— Если бы я увидел вас тогда и знал бы вашего мужа, никому не позволил бы убить его.

Все присутствующие заулыбались.

— Господин Шамиль, — сказала одна из калужских дам, — мы хотим вашего позволения на ответный визит ваших женщин.

Шамиль, вспомнив бесцеремонное обращение русских мужчин с женщинами во время танцев на балах, спокойно ответил:

— Женам своим мусульмане запрещают выходить из дому с наступлением темноты.

— Тогда разрешите написать с них портреты или сфотографировать, — не унимались калужанки.

— Если это будут делать мужчины — не позволю, если женщины — пожалуйста, — с улыбкой ответил Шамиль.

Не откладывая дела в долгий ящик, калужанки на другой день вновь заявились в дом Шамиля с фотографом-женщиной. Снимали всех вместе и в отдельности. Красавицу Шуанат сфотографировали без платка в декольтированном вечернем платье, которое специально прислали предусмотрительные калужанки. Когда Шамиль увидел фотоснимок любимой жены с обнаженными плечами, он сказал с досадой:

— Мне легче было бы, если б увидел твою голову, снятую с плеч, чем это позорное изображение.

На заборах и круглых деревянных будках людных кварталов Калуги запестрели цирковые афиши. В одном из зданий, приспособленном для театра, начались представления. Руновский, который старательно изыскивал все возможное для развлечения почетного ссыльного, решил пригласить его со всем семейством в цирк. Особенно Хаджияву и Магомеду-Шафи хотелось поглазеть на белокурых наездниц, дрессированных животных и борцов. Но Шамиль, узнав, что в цирке, как и в петербургском театре, в представлениях будут участвовать женщины, категорически отказался идти. Не смея перечить ему, не пошли и остальные. Тогда Руновский решил устроить представление в гостиной дома, пригласив одного фокусника.

На стульях, креслах, диванах просторной комнаты расселись все. Женщины с детьми — с одной стороны, мужчины — с другой. Шамиль, в домашнем бешмете и накинутой на плечи овчинной шубе, уселся на тахте, поджав под себя ноги.

Известный фокусник Франсуа Кери хотел удивить бывшего повелителя горцев невиданными чудесами «черной магии». С шумом войдя в гостиную со своими коробками и чемоданчиком, он бегло раскланялся с сидящими, быстро разложил предметы и стал с нетерпением поглядывать на дверь, беспокойно закручивая усики. Наконец, устав ждать, он обратился к Руновскому:

— Я думаю, господин капитан, ваш подопечный удостоит своим присутствием мое представление?

— Вы имеете в виду Шамиля? — спросил Руновский.

— Да, мосье, — ответил Франсуа.

— Он здесь, можете начинать, — с улыбкой сказал Руновский.

— Как здесь, вы изволите шутить? — не поверил фокусник.

— Шамиль перед вами, — Руновский указал на имама, сидящего на тахте.

— Помилуйте, неужели этот благообразный старик был воинственным вождем племен Кавказа? Боже мой, а я ждал грозного, вооруженного до зубов великана.

— В тигровой шкуре мечущего молнии из глаз, — шутя добавил Руновский.

Растерянный Франсуа что-то забормотал, засуетился, но тут же взял себя в руки и стал производить фокус с пестрой коробочкой.

Подняв крышку, он показал, что коробочка пуста, затем палочкой ударил по дну, повертел в руках и стал вынимать из казавшейся пустой коробочки пестрые газовые косыночки.

— Пусть прекратит показ, — сказал Шамиль Руновскому. — Скажи ему, чтобы дал коробочку мне, я осмотрю ее, — он протянул руку.

Франсуа сначала не хотел отдавать коробочку, но, заметив настойчивый взгляд старика, протянул ее. Шамиль внимательно осмотрел ее со всех сторон, потрогал и, обнаружив двойное, фальшивое дно, сказал, отдавая коробку Руновскому:

— Возврати ему и скажи, пусть показывает правильно, без обмана.

Франсуа не обиделся. Ему удалось ловкостью рук увлечь Шамиля, который заулыбался, глядя на фокусника с нескрываемым восторгом. Всем, но особенно Хаджияву, понравился фокус с серебряными рублями и ведерком. Франсуа ловил рубли в воздухе, брал из-за воротников сидящих мужчин, вынимал целую горсть рублей из кармана Хаджиява. Казначей был крайне обеспокоен и окончательно поражен, когда фокусник снял монету с его носа. Но когда ловкий фокусник, положив рубль на ладонь Хаджиява, накрыл шелковым платком, а через секунду сдернул платочек, Хаджияв был потрясен: на его руке лежал белый султан из петушиных перьев. Вытаращив глаза, казначей моргал веками, обводя взором присутствующих. Удивленный взгляд его остановился на Шамиле, затем на ведерочке, которое наполнилось монетами, и наконец на фокуснике. Франсуа был в восторге.

— Господин капитан, — сказал кудесник, обращаясь к Руновскому, — спросите у вождя, что бы он сделал с таким мастером, как я, если бы в свое время появился в его стране?

Руновский перевел вопрос фокусника.

— Не задумываясь повесил бы на первом попавшемся дереве, ибо такие уловки свойственны только шайтанам, — ответил Шамиль.

Имам не любил вечерние развлечения. Он заявил Руновскому, что после ночной молитвы, как он привык делать всю жизнь, будет спать. Но чтобы не обидеть тех, кто приглашает его на балы, он вместо себя разрешит ходить молодым мужчинам во главе с Хаджиявом. Казначею только этого и нужно было. Он превратился в светского щеголя — нашил себе черкески из тонкого сукна, каракулевые папахи, сапоги, которые с трудом натягивал на ноги. На нем всегда сияло начищенное до блеска дорогое оружие. Он знал, что нравится дамам, и, когда Руновский приглашал его куда-нибудь, каждый раз спрашивал:

— Апфилон, а матушки[67] там будут?

— Будут, будут, Хаджияв, — весело отвечал Руновский.

На вечерах в роскошных залах казначей ходил в окружении светских девиц. Останавливаясь у картин, изображавших пышногрудых мадонн, и у статуй, горя агатом больших глаз, восхищенно цокал языком.

Как-то утром Хаджияв сказал Шамилю:

— Имам, эти русские не только неподражаемые умельцы во всех мирских и бранных делах, но они и развлекаться умеют райским развлечением. Удивляюсь, если этот народ со своей верой отвержен аллахом, то почему же на их головы не обрушиваются камни с неба и расписные потолки их дворцов?

Шамиль посмотрел на него пристальным взглядом прищуренных глаз. Казначей, уловив в них искру гнева, опустил голову.

— Слепец, разве все русские люди живут в богатых домах, наряжаясь, пируя и предаваясь веселью? Или ты не считаешь за людей те толпы нищих старцев, немощных калек, которые сопровождают нас с протянутыми за милостыней руками? Роскошь обольстительна для слабых, а сильный духом, умудренный знаниями понимает, что богатство — тлен. Истинный мусульманин не должен поддаваться обольщению, помня, что все земное дано временно. — Шамиль встал, ушел недовольным.

Расстроился и Хаджияв. Несколько дней казначей не выходил из дому, был скучен, старался почаще бывать на глазах у Шамиля с Кораном в руке, усердно молился. Он повеселел, когда глаза имама вновь заискрились любовью и добротой.

— Ну, Хаджияв, теперь ты опять получишь согласие Шамиля-эфенди пойти на бал. Все русские матушки обеспокоены твоим отсутствием, — шутил Руновский, описывая званые вечера калужских дворян, на которых не было Хаджиява.

Как-то из Петербурга в Калугу, специально чтобы повидаться с Шамилем, прибыл поручик апшеронского полка, приехавший из Дагестана на побывку.

Он долго беседовал с имамом, рассказывая о житье-бытье в горах. Прощаясь, поручик спросил:

— Шамиль-эфенди, не будет ли у вас каких-либо поручений к вашему народу?

— Будет, — ответил Шамиль. — Я пошлю с тобой письмо к чеченцам и дагестанцам.

Сказав это, Шамиль достал лист бумаги, взял перо, чернила и написал: «Любимые мои соотечественники! Мир вам! Да хранит вас аллах в полном здравии и благополучии! Обращаюсь к тем, кто помнит меня и почитает как старшего брата, отца, сына. Пусть все, кто живет в горах, подумает о себе, глядя на меня. По милости аллаха и щедрости русского народа я живу хорошо и совершенно счастлив. Теперь, когда я вспоминаю наши законы в части содержания пленных, стыжусь при сравнении. Бедный мой народ, вы вместе со мной искали покоя в войнах, переживая одни несчастья и горе. Оказывается, покой и счастье можно найти только в мирной земной жизни и не только здесь, но и там, в горах. Если бы я знал, что обрету то, что обрел здесь, давно бы ушел от адских мук, которые терпел много лет на Кавказе. В отношениях с русскими следуйте моему примеру, ибо их деяния, если поставить на чаши весов справедливости, перетянут больше в сторону добра.