Читали ли эти строки чиновники-руководители, которых с уверенностью за их высказывания можно назвать иноплеменниками. Наверное, нет. Не признавая историю народа, с которым они живут и которым командуют, они признают лишь карьеру и мечтают только о продвижении по партийной лестнице вверх, где ждет их материальное раздолье.

Как много еще таких руководителей-трутней. Словно саранча, они облепляют русский ствол жизни и безнаказанно пожирают и уничтожают все на своем пути. До каких пор в них будут эти привычки заезжих людей?

Старик с улыбкой посмотрел на меня и сказал:

— А теперь поднимемся на горку, я тебе еще кое-что покажу.

Мне жаль было расставаться с рекой. И, взглянув на нее напоследок, стараясь как следует запомнить ее, я смиренно поклонился ей и пошагал за поднимающимся на заснеженную горку стариком. Полы его полушубка приподнимал ветерок. И когда они развевались, старик походил на огромную птицу, собирающуюся вот-вот взлететь. Пугаясь этого, я поспешил за ним.

Сказочная обстановка Радонежа была дорога мне, и я боялся нарушить окружающую меня тишину громким словом или неверным движением. Даже ступал я на снег так осторожно, словно этот снег был не нынешним, а снегом зимы 1328 года.

Вдруг направо вверху раздалось звонкое протяжное блеянье. Это овцы в хлеву, который находился, видимо, рядом с храмом, нарушили тишину. И все сразу как-то ожило, зашевелилось, наполнилось смыслом и какой-то новой, высокой радостью. Ведь когда-то, давным-давно, много лет назад в хлеву скрывали волхвы младенца Иисуса Христа от Ирода. И сразу перед глазами предстала картина, на которой Божья Мать сидит с младенцем в хлеву, окруженная ягнятами и овцами.

— К счастью запели… — произнес старик, чуть замедлив шаг. — Да оно и всегда так бывает, когда ягнятки поют. — И, сказав это, пошагал на удивление легко и уверенно.

Перекликаясь, дружно блеяли овцы. Видимо, они разбудили от дневной спячки какого-то беспокойного петуха, который, захлопав крыльями, начал звонко, на всю округу петь вечное ку-ка-ре-ку. На горке появились деревенские мальчишки в зеленых шапках-ушанках и в расстегнутых пальто, все заснеженные, возбужденные, румянощекие. У двоих из них красные штаны, которые на искристом снегу полыхают ярким пламенем. Их лица смелы и беззаботны. Старик, остановившись, улыбнулся. У них были старинные санки, без полозков, а чтобы они лихо скользили, днище их было обито тонкой жестью. Это были так называемые старинные русские санки-кузовки с высокими деревянными бортами. Кататься на них одно удовольствие. Самый смелый из ребят с любопытством посмотрел на нас и сказал:

— Дедушка, не желаете с дяденькой прокатиться?..

Остальные хором прикрикнули на закружившуюся вокруг нас собачонку. Раза два подпрыгнув, она тут же утихла.

— Желать-то желаю, да года не те… — ответил благодарственно старик и обратился ко мне: — А ты не желаешь?

— В следующий раз… — тихо ответил я.

Словно поняв наше смущение, мальчонка спросил нас:

— А у родника, который выкопал Сергий Радонежский, вы были?

— Нет еще… — ответил старик.

— Обязательно сходите, все туристы туда ходят, — и, сказав это, он вместе с остальными ребятами лихо запрыгнул в кузовок. Он тут же дернулся и понесся к речке.

Смеясь, ребята что-то кричали друг другу, руками обхватывая бортик кузовка, который несся все сильнее и сильнее, готовый вот-вот подняться и полететь. Мы позавидовали их безостановочному, стремительному спуску. Красный цвет их штанов, зеленый цвет шапок и темный цвет пальто издали на снегу напоминал цветы, брошенные с горы неизвестно кем.

— Братцы мои!.. — кричал самый старший из них. — Братцы мои! — И этот его живой человеческий крик вместе с блеяньем ягнят, пеньем петуха нес с собой такое ощущение прелести жизни и добра, что я вместе со стариком вздохнул и прослезился.

Наконец мы поднялись на вершину горки. Ветерок здесь был ощутим, он трогал щетину на подбородке и заставлял щурить глаза. Прямо перед нами был памятник Сергию Радонежскому. Ах вот куда меня привел старик!

Открытый совсем недавно, он стоял недалеко от дороги и почти рядом с храмом. Высокий монах в рясе благословляет светловолосого мальчонку, как бы наставляя его на добрые дела. Чуть впереди памятника камень с надписью «Сергию Радонежскому благодарная Россия». Нелегко было установить этот памятник. Первая попытка не удалась. Люди, собравшиеся на открытие памятника, были разогнаны, а грузовик с памятником, находившийся в пути, был остановлен и отправлен обратно в Москву. Возмущенный обком партии назвал эту добрую, почитающую русскую историю акцию самой что ни на есть возмутительной, граничащей с хулиганствующей вседозволенностью. Непонятно только, чему здесь было возмущаться. Радоваться надо было и приветствовать открытие монумента выдающемуся деятелю русского духа. Вторая попытка все же удалась. И 29 мая 1988 года памятник игумену Сергию Радонежскому в присутствии многих тысяч людей был торжественно открыт. Хотя и здесь чиновники не успокаивались. Вместо объявленного открытия в 15 часов открытие провели в 13 часов, чтобы не очень много народа было. Но народ, словно чувствуя обман, пришел раньше. И чиновничья злость, нежелание, суетливость потонули в людской доброте В ходе таких антинародных акций непонятным становится только одно — кто насажал этих чистеньких, гладеньких, власть имущих болванчиков, прикрывающихся словами беспокойства за народ, в райкомы, исполкомы и прочие управучреждения? Кто им дал право распоряжаться людскими судьбами? Им, которые не знают и не желают знать истории и культуры своего народа. Им, которые несут народу массу душевных страданий и боль. Про таких обычно говорят: «Гнать их надо в шею, ибо не было у них чувства родины и не будет».

Но, невзирая ни на что, существует и еще ох как цепко держится за кресла этот современный тип сверхпартруководителя-карьериста с красной гербовой корочкой, дающей ему право судить и миловать.

У подножия памятника чуть припорошенные снегом свежие цветы. И хотя поблекли они, но все равно алый цвет их красив на снегу.

Старик молчит. В какой-то задумчивости смотрит на памятник. Белый мрамор чуть темнее снега, и от этого блеск его выразителен и прекрасен. Мимо нас, поклонившись, прошел худенький мальчик. Глаза голубые и очень большие, а в руках узелок. Он пошагал к дальнему кладбищу у березовой рощицы. Кто похоронен на нем из его близких или друзей, один бог знает. Вроде он еще и маленький, но фигурка и все движения его взрослые. Видно, печаль и горе раньше времени состарили его. Ребята, катающиеся с горки, что-то в радости крикнули ему. С признательностью махнув им рукой, он, чуть приостановившись, вновь пошагал. А вокруг снег, все так же пушась, искрился и, приподнимаемый ветерком, переносился с места на место. Я оглянулся. За моей спиной храм уходил куполами в небо. Синички сидели на золоченых крестах и на деревянных перильцах колокольни. У входа в храм на деревянной зеленой балке золотыми буквами написано: «Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас».

К сожалению, в храме давно не служат. Помещение его отдано под музей. И вместо верующих в нем частый гость турист или случайно забредший в эти края путник.

В небесной синеве золотые кресты таинственно мерцают. А купола так ярко горят, что кажется, и облака, и небесная синь от них золотятся. А все это вместе похоже на русскую хохлому, наполненную чувственной росписью. У ограды лежат древние могильные камни, испещренные временем, солнцем и ветром. От имен, когда-то выбитых на них, остались чуть заметные следы. Когда-то, давным-давно, примерно в IX веке, на землях Радонежа жили племена славян-кривичей. Здесь же находилось и их святилище «Белые боги». На Радонежском городище были найдены бронзовые подвески в виде медведя. Этому лесному зверю славяне поклонялись. А рядом с Радонежем были селения. Вспоминаешь их по названиям, и сердце радуется, до чего же русские, чистые названия: Сурожик, Мушкова горка, слободка Софроновская, Вохна, Дьяково, Раменье, Данилишова слободка, Гуслица. Особенно запомнилось мне название Гуслица. Кто, кроме русского, мог придумать такое нежное, теплое слово — Гуслица. Им можно украсить любую речь и любое близкое по духу место. Сильна и самобытна наша родина!