Всё кончено. Но нет конца — концу.

Нет и начала нашему началу.

Но как тебе сегодня не к лицу,

Что ты вчера навеки замолчала.

Ты, говорунья. Ты, прямая речь.

Ты, праведница в поединке с ложью.

Ты, музыка, не смогшая сберечь

Струн напряженных. Ты, Созданье Божье.

Ты, с детских лет одна и та же. Смех

И рядом — слезы. Честная артистка.

Как пристально смотрела ты на всех,

А с зеркалами не дружила близко.

Ты, жаркий пламень, улетевший ввысь

Так безнадежно, так скоропостижно…

Но подожди. Дай досказать. Явись

Живой, отважной, нежною, подвижной.

Любимая, ты остаешься здесь,

Не расстаешься с жизнью, не уходишь

И этот дом осиротевший весь

Глазами беспокойными обводишь.

Для нас одних такое волшебство

По всем законам жизни существует,

Легчайший отсвет света твоего

И над тягчайшим горем торжествует —

В любом быту и на любом мосту,

Хоть на лету, сквозь вихревые тучи,

Твой свет, не распыленный в пустоту,

Твой молодой, твой лучший, твой летучий!

И тут же, а не в прошлом — первый час

Присутствует и бесконечно длится,

Тот самый, что, в вагонных окнах мчась,

Снопом лучей ударил в наши лица.

Наш первый час. Как страшно близок он.

В нем тоже ни начала, ни конца нет.

А может быть, и вправду есть закон,

Что прошлое вновь настоящим станет…

Вагон несется. Где-нибудь в пути

Мы спутников поздравим с Первым мая.

Всё путается в памяти… Прости,

Что я и сам еще не понимаю,

Зачем не спать, куда тревогу деть.

В багряных отблесках, в клокастом дыме

Что загадать, как в окнах разглядеть

Наш дальний путь глазами молодыми…

О чем мы говорим? Да ни о чем…

О том, что, облачной закутан ватой,

Весь город завтра будет завлечен

Игрой актерской, пестрой, диковатой.

О том, что в черных окнах провода

Несут событья, новости, известья

Из края в край, оттуда и туда.

А наша мысль несется с ними вместе.

О том, что всё неясно впереди

И выяснится, кажется, не скоро…

Нам спать немыслимо.

                                   Но погоди!

Таинственные голоса из хора —

Мужской и Женский — вырвались. Их два.

Нет содержанья в слитном песнопенье.

Неразличимы русские слова.

Но праздничные гулкие ступени

Нам под ноги легли.

                                 Но каждый миг

Иное разверзается пространство,

Иная ширь морей, времен и книг,

Иная даль твоей дороги страстной.

Так мы пройдем по чуждым городам:

Стокгольм, Берлин, огни рекламных окон…

Настанет день, я молодость отдам

За каждый твой взметенный ветром локон,

За каждый взгляд, за каждый взлет руки,

За каждый возглас правды непорочной,

За каждый взрыв назло и вопреки

Всему, что общепринято и прочно,

За удивленье дивное твое,

За сдержанность и за неудержимость.

И вот уже отстроено жилье.

И слажен быт. И жизнь вдвоем сложилась.

…………………………………………

Но сроки так сдвигаются в стихах,

Что слишком плотен и бездушен воздух.

Наверно, я слагаю впопыхах

Преданье о твоих погасших звездах.

Наверно, так и надо. Ведь любовь

Диктует безрассудно и жестоко.

Так в телеграфной проволке столбов

Гудит и стонет напряженье тока.

Так правда на земле измождено

За то, что разделяет боль чужую,

Вся кладбищами загромождена,

Вся в рытвинах, куда ни погляжу я.

Но правда может стать еще лютей,

Безумней, обнаженней, откровенней —

Единственная школа для людей,

Трудящихся в отчаянье и рвенье.

Возлюбленная! Жизнь моя! Жена!

Ты с юных дней была такого склада,

Так слажена, так стройно сложена,

Так лишена сама с собой разлада,

Что в эту ночь у нас обоих есть

Один просвет, глазам открытый настежь:

Всё видеть. Всё сказать. Всё перенесть.

А ты во мгле ничем себя не застишь.

Не застишь! Нет. В порыве доброты

Раздвинув черный купол мирозданья,

Одной улыбкой превращаешь ты

В рабочую страду — само страданье.

Вспомни, Зоя, начало жизни,

Золотые детские дни

И печалящимся на тризне

Хоть платочком белым взмахни!

Легкий взмах мгновенно доплещет

Белопенным гребнем волна.

………………………………

Что за девочка в доме блещет —

Так послушлива, так вольна.

Зоя, Зоя, росла ты ясно.

Смейся, радуйся, пой, играй!

Всеми сказками опоясан

Твой зеленый и синий рай.

Сколько сказок прочла ты рано!

Братья Гриммы, Пушкин, Перро

Твоей верной встали охраной,

Ткали звездное серебро.

За русалкой Андерсен старый

Сам в окошко дачи стучал.

Жуткий Гофман бренчал гитарой,

Небылицы плел, не скучал.

Если нравился гимназистам

Твой прелестный робкий огонь,

Комплиментам их неказистым

Отвечала ты: «Только тронь!»

Вырастала с двадцатым веком,

Чуть моложе, но наравне,

Стала девочка — человеком,

Поглядела в глаза войне.

И в года всеобщей разрухи,

Когда жизнь была тяжела,

Подняла ты тонкие руки,

Бедный заработок нашла.

В час нужды — а был он нередок —

У чужих купцов на дому

Наставляла капризных деток

И грамматике, и всему…

…Приближались с подступов дальних

Наши завтра, наши года.

В золотых гостиных и спальнях

Жались важные господа.

…Слышишь, милая, гром и гомон,

Первый митинг славной грозы?

А пока тебе не знаком он,

Вот газета — наши азы.

Ты мала, но вырастешь быстро

На виду у всех, на свету,

Оттого что каждая искра

Устремляется в высоту.

На Поволжье, в голодном мраке,

С матросней дружа у костра,

Ты в холерном будешь бараке

И уборщица и сестра.

На нечаянном перегоне,

В двадцать третьем легком году,

В том летящем сквозь жизнь вагоне,

Знал ли я, что тебя найду?

Наша молодость! Прокричи нам,

Не увиливай, не солги,

По каким ты правилам чинным

Замедляешь свои шаги?

Уже мчатся сюда оттуда

Все курьерские поезда,

Мчится давнее наше чудо,

Наша жизнь — оттуда сюда.

В переулке замоскворецком,

В тот сочельник, в той же ночи,

Оборвутся в порыве резком

Твое ДА и мое МОЛЧИ…

Всё, что будет, — вплоть до разлуки, —

Всё сбывается и сбылось:

Слабый стон, усталые руки,

Пенный кипень льняных волос,

Умиление, утомление,

Удивленье юной души,

Ранней ранью реянье, мленье —

О, не слушай, о, не дыши!..

Будет ночь — короче и краше.

Будет день — длинней и трудней.

Подружится твое бесстрашье

С быстрой сменой ночей и дней.

Сколько в молодости несчастий,

И безденежья, и тоски

Разрывает сердце на части

Жизнь разламывает на куски.

Сколько ждать еще двум бездомным

Дней, ночей, и недель, и лет,

По каким окраинам темным

Заметут метели их след…

Но прервутся ночи прогулок

По мостам, по садам дворов.

Здравствуй, Левшинский переулок,

Принимай нас, домашний кров!

В легкой шубке, с пуделем Джином

Ты взлетишь на пятый этаж

И движеньем неудержимым

Скинешь шубку и мне отдашь.

После утренних репетиций

Зимний вечер не так далек.

Не хозяйкой — сказочной птицей,

С лету бьющейся в потолок,

Оживится наше жилище.

За окном метель.

                            А пока

Мы богаты юностью нищей,

Нет ни славы, ни табака.

Только страшная вера в завтра,

В простоту событий простых.

Моя жизнь, позволь, чтобы автор

Прочитал тебе новый стих:

Много строк и краше родится.

Но как в рифмах ни ухитрись,

Ты служанка древних традиций

И скромнейшая из актрис.

И по этой простой причине

Нынче вечером стань другой,

В крепдешине или в овчине,

Стань девчонкой или каргой.

День придет. И черный подрясник

Подчеркнет твой девичий стан.

Это будет твой первый праздник,

Он не многим актерам дан.

В драме Горького в мрачной сцене

Ты прервешь пустой разговор,

И раздастся в общем смятенье

Высшей мерой твой приговор.

У портала сначала тихо,

Лишь слова раздельно рубя,

«Ты… собака… стерва… волчиха…», —

Скажет маленькая раба,—

Не артистка, но агитатор,

Не монашенка, весь народ

Сразу вырастет. И театр

На одно мгновенье замрет.

Но, в хлопках отбивая руки,

Разразится блаженный вой,

В горькой радости, в сладкой муке

Дружный вызов Ба-жа-но-вой!

Моя строгая недотрога,

Будешь ты скромна даже здесь.

Еще так далека дорога!

Столько будет новых чудес!

Тут не спешка, одна лишь гонка

Вслед за жизнью и ей в обгон,

В лад ударам сердца, как гонга,

Мчится дальше дальний вагон.

День придет. Мы в Горький приедем,

В Арзамас, Сергач, Городец.

Всем, что знаем, — не тем, так этим, —

Взбудоражим двадцать сердец.

Это будут славные парни,

Благонравны, как на подбор,

И талантливо благодарны,

Что нужде глядели в упор.

Суждено в театре веселом

Им узнать и славу и труд,

Их маршрут по колхозным селам

Будет ярок, долог и крут.

Да и в жизни скажется нашей

Ранней молодости возврат,—

Долгосрочный постриг монаший

И гражданственность без наград.

Но решенье времени строго,

В нем иной извилистый ход.

Еще так далека дорога,

Так неясен будущий год!

День придет. И в Грузии знойной

Встретит нас вдохновенный друг

И включит обоих спокойно

В свой домашний избранный круг.

Молодой огонь Тициана,

Его древнее колдовство

Вечной памятью осиянно —

Да святится имя его!

В первый день в компании узкой

Тициан тебя наречет

Белокурою музой русской —

О, не в счет, а только в почет,

В хриплом голосе балагура

Ясен домысел доброты:

«Муза русская белокура!» —

Но зачем потупилась ты?

Ведь сейчас же, сама изведав

Стиль застолья, взамен меня

Вознесешь грузинских поэтов,

О стакан стаканом звеня.

…Но внезапно — всегда внезапно —

Налетает в окна гроза.

Будем бодрствовать неослабно,

Поглядим ей прямо в глаза.

Рухнет молния-телеграмма

Сверху вниз зигзагом косым

И в сознанье вонзится прямо;

У тебя нет матери, сын.

Еще так далека дорога,

Так мудра и могуча жизнь.

Моя радость, моя тревога,

Будь со мной, не робей, держись!

Будет строк этих продолженье

Бегло, коротко и общо:

Как мое под уклон скольженье

Незаметно тебе еще…

Как с мороза, назло невзгодам,

Ковыляя ночью домой,

Назову я Пушкинским годом

Незабытый — тридцать седьмой…

………………………………

Может статься, я не сумею

Вспомнить счет безымянных дорог,

Ради жизни и рядом с нею

Не закончу мартиролог.

Нет ни в чем у жизни возврата,

Передышки нет ни одной.

Ты отца и младшего брата

Похоронишь перед войной.

Только чем же мы виноваты,

Что на празднике роковом,

Провожая тридцать девятый,

Встретим полночь в сороковом?

Так сотрется горькая память,

А того, что ушедших нет,

Ни забыть, ни переупрямить

Столько лет, столько зим и лет.

Так когда-то грешный Некрасов

Материнскую смерть постиг,

Своей доли не приукрасив,

Переплавил рыданье в стих.

И побрел от тризны до тризны,

Еле слышно к людям стучаст,

Сам себе шептал укоризны

Вековечный РЫЦАРЬ НА ЧАС.