Это было в последние дни августа. Дождь, преследовавший от Кази-Кумуха до Дульты-Дага — первого отрога Главного хребта, сменился густым молочно-белым туманом. Трудно было солдатам, но еще труднее стало проводникам, которые на ощупь отыскивали дорогу. Неожиданно поднялся страшный ветер. Вихри сваливали с ног усталых людей и животных. Но только у вершины Дульты-Дага туман стал рассеиваться. И к полудню, когда отряд достиг макушки горы, показалось чистое небо. Высота почти 10 000 футов над уровнем моря.
Спуск был еще труднее. Съезжали с горы чуть ли не лежа на спине, регулируя движение согнутыми ногами. И все-таки отряд благополучно спустился в долину и расположился на ночлег в тихих ложбинах подножия.
На второй день предстоял подъем на Кутур-Даг, где не только о дорогах, но даже о тропках не могло быть речи. И опять солдаты двинулись ползком по узким карнизам отвесных склонов, по скользким скалам и осыпям. Только к полуночи спустились с Кутур-Дага, чтобы поспать несколько часов.
На третий день предстояло перевалить через последний отрог Главного хребта — Кусурский. Этот переход был самым тяжелым. Подъем начался с рассвета. Он был настолько замедлен, что арьергард мог тронуться с места только в сумерках. Утро было пасмурное, с полудня пошел густой мокрый снег. Он вначале падал хлопьями, затем превратился в мелкую крупу. А люди карабкались, скользя, падая и поднимаясь, все выше и выше. И чем дальше шли они, тем больше усиливался мороз. Холодным огнем он обжигал лица, руки, проникал сквозь одеревеневшие шинели и пронизывал насквозь потные солдатские тела. Арьергард лишь на заре третьего дня достиг бивака у разоренного аула Кусур.
Усталость подошедших тылов, непрекращающийся снегопад и усиливающийся мороз вынудили Аргутинского сделать дневку среди суровых безмолвных развалин Кусура. Это был седьмой день безостановочного движения от вершин Турчи-Дага. В развалинах аула солдаты отыскали бревна на дрова, разложили костры. Посиневшие от холода, со слезящимися глазами, люди теснились у огня, обсушивая одежду, греясь. В первый раз в течение недельного похода по голым заснеженным вершинам они подкрепились горячей мясной пищей. Хуже обстояло дело с животными. Не менее усталые голодные кони, которые, кроме горстей ячменя, ничего не ели, только прижимались друг к другу, с тупым безразличием обреченных на голодную смерть жевали друг у друга хвосты и гривы. Солдаты с грустью поглядывали на отвесную белую стену Главного хребта, поднимающуюся перед глазами, и крестились.
Аргутинский, кутаясь в андийскую бурку, часто искоса поглядывал, не поднимая тяжелых, опухших от холода век, на белую стену, упирающуюся в небо. Он знал, что эту последнюю стену не каждый сможет взять приступом. Потому решил разделить отряд надвое. Первый, составленный из батальона ширванцев, стрелковой роты, команды саперов, дивизиона драгун с несколькими сотнями конного полка, пешей милиции, с четырьмя единорогами и двумя мортирами, взял с собой. Остальные силы он оставил на месте с обозом и вьюками.
Начался подъем. Густой снег продолжал валить беспрестанно. Наконец мир перед глазами людей превратился в густое сплошное белое месиво. В этой круговерти, в этом хаосе невозможно было ничего различить. Только заснеженные люди и животные своим медленным движением вверх нарушали однообразие.
— Мы сбились с пути, не можем указать дорогу! — крикнул один из проводников, шедших впереди. Эхо подхватило этот крик и понесло по мертвому царству снегов. Цепи движущихся людей и животных остановились. Молчали, тяжело дыша, солдаты, но нашлись такие, в основном горцы — милиционеры и всадники, которые стали шутить, скрывая тревогу.
— В Дагестане нет места, где бы не могли мы пройти, — говорил один.
— Пройдем, смерть не дождется нас в этих снегах! — шутил другой.
— Даже змея не проползет здесь, одни снега да гранит, только на крыльях можно выбраться из этого плена, — с грустью сказал пожилой солдат.
— Эй, Газияв! Чует мое сердце, что только ты, бывший скалолаз имама, вырвешься отсюда, а потому завещаю тебе эту красивую плеть, на, бери, — сказал всадник на белом коне, обращаясь к длинноусому Газияву, горцу с соколиным профилем.
— А я тебе завещаю серебряный кинжал и этот изящный пояс, — пошутил другой.
— Не лучше ли сделать так, чтобы ваши ценности еще послужили вам? — спросил Газияв и добавил: — Ведь рядом со скалолазом идет землепроходчик. Эй, Ганапи, где ты?
— Я здесь, — послышалось сверху, оттуда, где топтались проводники.
— Дорогу нашел?
— Ищу…
— Эй, Ганапи, тебя зовет главнокомандующий! — крикнул стоявший недалеко от Газиява офицер, адъютант Аргутинского.
— Иду! — Ганапи сел на зад и, съехав немного вниз, спросил: — Где фельдмаршал?
— Я здесь, — послышался грубый басок. Ганапи посмотрел в сторону и увидел закутанную в башлык до маленьких узких глаз голову главнокомандующего.
— Я слушаю, ваше благородие, — козырнул Ганапи.
— Ты знаешь дорогу? — спокойно спросил Аргутинский, глядя исподлобья.
— Когда-то знал, дважды ходил по этим тропам с шамилевскими отрядами в Закатал, — ответил Ганапи.
Аргутинский, показав пальцем в одну, затем в другую сторону, произнёс:
— Впереди грозный, почти непроходимый Гудур-Даг, позади не менее тяжелый и более длинный заваленный снегом Дульты-Даг. Значит, поворота назад не будет. Если ты вполне уверен, что можешь провести отряд, веди.
— Когда прекратится снегопад и перестанет дуть ветер, отыщу дорогу, — ответил Ганапи.
— Дорогой мой, тогда я сам найду ее… Важно отыскать теперь, пока мы не превратились в ледяные сосульки.
— Хорошо, я пойду впереди, — согласился Ганапи и, стараясь ступать твердо, стал подниматься вверх по заснеженной глади склона, на котором плясала буйную лезгинку снежная метель.
И снова молчаливой вереницей медленно двинулись люди, подталкивая и подтягивая друг друга к ледяной вершине Гудур-Дага. Ганапи вывел отряд на вершину Гудура.
Прекратился снегопад. Горы поражали колоссальностью. Величественная картина безжизненной белизны. Ярко-синее небо, прозрачный воздух и высоты, подобные неподвижным кучевым облакам. Солнце, отраженное алмазной пыльцой снежинок, слепило глаза. Идти становилось невозможно. Горцы-проводники прибегли к обычному средству — смазали веки порохом, смешав со снегом. Солдаты последовали их примеру. Начался спуск. Ганапи шел впереди, ощупью угадывая тропу.
Вдруг в стороне показался отряд. Горцы шли пешими, навьючив на лошадей мешки. За ними двигалось стадо крупного рогатого скота. Аргутинский приказал отрезать им путь. Ширванцы, скользя по снегу, направились к мюридам. Те, оставив стадо, бросив ноши, быстро скрылись в снеговых балках. В сумах оказались толокно, брынза и другие съестные припасы, которые стали с удовольствием отправлять в рот солдаты и офицеры. Скот тоже был кстати изголодавшимся воинам Аргутинского.
Как выяснилось, партия мюридов возвращалась из Джар. По тропе, пробитой шамилевскими аскерами, Аргутинский двинулся в сторону Джар. На пути попались отставшие от своих мюриды, которые были взяты в плен. Один из пленных сообщил, что Даниель-бек находился на горе Гонзо, но, узнав о движении Аргута, перешел в Белоканское ущелье. Фельдмаршал пошел к Белоканскому ущелью. К полудню авангард во главе с главнокомандующим достиг перевала. Отсюда простирался прекрасный вид на живописную Алазанскую долину. Повеяло теплом и жизнью от зеленых лесов и цветущих полей, обласканных солнцем юга. А на перевале расстилался снежный покров. Спуск шел по крутому гребню. Но уже показался скалистый грунт с узкой тропой — в одну лошадь. Бесчисленными зигзагами, петляя на поворотах, она вела к джарским летним пастбищам. На пути попались джарцы, закоченевшие среди вечных снегов. Увидев молодую мертвую женщину, которая, сидя на корточках, прижимала к груди младенца и двух других замерзших малышей, солдаты поснимали шапки и, крестясь, поторопились пройти мимо.
Утомительный спуск на корточках и задах, когда держались за уздцы и хвосты лошадей, казался бесконечным. Орудия приходилось переносить на руках. Измученные животные сползали, с напряжением вытянув передние ноги. Только к вечеру подошли к урочищу Динди. Тучный коротконогий Аргутинский тут же свалился на землю. Он глубоко, облегченно вздохнул и, подложив камень под голову, закутанную башлыком, захрапел.