370. ПУТЬ НА ТМОГВИ
М.Ч.
Усталые, в соленой влаге едкой,
Медлительно стекающей по лбу,
Ступили мы на голый прах, на ветхий
Тмогвийский путь, на рыжую тропу.
Зигзаг расщелин, вычерченный криво
На треугольных скалах, среди круч,
В кристаллах гор, над зубьями обрыва
Скользящий косо, преломленный луч.
Везде молчанье. Только тень дороги,
Как тонкий звук, всплывает издали.
И полнится предчувствием тревоги
Недобрая, седая тишь земли.
Скрежещет гравий. И травы скрипенье
Молниеносных вспугивает змей.
И пахнут углем знойные каменья,
И тянется, как время, суховей.
Удушливо, до края тяжким зноем,
Горячей медью дали налиты.
Открыты пришлецу за крутизною
Святые двери в эпос нищеты.
Жестоки, скупы, сдержанны и голы —
Слышны для уха, зримы для очей,
Здесь чудятся нам вечности глаголы
О голоде, о гибели людей.
Ущелье всё сужается. И взгорья
Взвиваются, как вихри, в вышине.
Всё глубже путь и путаней — и вскоре
Ныряет он в беззвучной глубине.
Потеряно сравнение и мера
Молчанью, цвету, высоте горы.
И входим мы, принявши путь на веру,
В легенду, и стихаем до поры.
И вот оно глазам явилось сразу,
И холодом дохнуло на плато —
Страшилище немыслимое то,
Гигантская махина диабаза.
В зубцах, в резцах, в граненой их игре,
В тиаре варварской сверкает круча
И дышит тьмой. Высоко на горе,
Как белая овца, пасется туча.
Сплетаются студеные ветра
В ее порывистой, вихрастой ткани.
За пропастью, за прорвой великаньей,
Как голый конус, высится гора.
В ее массиве, словно в урне черной,
Дымится прах прадедовский, глухой,
Дворцы и церкви, ставшие трухой,
Вал крепостной, когда-то необорный.
Еще кружит слепой окружный град,
С уступа на уступ вползают башни…
Между развалин яростью тогдашней
Глазницы амбразур еще горят.
Еще вверху круглятся своды храма,
В песчаник врублены секиры и крести.
Врата, зияющие черной ямой,
Отверсты в ширь ветров и пустоты.
Как шкура тигра в ржаво-бурой шерсти,
Величественный, грустный и немой,
Рыжеет город на скалистой персти,
И темный шлем горы увит чалмой.
Как в смерть — в глухие трещины и шрамы,
В следы рубцов на черепной кости,
В крошащиеся сводчатые храмы,—
Живые, мы глядимся на пути.
И этот путь отвесной круговерти
Ведет в века меж пропастей и гор.
Но горе тем, кто только в знаки смерти
Свой неподвижный погружает взор!
Прославим же тревогу огневую
Людей, чья жизнь поистине жива,
Тех, кто несет, трудясь и торжествуя,
Не смерти, а бессмертия слова.
Я отворачиваюсь. Там, в горах,
Сверкает гравий льющейся дороги,
Уходит вдаль, за дымные отроги,
Безвестный след, затоптанный во прах.
И вдруг — из-под ноги, на повороте —
Тропа, как птица, обрывает лет.
И на закатной тусклой позолоте
Тень человека светлая встает.
То странный муж проходит в отдаленье,
Чтоб выйти в мир, как спутник вековой.
Чтоб в каждом доме, городе, селенье
Жить и встречаться с дружбою живой.
Зиянье Тмогви. В знойной крутоверти
Бесплодных гор горючий ржавый склон.
И мы тогда узнали: это он,
Единственный, кто здесь достиг бессмертья.
И мы тогда узнали: мимо нас
Проходит, озарив навек ущелья,
Пред временем и смертью не склонясь,
Безвестный месх, чье имя — Руставели.
371. ЛЕСЯ УКРАИНКА В СЕН-РЕМО
Моей жене
…Сколько в мире звуков разнотонных,
И все крикливы, чужды, неприветны, —
Трусливый лай собак, мычанье, визг,
Рыданье ветра в монастырских звонах,
Могильных кипарисов шелест смертный,
И суета и гомон в пансионах,
И на прибрежье шум соленых брызг.
…Сколько запахов и влажных испарений,
Сплетенных туго, стелющихся душно,
Зацветших плесенью, перебродивших в сок.
Лимонных рощ ленивое струенье,
Сухое мленье горечи воздушной,
И в недрах кухонь — перец, спирт, чеснок,
И дуновенье известковой пыли,
И надо всем — как душный купол — йод
Горбящихся, соленых, теплых вод.
И в пестрый полдень, в этот блеск фальшивый,
Как балаган, открытый настежь весь,
Чужая и далекая, пришли Вы
И незаметно притаились здесь.
Вы — ласточка больная, что прибилась
Под черепицей где-то у окна.
И Ваше одиночество — как милость,
Которая навеки Вам дана.
…Сколько в горле надломилось стона,
Сколько слез в невыплаканной мгле!
Дыханье их бесплотно и бездомно,
Не задушить их ни в какой петле.
И лишь одна болезнь, одна усталость
Пришла сюда за Вами вслед.
Когда и чьим глазам бы разблисталась
Заря, вестующая свет?
До чьих ушей — не сослепу, не тщетно —
Дойдет Ваш тихий выстраданный стон?
Неужли прозвучит он безответно,
На умолчанье обречен?
С днепровских дальних круч,
с глухих озер Волыни
Несется к Вам далекий тихий зов,
И украинских песен взлет орлиный
До лигурийских прянет берегов.
Летят слова, летят они, как птицы,
Роями дум врезаются в лазурь,
Как вестники грядущих грозных бурь,
Вычерчивают знаки ауспиций.
И, вслушиваясь в дальний их полет,
Вы на распутье времени стоите,
И это странно светлое наитье
Вам обещанье и надежду шлет.
Пусть, скошенная приступом болезни,
Изнемогает молодая плоть,
Но сила духа, свет и пламя песни
Должны изнеможенье побороть…
И час настал, когда в окне вагонном
Раздвинулись сады над горным склоном,
Вот профилем готическим плывет
Старинный городок в листве узорной.
И нас с тобой, любимая, зовет
Пророческий тот голос непокорный,
И смотрим мы тревожно и упорно
На Сен-Ремо, плывущее вдали
В лимонных рощах, в золотой пыли.
Мы снова вспоминаем крыши звонниц,
Меж узких улиц пестрое белье,
И площади, и башенки, и рынки,
Где в жарком одиночестве бессонниц
Рождался вещий стих ее,
Стих Украинки.