А мы уже знали, что в тех краях

несёт свои воды Лу.

Когда осыпается перца цвет,

над ней ядовитый туман...

Бывало, входили в воду войска,

кипяток обжигал тела,

И ещё в реке из десяти человек

погибало не меньше двух...

И на юг от нас, и на север от нас —

крики, и стон, и плач.

Сын покидает отца и мать,

жену покидает муж.

И все говорят — уж не первый раз

из ходивших войной на «мань»[9],

Из десятков и сотен тысяч людей

ни один не вернулся домой.

А шёл в эту пору мне, старику,

двадцать четвёртый год.

И в военной палате среди других

значилось имя моё.

Ночью глубокой, так, чтоб о том

не узнал на свете никто,

Я камень тяжёлый взял, потаясь,

и руку себе сломал.

Тетиву натянуть или знамя поднять

не под силу одной рукой.

Только это меня и спасло тогда

от похода войной в Юньнань,

Я жилы порвал и кость раздробил,—

сколько вытерпел тяжких мук!

Но эти страданья я выбрал сам,

чтоб вернуться в мой мирный дом,

С тех пор, как я руку себе сломал,

уж лет шестьдесят прошло.

Ну что ж, пусть одна умерла рука,

всё тело зато живёт!

Но даже теперь, когда ветер и дождь,

в сырую холодную ночь

Ноет плечо, и до самой зари

я от боли заснуть не могу.

Я от боли заснуть не могу.

Но себя ни за что не кляну:

Только рад, что хотя бы один из всех

я остался на свете жить.

Разве было бы лучше мне в те времена

там, на Лу, где стоит туман,

Если б умерло тело, и бродила б душа,

и костей бы моих не собрать,

Если б духом я стал на юньнаньских полях,

и о доме думал с тоской,

И над сотнями тысяч безвестных могил,

плача, звал, как олень зовёт».

Эти слова старика

слушайте, слушайте все!

Если не знаете вы,

как правитель годов Кайюань[10]

Не хотел поощрять на границах бои —

запретил военный разгул;

Если не знаете вы,

как в годы Тяньбао другой,

Чтоб чины и высокую милость снискать,

затевал на границах войну,

Не успел отличиться в этой тяжкой войне,

только вызвал народный гнев,—

Так спросите, и всё вам расскажет старик

со сломанной правой рукой!

ДУЛИНСКИЙ СТАРИК

Страдания крестьянина

Дулинский старик, крестьянин,

живёт за столицей в деревне.

Он нынче засеял тощее поле

площадью больше цина.

В третий месяц дождь не пролился,

поднялся засушливый ветер.

Всходы пшеницы не покрылись цветами,

много их, пожелтев, погибло.

В девятый месяц пал белый иней,

поторопился осенний холод.

Колосья зерном не успели налиться —

все они, не созрев, засохли.

Старший сборщик всё это знает,

но не просит снизить поборы.

За податью рыщет, налоги тянет,

чтоб видали его старанье.

Заложены туты, продано поле,

внесена тяжёлая подать.

Ну, а дальше — одежду и пищу

где найдёт разорённый крестьянин?

«С наших тел

сдирают последний лоскут!

Из наших ртов

вырывают последний кусок!

Терзают людей, отбирают добро

шакалы и злые волки!

Почему эти крючья-когти, почему эти пилы-зубы

пожирают людское мясо?»

И всё же какой-то человек нашёлся,

доложил обо всём государю.

В душе государя состраданье и жалость —

он узнал о муках народа.

На листе казённой белой бумаги

начертал он ответ свой добрый:

«В столичной округе вносить не надо

никому в этот год налоги».

И уже вчера деревенский чиновник

от ворот подходил к воротам

И, держа в руках указ государя,

объявлял деревенским людям.

Но на каждые десять дворов в деревне

с девяти уже всё взыскали.

Ни к чему теперь для них оказалась

господина нашего милость!

СТАРЫЙ УГОЛЬЩИК

Против дворцовых «закупок»

Старый торговец углём

рубит дрова, обжигает уголь

в предместье у Южных гор.

Пыль и зола в его кожу въелись,

дым закоптил лицо.

От нитей седых виски его серы,

от сажи пальцы черны.

Деньги за проданный людям уголь

что старику дадут?

Простое платье на голое тело,

пищу в голодный рот.

Жалко его — на плечи накинут

рваный летний халат.

Он огорчён — дешевеет уголь.

Скорей бы пришла зима!

Вот наконец за городом ночью

выпал глубокий снег.

Утром запряг он быка в телегу,

повёл по скользкому льду.

Угольщик голоден, бык измучен,

а солнце уже высоко.

К югу от рынка, перед заставой,

встали они в грязи.

Кто эти двое всадников гордых,

что вскачь принеслись сюда?

В жёлтой одежде евнух дворцовый,

в белой — мальчик-слуга.

Держит чиновник в руке бумагу,

у него на устах приказ.

Воз повернули, быка погнали,

на север к дворцу ведут.

Весом больше тысячи цзиней

угля тяжёлый воз

В зимнее утро чиновник отнял —

ему бедняка не жаль.

Красного шёлка один обрывок,

ещё атласа кусок

К ярму быка привязал чиновник —

и тем заплатил за всё!

ДРАКОН ЧЁРНОЙ ПУЧИНЫ

Против лихоимцев-чиновников[11]

В чёрной пучине вода глубока,

и цветом она как тушь.

Говорят, в ней живёт священный дракон,

которого не видел никто.

И дом воздвигли над самой водой —

устроили храм дракону.

Дракон не может быть божеством —

таким его сделали люди.

Война, недород, наводненье, засуха,

мор или злой недуг —

В сёлах всегда говорят одно,—

что это принёс дракон.

Крестьяне ему отдают свиней

и льют в его честь вино,

А утром и к ночи дракону мольбу

за них возносят жрецы...

И вот приходит, приходит бог —

ветер порывами бьёт.

Бумажные деньги летят, летят,

колышется шёлк зонтов[12].

Когда уходит, уходит бог —

тогда утихает и ветер.

Гаснет, гаснет курений огонь,

стынут блюда и чаши.

Мясо горой

лежит на прибрежных камнях.

Капли вина

блестят на траве перед храмом.

Не знаю — на долю бога-дракона