы Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастов привели в монастырь 609 служилых дворян, стрельцов и казаков. Из них две сотни ратных людей оказались под началом Федора Михалкова, одну сотню поручили воеводы Василию Пожарскому. Оба друга, поглядывая со стен на военные приготовления поляков, толковали:

— Со всех сторон обложили. Даже тарасы и деревянные башни подвели. Мнится, тяжкие предстоят бои, Василий. Двадцать полков на один монастырь!

— Жарко будет, ну да ничего, Федор. Не множество, а храбрость побеждает. У нас один Демша за целый полк. Видел его?

— Видел. Богатырь из богатырей.

— А оружье его видел?

— Не довелось.

— Длиннущая дубина пуда в полтора, обитая железом. Вот уж действительно: одним махом сто побивахом, а прочих не считахом. Да с такими молодцами наверняка выстоим. Выстоим, Федор!

Михалков посмотрел на жизнерадостное лицо Пожарского, хмыкнул. Весел Василий, и дело тут далеко не в Демше. Радуется, что царевна Ксения рядом, что может с ней видеться каждый день. Лютый враг под боком, а у него глаза от счастья сияют. Что любовь с человеком делает… А вот он, Федор, такой счастливой любви не испытал. Два года назад отец сосватал ему дворянскую дочь Елену Татищеву. Всем казалось бы, хороша: милолицая, нравом добрая, рукодельница отменная, но вот о любви и сказать нечего, ибо вовсе ее не было: женился, выполняя строгую родительскую волю, как женится большинство сыновей по издревле заведенному порядку. Редким выпадает счастье увидеть суженую до свадьбы, а вот Василию выпало. Как высмотрел Ксению на Серебрянке, так и влюбился в нее по уши, хотя ни о какой свадьбе он и чаять не смел. И безумно влюблен до сей поры, ведая, что инокиня Ольга никогда не будет его женой. Какая-то небывалая и неземная получилась любовь, в которой Василий бесконечно увяз…

— Ты глянь, Федор, ляхи зашевелились.

Вскоре страшные пушечные выстрелы потрясли своим грохотом деревянные монастырские постройки, кои имелись внутри крепости; бомбы и раскаленные ядра летели через ограду обители и некоторые из них падали внутрь монастыря.

Упорная пальба продолжалась в течение десяти дней почти без перерыва. Сапега был уверен, что такое начало необходимо для того, чтобы устрашить осажденных и побудить их к сдаче. Гетман полагал, что теперь остается только нанести решительный удар — и тогда богатейшая обитель будет в его руках.

В ночь на 13 октября в «таборах» Сапеги было шумное, веселое торжество; поляки пили и пировали, пели воинственные песни, заранее празднуя победу над защитниками крепости. После пиршества полупьяные, возбужденные вином и песнями ляхи пошли на приступ, устремившись на монастырские стены со всех сторон, — с громкими криками, песнями, при громких звуках труб и литавр. Они придвинули свои осадные тарасы и деревянные башни.

Но монастырские сидельцы приготовились к самому решительному отпору. Те польские воины, коим удалось взобраться на широкие стены монастыря, были тотчас пронзены копьями и изрублены саблями. Наконец-то сказали свое слово досель молчавшие пушкари и пищальники, сокрушая ядрами и свинцовым дробом неприятеля. Ряды поляков заколебались, а потом ляхи и вовсе стали отступать, ища защиты за своими укреплениями, в таборах; им казалось, что на них летят смертоносные ядра из тысячи пушек. В поспешном бегстве поляки побросали свои осадные машины, тарасы, подвижные башни и щиты, а также осадные лестницы.