Изменить стиль страницы

Леонид Первомайский

372. СНЕГ ЛЕТИТ

Снег летит и летит… Мы уже никогда не забудем,
Как на мертвые лица ложится нетающий снег.
Кто останется жив, пусть расскажет по совести людям:
Об отходе в ту зиму и думать не мог человек.
Снег летит и летит… Если по приговору потомства
Нас осудят за тяжкий от Сана до Дона отход,
Пусть припомнят: не нас одолело врага вероломство,—
С целым миром мы бились один на один в этот год.
Снег летит и летит… Мы не дешево жизнь отдавали
В той долине, где юность в осенней калине цвела.
В эти села глухие, в нагие кварталы развалин
Враг вошел, попирая холодные наши тела.
Снег летит и летит… Всё равно, в сентябре иль в апреле
Не видали мы дня, не вставало нам солнце во мгле.
Восемнадцатилетние, в час поседев, догорели.
Их горячая кровь — под ногами у нас, на земле.
Снег летит и летит… Тяжелей умирать довелось им,
Чем отцам их, прожившим свой век от войны до войны.
Черной каплей свинца иль гранатой, ударившей оземь,
Думы юные скошены, юные прерваны сны.
Снег летит и летит… Вместе с ними погибла навеки
Тайна первой любви, и ушли в эту мглу навсегда
Не пройденные ими дороги, и горы, и реки,
В нерасцветших садах непостроенные города.
Снег летит и летит… А в степи, на холмах, на пригорках
Ни крестов, ни имен. Только хлопья сплошной седины,
Словно горькая слава, совьются в стенаниях горьких.
Лучше лавров не надо безвестным героям войны.
Снег летит и летит… Мы идем по взметенному следу.
Что ни шаг, приближается час и рожок возвестит —
И другие пойдут в наступленье, и вырвут победу,
И пробьются по нашим могилам сквозь снег, что летит.

373. АЛОНСО ДОБРЫЙ

Памяти Михаила Светлова

Дон Алонсо, гидальго Ла-Манчи,
Узнаю тебя в нашей толпе!
Не в сраженьях раздавленный панцирь,
А потертый пиджак на тебе.
Нет коня, как читал я в романе,
Нет меча, что наточен остро,
А взамен ты в пиджачном кармане
Только вечное держишь перо.
Разве рыцарей так снаряжают
В наш нелегкий, в наш атомный век?
Дульцинею твою обижают.
Ты не стерпишь обиды вовек.
Ни сомненья, ни пренебреженья
Не грызут тебе сердца впотьмах.
Есть отвага. Есть воображенье.
Крылья мельниц шумят на холмах!
Ты не дремлешь и в мужестве дерзком
Взял копье и летишь напролом…
И когда рассвело в Камергерском,
Еще лампа горит над столом.
И колодец двора городского
Наливается светом до дна,
И как будто от блеска такого
Заиграла тенями стена.
И на ней, как на ярком экране, —
Все, кому ты так щедро дарил
Светлый ум и огонь дарованья,
Все, кого от беды защитил.
Жанна д’Арк озирается в муке.
За Херсоном тачанки скрипят.
Хлеборобов могучие руки
Нивы дальние потом кропят.
И в Каховке гремит канонада —
В знаменитом навеки селе.
И полтавский боец про Гренаду
Запевает, качаясь в седле.
Час пришел для последнего слова,
Наступила такая пора.
Ты к столу приближаешься снова
С вековечным оружьем пера.
И, веселый добряк, а не скептик,
Доброту завещаешь строке —
Дон Алонсо в мосторговской кепке
И потрепанном пиджаке.

ПРИМЕЧАНИЯ

Стихотворное наследие П. Г. Антокольского достаточно обширно. При жизни поэта вышли 43 книги стихотворений и поэм, а также Собр. соч., в котором два первых тома составляют поэтические произведения.

Начиная с первых книг избранного, вышедших в конце 20-х–30-е гг., Антокольский никогда не располагал стихи в строго хронологической последовательности; для разных его изданий характерен циклический принцип; в течение десятилетий циклы переформировывались, но ко второй половине 50-х–60-м гг., когда были изданы итоговые двухтомники Антокольского, циклы в основном стабилизировались и в таком виде вошли в Собр. соч. 1971–1973 гг.

Структура Собр. соч. отличается четкостью: выделены большие разделы, соответствующие десятилетиям («Двадцатые годы», «Тридцатые годы» и т. д.) или периодам меньшим, нет творчески плодотворным («Середина века», «Повесть временных лет» и др.); внутри разделов стихи группируются по циклам или подразделам, которые часто носят названия отдельных книг Антокольского, выходивших в разные годы («Запад», «Пушкинский год», «Железо и огонь», «Четвертое измерение» и др.); некоторые циклы (подразделы) вошли в Собр. соч. под названиями, «отстоявшимися» в книгах избранного, итоговых двухтомниках («Путевой журнал первый», «Путевой журнал второй», «Мастерская первая», «Мастерская вторая» и др.). Большие разделы Антокольский открывал заглавными стихами, которые набраны курсивом или прописными буквами. В настоящем издании соблюдены все авторские шрифты — курсивы, написание отдельных слов, строк и целых стихотворений прописными буквами, ибо таким образом поэт акцентировал особенно важное, значимое, настаивал на дорогих для него идеях.

Знаменательно, что ранние стихи Антокольский, как правило, помещал после разделов и подразделов, включающих написанное в 20-е и 30-е гг.; вообще, он печатал юношеские стихи очень выборочно или, возвращаясь к ним в последние годы, подвергал значительной переработке (см. «Ночной смотр»). Многие ранние стихи Антокольского так и остались неопубликованными, не вошли и в настоящее издание, включающее главное, лучшее из написанного одним из старейших советских поэтов, снискавшим еще при жизни репутацию мастера.

Рукописное наследие Антокольского хранится у родных поэта и сейчас готовится к передаче в ЦГАЛИ. Тщательно разобранное покойной Н. П. Антокольской, внуком поэта А. Л. Тоомом и другом поэта В. М. Шатиловым, поэтическое наследие Антокольского представляет собой десятки тетрадей, аккуратнейшим образом оформленных, переплетенных самим поэтом, снабженных рисунками (стихи пронумерованы, в конце тетрадей оглавление). Лучше всего оформлены самые ранние тетради и тетради 50–70-х гг.