— Пожалуйста, — ответил любезно Даниель-бек.

Анна обратилась лицом к Варваре и, сделав движение рукой в ее сторону, продолжала:

— Варвара Ильинична, моя младшая сестра, вдова недавно погибшего на турецком фронте генерала князя Илико Орбелиани, а этот младенец — ее сын, — Анна указала на полугодовалого мальчика, которого держала на руках вторая няня.

Даниель-бек, отрываясь, продолжал смотреть на Варвару.

— Вы, наверное, знаете ее мужа? Он около года находился в плену у Шамиля, — продолжала Анна.

Даниель-бек ничего не ответил. Он смотрел на высокую бледнолицую молодую женщину, которая безучастно глядела на земляной пол комнаты. Наиб хорошо знал Илико Орбелиани. И не только в период его пленения, а еще в годы, когда учился в Тифлисском военном училище, когда позднее был султаном элисуйским. Встречались они на веселых вечерах и званых обедах во дворце наместника и в домах городской знати.

— Ваш муж был храбрый человек и отличный, достойный уважения офицер. Примите мое искреннее соболезнование по поводу его гибели, — сказал он.

Варвара, белое лицо которой особенно выделялось на фоне траурного наряда, сделала легкий кивок головой и вновь застыла, не поднимая взора.

— Это его сын Илико, — Анна указала на младенца, которого держала на руках няня.

— Удивительно похож на отца, — сказал Даниель-бек.

— Княгиня Тания, родная тетушка моего мужа.

Старушка сделала поклон.

— Княжна Нина Баратова — племянница моего мужа.

Черноглазая юная красавица смело посмотрела на шамилевского наиба.

— Мадам Дрансе — француженка, жена генерала, приехала к нам в гости из Питера и, как изволите видеть, попала в беду. — Анна сказала неправду по просьбе самой Дрансе, которая боялась, что ее, как бонну, могут отделить от княжеской семьи, как простое приложение. Француженка, тряхнув золотистыми кудрями, кокетливо покосилась на Даниель-бека, который, в свою очередь, бесцеремонно окинул ее с ног до головы, подумав, что вовсе не похожа мадам на генеральшу.

Мадам Дрансе, веселая, подвижная, маленькая, довольно грациозная блондинка шестнадцати лет вышла замуж за Жана-Батиста Дрансе — торговца прохладительными напитками. Через год родила сына, но не ужилась с веселым забулдыгой Жаном. Она вернулась к своим родителям с ребенком и поступила гувернанткой в один из богатых парижских домов. Вскоре одна из подруг уговорила ее поехать в Россию, где, по слухам, можно было заработать большие деньги.

Дрансе приехала в Питер. Здесь она познакомилась с Варварой Ильиничной, которая воспитывалась в пансионе благородных девиц. Анна Ильинична давно хотела найти приличную гувернантку-француженку, о чем и писала Варваре в Петербург. Возвращаясь на Кавказ, княжна Варвара уговорила мадам Дрансе поехать с ней в Тифлис, показав приглашение князя Давида.

Прожив несколько лет в семье князя Чавчавадзе, мадам Дрансе собиралась вернуться в Париж, но война, начавшаяся в 1853 году, помешала ей.

Когда Даниель-бек сообщил имаму о родословной пленниц, Шамиль захотел увидеть жену покойного Илико Орбелиани — княгиню Варвару Ильиничну. Даниель-бек сопровождал его. Охранник-цунтинец, знавший грузинский язык, предупредил княгинь о том, что к ним идет сам Шамиль.

Когда имам вошел, женщины и дети поднялись.

— Высокая молодая женщина в траурном одеянии — вдова Илико, — сказал Даниель-бек Шамилю по-аварски.

Имам, глянув на Варвару Ильиничну, поклонился, затем, обратившись к Даниель-беку, что-то сказал по-аварски. Даниель-бек перевел вдове Орбелиани слова, сказанные Шамилем:

— Имам говорит, что ваш муж был порядочным человеком, настоящим мужчиной, выражает вам соболезнование, заверяет, что сделает все возможное, чтобы вы не почувствовали унижения и тягот плена до тех пор, пока ваша судьба будет зависеть от него.

На лицах пленниц появилось оживление. Шамиль тут же распорядился возвратить княгиням и детям личные вещи.

На следующий день приодетых важных пленниц вновь усадили на мягкие черкесские седла и вместе с вьючным обозом под усиленной охраной отправили через Салатавию в Чечню. Пленницы хотя и воспрянули духом после слов имама, с каждым днем становились подавленнее.

Мадам Дрансе, окончательно осмелев, громко покрикивала, ругая проводников на всякий случай по-французски, и вела себя независимо, как и княжна Нина, возле которой продолжал увиваться, гарцуя на коне, Хаджияв. Сопровождающие, как и все горцы, приученные уважать бесстрашие и смелость, вели себя почтительно по отношению к высоким особам и, как положено, держались на расстоянии, бросая на них украдкой любопытные взгляды. С особенным вниманием относились сопровождающие к старушке в черном и женщине в траурном облачении.

Ехали медленно в течение пяти дней, делая короткие дневные и ночные привалы и остановки в высокогорных аулах. Дороги шли по крутым подъемам, обрывистым спускам, по узким карнизам и едва заметным тропам, по вершинам гор и вдоль глубоких, шумных рек в мрачных теснинах. В некоторых местах приходилось пробираться пешком, с детьми на руках. В самых опасных местах Хаджияв оказывался возле Нины, которая, встретившись с его сияющим взглядом, смущенно краснела и опускала глаза. Только ей — молодой и красивой — этот длинный тяжелый путь не казался таким страшно утомительным и бесконечным, как остальным. Она надеялась не только на добрые слова вождя этих племен, но и на непобедимую власть своей красоты, которая успела покорить одного из видных помощников грозного вождя.

Когда приходилось делать ночевку в горах под открытым небом, Хаджияв, распорядившись расстелить для женщин и детей войлочные паласы, с наступлением темноты снимал с плеч свою шелковистую бурку и клал ее возле ног молодой княжны. И не только Хаджияв, но и другие горцы, не остепененные холодным дыханием седин, при виде красивой грузинки покручивали усы.

Белокурая, веселая мадам Дрансе тоже, поймав на себе похотливый взгляд какого-нибудь молодого красавчика-дикаря, вспыхивала, потрясая золотым костром пышных волос. И только княгиня Варвара и Тания, как изваянные из черного мрамора, казались безучастными ко всему.

Наконец после долгого и тяжелого пути они достигли Нового Дарго. Пленниц и детей, согласно распоряжению имама, поместили в женской половине дома — харам, в двух комнатах. Туда не смела ступать нога постороннего мужчины. Простолюдинов расселили в разных домах в Ведено. Вслед за обозом и пленными, разрушив анцухо-капучинское укрепление, явился и Шамиль. Казначеи и прочие люди — преимущественно купцы — оценили захваченные богатства и, согласно шариатскому закону, разделили все на пять равных частей согласно определенной стоимости, из коих пятая часть полагалась вождю — имаму, вторая часть шла в доход госказны — байтул-мал, третья выделялась наибствам и две части — воинству. Кроме того, по низаму Шамиля, всякому, доставившему ту или иную ценность, выделялась десятая часть ее.

Комнаты, выделенные для пленниц, были большие и светлые. Окна выходили на открытую веранду, обращенную на деловой двор. Из мужской половины на женскую вел один ход через комнату, смежную со спальней имама. Никакой мебели не было. На глиняных полах, которые раз в неделю смачивались и смазывались раствором желтой глины, лежали войлочные ковры. Пестрыми коврами были увешаны и стены. Постели после сна скатывались и складывались у стен. У дверей стояли медные тазы с кувшинами для умывания. Одежда вешалась на гвоздики, вбитые в стену. Молодым женщинам разрешалось выходить на веранду и подниматься на крышу дома.

Такая обстановка удручающе подействовала на княжеские семьи, привыкшие не только к удобствам, но и к роскоши. Особенно сетовали княжна Нина и мадам Дрансе, сравнивая новое жилище с тюрьмой.

— Это и есть тюрьма, — с раздражением говорила княгиня Анна, поглядывая на племянницу мужа и француженку, которые не отходили от окон, несмотря на скучный вид делового двора.

— Ни деревца, ни кустика. Все серо, как серы души этих дикарей. О боже мой, скука и мука! — восклицала в отчаянии гувернантка.