Пушкари замешкались, глянули на Рязанца, тот молвил строго:

— С пушкой не балуют, Иван Исаевич. Разорвет.

— Сыпь! Буде ядра переводить. Не палим — щекочем. Сыпь, Авдеич!

Но Рязанец и с места не сдвинулся. Тогда Болотников сам подошел к зелейной бочке, насыпал короб, понес к пушке. Дорогу загородил стремянный.

— Не пущу, батько. Разорвет!

Норовил остановить воеводу и Матвей Аничкин, но Болотникова было не удержать.

— Прочь! — зыкнул он, хватаясь за факел.

— Ну дай хоть я запалю! — взмолился Секира. — А ты отойди. Ну дай же, батько!

— Прочь! — отшвырнул стремянного Болотников, опуская фитиль на запальник.

Страшный, оглушающий взрыв громыхнул на десяток верст. Многопудовая каменная глыба пробила створки и железное оградище. Ворота рухнули. К Болотникову, пошатывающемуся в клубах едкого вонючего дыма, подскочил Секира.

— Цел, батько? Знатно вдарил!

Но Иван Исаевич ничего не слышал: заложило уши, Глянул на крепость, хрипло закричал:

— На Болхов, на Болхов, други!

Глядач, давно ожидавший воеводского приказа, замахал с дозорной вышки трухменкой с красным шлыком. Сигнал увидел Передовой полк Федьки Берсеня, стоявший против вражеских ворот. Повольники: с бревнами, колодами, хворостом, кулями с землей — хлынули ко рву. С дымящихся стен заухали выстрелы пушек и пищалей, пистолей и самопалов, полетели тучи стрел.

— Бей воров! — орал из-за бойницы Афанасий Пальчиков.

— Ворота, ворота заделывай! — кричал болховский воевода.

Но к воротам уже подбегали сотни повольников с мечами и копьями. Другие же, одолев ров, бросились с длинными штурмовыми лестницами к стенам. Заделать пролом вышибленных ворот болховцы не успели: по кулям и колодам лезли оружные казаки, лезли дерзко, неустрашимо, напирая на стрельцов. Лезли, прикрываясь щитами, на стены. На повольников лили горячую смолу, кипяток, сбрасывали кади, бочки, телеги… С криками, воплями, стонами падали под стены, но на смену павшим поднимались все новые и новые сотни болотниковцев. Да вот и сам Большой воевода, высоченный, могутный, в легкой серебристой кольчуге, ринулся с тяжелым мечом к воротной башне. Кинул зычно:

— Побьем царевых псов! Круши-и-и!

Удвоились, утроились силы ратников: сам воевода впереди, не остался в стане, в сечу кинулся.

— Круши-и-и! — вырвалось из тысячи глоток.

Стрельцы, преграждавшие проем ворот, попятились. Но тут подскочил Афанасий Пальчиков в железной шапке-мисюрке и в панцире. Размахивая саблей, увлек стрельцов на болотниковцев.

— Не впущать, не впущать воров! Рази богоотступников!

Рассек саблей повольника, заслоняясь от копья щитом, рубанул другого. Большой, неустрашимый, отчаянно полез на рвущуюся в ворота крамольную рать.

«Лихо рубит, дьявол!» — углядев воина в панцире, чертыхнулся Болотников. Напродир, валя направо и налево стрельцов, кинулся к осатаневшему Пальчикову. За ним — Устим Секира, Матвей Аничкин, Мирон Нагиба…

Пробившись к Пальчикову, Болотников гаркнул:

— Повольников бить, пес!

— Сам пес! — рявкнул Пальчиков, отражая щитом удар Болотникова. Щит разломился надвое, но Афанасий не струхнул, не попятился за спины стрельцов. Сабля его вновь взметнулась над головой. Пришел черед прикрываться Болотникову. Удар был настолько тяжел, что сабля Пальчикова не выдержала и переломилась, в кулаке Афанасия осталась лишь рукоять. Но и обезоруженный, Пальчиков не отступил. Понимая, что гибель неизбежна, он пошел на Болотникова с обломком сабли.

— Не жить и тебе, святотатец! Не гулять по Руси!

Болотников поднял меч. Враг стоял перед ним гордый и бесстрашный.

— Живьем пса! Казним принародно.

На Пальчикова навалились повольники, сбили наземь, связали. Болотников же вновь кинулся в самую гущу стрельцов. Служилые натиска не выдержали, рассыпались. В город бурным, неудержимым потоком влилась народная рать.

Сникли на стенах. Царево воинство, бросая оружие, сдалось. Болхов пал.

Убитых ратников хоронили в братской могиле. Войсковой поп Никодим густо и скорбно пел заупокойные молитвы. Иван Исаевич молчаливо застыл у края могилы; стоял без шапки, в черном суконном кафтане.

Хоронили не в поле, а на кладбище кремля. Болховский соборный поп, узнав о намерении Болотникова, недовольно изрек:

— В кремле простолюдинов не погребают. Укажи захоронить на слободском погосте, воевода.

— В кремле!

Поп рогатым посохом застучал.

— Не дозволю! У соборного храма покоятся усопшие из великородцев и пастырей духовных. Так по всем градам заведено. Не дозволю старину рушить!

— Дозволишь! Потеснятся твои высокородцы, — отчужденно молвил Болотников и, не глядя больше на попа, приказал: — Несите погибших.

Батюшка Никодим отпевал павших ратников; струился ладанный дымок из кадильницы. Иван Исаевич повел глазами по соборной звоннице. Колокола молчали. Зло подумалось: «Небось, кабы боярина хоронили, все бы храмы заупокойно гудели». И едва Никодим завершил панихиду, как Болотников приказал:

— Позвать звонарей на колокольни! Пусть с честью и славой отправят погибших!

Вскоре гулко и уныло загудел большой соборный колокол; редкие, тягучие удары его разбудили, остальные звонницы. Скорбный звон поплыл по Болхову. Батюшка Никодим, прослезившись, крестообразно посыпал на убитых землей и пеплом из кадильницы, полил елеем.

— Со святыми упокой. Прими, господи в царствие небесное.

Болотников повернулся к рати.

— Поскорбим, други. Пали славные сыны державы. Пали за землю и волю, за житье доброе. Жертвы горестны и тяжки, но без крови лучшей доли не добудешь. Впереди — новые сечи! Так поклянемся же перед павшими, что никогда не выроним из рук карающего меча. Смерть кабальникам!

— Смерть! — мощно прокатилось по рядам повольников.

Сменив черный кафтан на красный, Болотников поехал к приказной избе, где дожидались воеводского суда стрельцы и дворяне.

Пальчикова признали юзовские мужики, влившиеся в рать Болотникова. Закричали:

— Вот кто сосельников порубил! Попался, зверюга!

Раздались недовольные голоса и со стороны посадских:

— Вестимо, зверюга. Сколь людей в слободах загубил!

Болотников поднялся на рундук. Площадь смолкла, ожидая воеводского слова.

— Сии баре не захотели служить царю Дмитрию. Что для них истинный государь, кой помышляет дать народу землю, волю и суды праведные? Он для них враг! Баре с оружьем в руках встретили народное войско. Они не щадили ни казака, ни мужика, ни холопа. Двести повольников полегли от барской сабли. То кровь немалая! Пусть же захлебнутся в ней кабальники!

Болотников кивнул Аничкину, тот дал знак конникам с обнаженными саблями.

— Пальчикова не трогать.

Аничкин непонимающе глянул на воеводу и поспешил к вершникам, готовым начать казнь.

— Руби! — взмахнул рукой Болотников.

Вершники наехали на дворян, засверкали саблями. Устим Секира посмотрел на воеводу, и ему стало не по себе от жестоких, беспощадных глаз. Страшен же порой бывает, батька. Страшен!

Болотников приказал подвести Пальчикова. Афанасий закричал, забесновался:

— Не миновать и тебе скорой расправы, злодей! Недолго служить тебе Расстриге. Святотатец, вор богомерзкий, антихрист!

В лице Болотникова, казалось, ничего не изменилось, лишь еще больше потемнели неподвижно застывшие глаза.

— А ты никак Христос? А чьими же руками у посадских тяглецов языки вырывал? Чьими руками мужичьи головы сек?

— Не перед тобой, вором, мне ответ держать. Четвертует тебя Василий Шуйский. Не верьте, люди, приспешнику Расстриги. То богохульник и антихрист!

— Ишь, заладил, — хмыкнул Болотников. — А ну распять этого Христа на городской башне. Пусть изведает муки господни. Распять!

Руки и ноги Пальчикова пригвоздили к высокой деревянной стрельнице. Афанасий закорчился от жутких болей. Висеть ему на башне не один час, покуда не истечет кровью.

— Так будет с каждым, кто возведет хулу на царя Дмитрия, кто к черному люду станет опричником! — воскликнул Болотников.