— Спрятал, наверное, все в надежном месте. Бог с ним, никто ничего не уносит с собой, кроме савана, — махнув рукою, произнес Шамиль.

Но Даниель-бек не унимался:

— Ни в хунзахском доме, ни в Гехи-Мартане не мог он спрятать ценности.

— Куда же тогда он их дел? — спросил имам.

— Зарыл в каком-нибудь погребе или конюшне в Цельмесе.

— Ну и пусть лежат там. Эти ценности не принесли счастье Муслим-хану, привели к беде и этого отчаянного безумца, не принесут радости и нам.

— Я не предлагаю забрать их себе. Можно даже, не положив в госказну, раздать на нужды всех мечетей и содержание учащихся при мечетях.

— Попробуй поищи. Если найдешь, так и сделай, — согласился Шамиль.

Харахинский наиб Даниель-бек, взяв в помощь с разрешения имама ичкерийского Умалата с отрядом, двинулся в Цельмес. Подойдя к селению, он послал сотню мюридов с приказом арестовать семью Хаджи-Мурада. В доме находились старушка — мать Залму, жена чеченка Сану, дети. Испуганная Сану хотела унести с собой узелочек с ценностями, но мюриды вырвали его из рук женщины и повели всех к Даниель-беку. Харахинский наиб сам допросил жену Хаджи-Мурада.

Сану отвечала:

— Я не знаю, что и где спрятал мой муж. То, что принадлежало лично мне, отобрали твои бандиты. Но если бы и знала, клянусь аллахом, не сказала бы вам даже под угрозой беспощадной расправы.

Даниель-бек, скрывая свое восхищение под строгой маской дознавателя, не отрывая глаз смотрел на стройную смелую красавицу Сану, прекрасный облик которой не изменили последние месяцы беременности. На белом лице ее горел яркий румянец, платок и чутху сползли с головы и висели за спиной, удержавшись на длинных черных косах.

— Уведите, — приказал Даниель-бек.

— Не трогайте меня руками, я пойду сама, — сверкнув взглядом, полным ненависти, предупредила Сану. Ее вместе с детьми и старушкой посадили в яму во дворе цельмесского старосты.

Даниель-бек лично присутствовал при поисках ценностей. Они были найдены в земле, в одном из углов конюшни. Разграбив дом Хаджи-Мурада, Даниель-бек покинул Цельмес.

Через год, когда Шамиль находился в шалинских окопах, сражаясь с подступающим к чеченскому аулу отрядом русских, к нему привели мальчика лет десяти, который, протянув сложенную вчетверо записку, сказал: «От Хаджи-Мурада».

Шамиль с удивлением, развернув бумагу, стал читать: «Шамуилу Гимринскому от Хаджи-Мурада хунзахского. После этого, если ты строго соблюдаешь и действуешь во имя аллаха и справедливости, разреши тем, кто связан со мной законом, родством и кровью, прийти ко мне матери моей Залму, жене Сану, сыновьям Кулла и Абдул-Кадыру, дочерям Баху, Бахтыке и Семис-хану».

Шамиль сказал Мухамед-Тахиру: «Напиши». И стал диктовать:

«О глупец! Поистине ты отступил от ислама. Иначе предпочел бы гибель себе и тем, кого хочешь увлечь за собой. Пусть они лучше умрут здесь, чем отпадут от истинной религии подобно тебе.

Имам Шамиль».

Вскоре до Шамиля дошли слухи о том, что Хаджи-Мурада отправили в крепость Чар, затем в Тифлис. Говорили, что он сторонился русских, отказывался от пищи. Из Тифлиса его отвезли в крепость Нуха. Здесь он поссорился с начальником гарнизона, которого вместе с охраной убил во время прогулки, и скрылся с семью товарищами в лесу, намереваясь бежать в сторону бывшего султанства Элисуйского. Но уйти ему не удалось. Недалеко от азербайджанского селения Кипчах на границе Кахского и Нухинского уездов Хаджи-Мурад был окружен и убит вместе с остальными беглецами.

Так окончил жизнь Хаджи-Мурад, однажды совершивший предательство и не остановившийся на этом.

Представители хайдако-табасаранского народа, возвратившись из Нового Дарго, куда они были вызваны как свидетели по делу Хаджи-Мурада, рассказали своим соплеменникам о суде и решении. Тогда хайдакцы с табасаранцами вновь обратились с письмом к Шамилю, в котором опять просили приобщить их вилайет к имамату, назначить над ними достойного наиба. Видя, что Шамиль медлит, Исмаил-кадий табасаранский вновь явился к тестю Шамиля устаду Джамалуддину-Гусейну. Учитель тариката пообещал, посодействовать. Он в тот же день, вызвав к себе зятя, сказал:

— Хайдакцы и табасаранцы — люди истинной веры, чести и совести. Большой грех мы берем на душу, не откликаясь должным образом на их просьбы.

— А разве ты не знаешь, что получилось в первый раз, когда я сразу откликнулся на их зов?

— Льва, который по собственной воле полез в железную клетку, нельзя было спускать с цепи, а цепь выпускать из рук. Ты знал Хаджи-Мурада, не надо было его посылать туда.

— Не думай, учитель, что я не нахожу человека, которому могу доверить этот вилает. Дело в том, что Хайдак и Табасаран на севере граничат с даргинцами, на юге — с лезгинами, на западе — с агулами, на востоке, в районе Дербента, — с азербайджанцами. Как тебе известно, во всех этих округах квартируют в старых, достаточно укрепленных аулах и крепостях регулярные войска Аргута. Ни один наиб с немногочисленным отрядом и местным ополчением не утвердится там.

— И все-таки надо попытаться кого-нибудь послать. Я не сомневаюсь и уверен, если бы этот хунзахский разбойник, явившись туда, повел себя соответственно требованиям шариата, низама и долга, Аргуту не удалось бы так легко его выбить оттуда.

— Ты можешь порекомендовать человека, которому можно доверить должность наиба в Хайдаке и Табасаране?

— Могу, Бук-Мухаммеда казикумухского. Как тебе известно, он человек ученый, из хорошей семьи, а главное — у него много добрых друзей и кунаков в лезгинских селениях, которые могут поддержать его.

Бук-Мухаммед — лакец, ученик шейха Мухаммеда ярагского, пользовался большой известностью в аулах Южного Дагестана. Не так давно перешел на службу к Шамилю преподавателем права в Веденском медресе. Устад Джамалуддин-Гусейн переговорил с Бук-Мухаммедом, тот дал согласие, и кандидатура его была утверждена решением меджлиса.

Собрав отряд, в основном из лакских, лезгинских и даргинских мухаджиров, Бук-Мухаммед двинулся к Хайдако-Табасарану. Жители этих обществ приняли посланцев Шамиля приветливо, окружили вниманием, стали помогать в деле утверждения шариата, организации войск.

Когда до Аргутинского дошел слух об учреждении нового округа на юге Дагестана, он направил туда генерала Суслова с отрядом. Были также разосланы приказы начальникам гарнизонов Дербент, Куба, Ахты о выделении определенного количества личного состава и туземной милиции для наведения порядка среди обществ Хайдака и Табасарана.

Узнав о движении противника, Бук-Мухаммед укрепил подступы к аулу Шелахи. Объединенные отряды трех гарнизонов обошли все завалы и преграды, устроенные на дороге к селению, и атаковали аул, с возвышенной стороны без особых потерь они прорвали оборону и вошли в Шелахи. После короткого уличного боя местное ополчение разбежалось. Бук-Мухаммед с небольшим количеством мюридов заперся в трех прилегающих друг к другу домах. Солдаты с воинами туземной милиции, окружив дома, стали выбивать окна, двери, проламывать плоские крыши саклей. Мюриды не сдавались. Они разили каждого, кто осмеливался заглянуть в пробоину или отверстие. Только с наступлением темноты русские отошли, выставив караулы вокруг селения. Осажденные решились на вылазку. Бук-Мухаммед вышел первым. Раздались два выстрела. Бук-Мухаммед упал. Выскочившие вслед за наибом мюриды бросились на часовых. Несколько человек подбежало к раненому Бук-Мухаммеду. Положив наиба на бурку, они хотели унести его, но им перерезали дорогу солдаты. Опустив раненого на землю, оголив клинки, горцы бросились на солдат, но на помощь им кинулась милиция. Несколько мюридов были подняты на штыки. Лишь немногим удалось скрыться у жителей селения.

В ту же ночь Бук-Мухаммеда вместе с другими двумя ранеными мюридами на арбе отправили в Дербент. Русские врачи в Дербенте принимали все возможные меры к спасению шамилевского наиба, но раны оказались тяжелыми — Бук-Мухаммед на третий день скончался.