После продолжительного молчания Шамиль сказал:

— Сын мой, до выпадения снегов тебе надо подняться выше в горы, где меньше туманов и больше солнечных дней.

В пасмурные, туманные дни больной чувствовал себя хуже. Джамалуддин, повернув голову к отцу, с тревогой в голосе спросил:

— К кому, куда я поеду на зиму глядя?

— Поедешь в Карату, к Гази-Магомеду.

— Нет, не поеду я к нему, лучше останусь здесь.

Шамиль знал, что взаимоотношения старших сыновей натянуты.

Джамалуддин считал Гази-Магомеда фанатиком, грубым невеждой, слепо исполняющим волю отца. Гази-Магомед с большим усилием скрывал неприязнь к старшему брату, который, живя в России, навсегда потерял не только облик, но и душу горца-мусульманина.

— Здесь оставаться нельзя, вслед за тобой придется отправить всех остальных из дому. Аллах отвернулся от меня, не знаю, это испытание всевышнего или начало конца…

Шамиль сидел согбенный, погруженный в печаль. Длинные тонкие пальцы его медленно перебирали янтарь. Джамалуддину стало жаль этого могучего человека, верящего в судьбу и провидение, непоколебимого в своих убеждениях, удивительно простого и величественного. Сын поражался скромности и невзыскательности отца, который довольствовался простой бедняцкой пищей и одеждой. Ломоть пресной лепешки, кусочек овечьей брынзы, мисочка калмыцкого чая — повседневный завтрак его. В обед он ограничивался чашкой супа из общего котла или миской галушек с отварным мясом.

Джамалуддин проникся к нему глубоким уважением и искренней сыновней любовью, но между ними преградой стояла Россия. Для Джамалуддина она была второй родиной, для Шамиля — обителью несправедливого, жестокого гяура-захватчика. Сын лелеял мечту о примирении отца с государем, отец — об избавлении от посягательства иноверного пачи на его страну.

— Отец, мне известно все, что творится здесь. Твои наибы больше думают о своем спасении, чем о тебе. Я знаю, что изменили и перешли на сторону русских наиб Большой Чечни Талгик, Малой Чечни Дуба, мичиковский Эски, взят в плен Гебек салатавский. Генерал Вильяминов — выходец из солдат, способный полководец, человек смелый и решительный. Барятинский не зря назначил его командующим сил, поставленных лицом к Чечне. До сегодняшнего дня его части не потерпели ни одного поражения. Он придет сюда и возьмет эту жалкую столицу твоего имамата. Умоляю тебя, пока не поздно, примирись с русскими.

Шамиль встал, глянул в глаза сыну, медленно, не поворачиваясь пошел к двери, как человек, которому прочли неожиданно смертный приговор. И только перешагнув через порог, он сказал:

— Завтра утром выедешь. Магомед-Шафи и Хаджияв довезут тебя до места.

Гаджи-Али вручил Джамалуддину пакетики с лекарством. Утром Салих помог сесть больному на Кегера. Закутанные в бурки и башлыки, три всадника выехали из дома имама. Шамиль стоял у окна. Он не отрывал пристального взгляда от старшего сына, пока кони не скрылись в лесистой балке, через которую шел путь к горам Дагестана.

Несмотря на первые легкие пляски декабрьских метелей, закаленный в походах, привычный к северным холодам генерал Евдокимов двинул главные силы к ущелью реки Бассы, по которому шла прямая дорога в Ичкерию и к столице имамата Дарго-Ведено. Имам мобилизовал все силы для укрепления своей столицы и сконцентрировал здесь большинство регулярных войск, собранных в Чечне и Дагестане. Часть сил во главе с ичкеринским наибом Умалатом имам бросил к бассовскому ущелью, а сына Гази-Магомеда — к аулам Тавозень и Алисанджи. Шамиль надеялся, что с наступлением холодов царские войска, как обычно, отойдут на зимние квартиры. Но, к великому удивлению всех горцев, впервые за многолетнюю историю Кавказской войны русские продолжали наступление в условиях зимы. Ичкеринский Умалат не выдержал. Он явился с повинной к главнокомандующему. Пали духом и аскеры Гази-Магомеда. Каратинский наиб, бросив свои позиции, пошел на соединение с отцом в Дарго-Ведено.

Евдокимов раскинул зимний лагерь в двух верстах к северу от Ведено. Шамиль, эвакуировав семью в Килятль и несмотря на сильную стужу, расселил веденцев в мелких горных аулах. Имам стал готовиться к обороне. Когда все работы в Ведено были окончены, он, оставив трехтысячное войско во главе с Веденским Адилем и Гази-Магомедом, ушел в Килятль.

Заняв Салатавию, Барятинский решил соединить Буртунай с крепостью Внезапной и через хубарские высоты с Миатлами. Для этого нужно было воздвигнуть укрепления в Дылыме и у Хубара. Шамиль приказал гумбетовскому наибу Абакар-Дибиру портить дороги и ставить преграды в местечке Мичикал, чтобы закрыть царским войскам доступы из Салатавии в Гумбет.

Прибывший в буртунаевское укрепление барон Врангель двинул свой отряд по руслу Акташа к Мичикальскому ущелью. Это ущелье начинается у подошвы Буцрахского хребта, через который проходит перевал, известный под названием Андийских ворот. По Мичикальскому ущелью вьется дорога из Салатавии в Гумбет, Андию, Аварию. Абакар-Дибир успел построить преграды на этой дороге. Бруствер с банкетом и бойницами тянулся здесь на протяжении двухсот сажен. За рядом завалов в лесных чащобах ущелья укрылись аскеры имама.

Барон Врангель, дав возможность передохнуть бойцам у входа в ущелье, двинул отряд на вражеские позиции во фронт и в обход. Под натиском солдат мюриды Абакар-Дибира вынуждены были подняться на высоту Анчимеэр. На помощь Абакар-Дибиру, по приказу Шамиля, пришел андийский наиб. Превосходящие силы горцев и снегопады вынудили Врангеля вернуться в Салатавию.

Через несколько дней в Андию прибыл сам Шамиль. Чтобы преградить путь к Андийскому вилайету из Салатавии, он приказал немедленно приступить к сооружению преград, главным образом на хребте Буцрах. Некоторую надежду Шамиль возлагал на ауховского наиба Идриса. На помощь ему имам послал шалинского кадия с несколькими сотнями муртазагетов, дав им два горных орудия. В Аух был отправлен и отряд мюридов из Гумбета. Но, несмотря на все старания горцев, очистить Салатавию от царских войск не удалось. Занятие Салатавии позволило русскому командованию взяться за Дагестан с левого крыла.

Когда Евдокимов осадил Ведено, Барятинский приказал барону Вревскому срочно начать действия в Прикаспийском крае, чтоб оттянуть от столицы имамата часть оборонительных сил. Вревский немедленно выступил из Шуры в сторону Ауха. Генерал Евдокимов приказал барону Врангелю идти в Ичкерию, и Врангель двинул отряд к реке Яман-Су. Границы Ичкерии зорко охранялись засевшими в лесах и хуторах мюридами Чечни и Аварии, которые сознавали важность ичкерийского пути. Понимал это и Врангель.

За Баши-Юртой, у опушки леса, отряд барона встретился с мюридами. Ружейный огонь не остановил солдат. Пехота зашла с флангов и ворвалась в лес. Мюриды держались на вершине лесистого кряжа. Солдаты вскарабкались на него и после короткой схватки овладели высотой. Бойцы имама были оттеснены по всей позиции. Часть отряда Врангеля, овладев побережьем Яман-Су, приступила к рубке леса, а полковники Давид Чавчавадзе и Мирской двинулись к ичкеринским хуторам. Следом за ними на Чечню пошла колонна генерала Ракусы, которая заняла хребет на левом берегу Аксая. На этот хребет мюриды обратили свой огонь. Но удержать численно превосходящие силы противника им не удалось. Оттесняя по всей линии отступавших с боями аскеров имама, отряды Мирского и Чавчавадзе соединились с колонной Ракусы. Они двинулись вверх по течению Аксая, затем спустились влево к долине Яман-Су и заняли оставленный мюридами аул Ирзау.

Таким образом, русские войска утвердились в глубине Ичкерии среди разбросанных между реками Яман-Су и Аксаем селений.

Солдаты Ракусы начали рубить лес, а Врангель направился к аулам Саясан и Шаухал-Берды. Ичкеринцы не стали сопротивляться. Их почтенные люди явились к барону с просьбой не трогать жилища, за что обещали не вмешиваться в боевые дела и сдаться тотчас, как отступят воины имама.

Мюридам удавалось удерживаться на прибрежной высоте Аксая несколько дней. Но внезапным ночным нападением, воспользовавшись туманом, охотники Врангеля выбили их с высоты.