— Будет сделано… — ответили те и, натравливая на Кольку собак, стали поторапливать его. Раздирая пальцы о щебень, он полз по мазутным рельсам. Встать разрешили лишь тогда, когда он был в трех метрах от вагона. Зайдя в вагон, отдышался. Баул, то есть вещмешок, в котором были кой-какие вещички и хлеб с сушеной килькой, был цел. Когда он расстегнул его, чтобы удостовериться, что одежда на месте, то вместо нее вдруг увидел пук оберточной бумаги и кирпич. Оказывается, кто-то подменил его вещи. Он хотел обратиться с жалобой к отряднику-капитану, но затем передумал. О тех, кто ранее попал к надзирателям в немилость, не беспокоятся. Да и разве кто признается, что распотрошил его баул. Колька побоялся обращаться к капитану еще и потому, что тот опять в присутствии всех мог обозвать его балонтером. Кликуха эта среди заключенных не очень почетная. Балонтер — это тот, кто возит баланду, еду. Обычно посылают на эту работу какого-нибудь хиляка или доходягу, которому не сегодня, так завтра помирать.

При пересылке нервы у сопровождающих милиционеров сдают. Здесь нужен глаз да глаз. Сколько раз порой бывало, когда проигравшемуся в карты зэку предлагалось на пересылочной перекличке откликнуться не на свою фамилию, а совсем на другую; срок заключения у носящего ее был намного больше. И получалось, что заключенный с большим сроком попадал в лагерь получше, а с меньшим, наоборот, в лагерь особого режима или даже в одиночку. Попробуй расхлебай эту путаницу на месте прибытия, если заключенные похожи друг на друга. А если заключенный не выдавал себя или случайно не пробалтывался, такой обмен в ходе пересылки почти всегда удавался.

— Чего стоишь?.. — увидев на проходе Кольку, закричал рядовой отрядник.

— Да вот баул распотрошили… — ответил он и хотел уж было пожаловаться отряднику, что одежонка у него была новая, да и хлеб с килькой тоже свежий. Но отрядник был зол как зверь. Замахнувшись на Кольку, а затем толкнув его в спину, он заорал:

— Я тебе дам баул!.. А ну проходи! В нору, я кому сказал…

Прижав к груди баул с бумагой и кирпичом, Колька побежал к дальнему купе, где находились заключенные по его статье. В купе ему места не досталось. Все полки и даже пол были заняты. Вагон был старый, «столыпинский», без вентиляции и без окон. Электрический свет еле тлеет. Он с трудом протиснулся к стоящим зэкам.

— Ищи замену… — сказали они ему. — Купе переполнено, положено десять, а загнали двадцать.

При таком количестве людей и такой тесноте получалось, что многим придется всю ночь стоять. Ну а чтобы стоячие хоть немного полежали и передохнули, нужно было найти замену, человека, который хоть на несколько минут пустил на свое лежачее место, а сам в это время постоял бы. Один из лежачих, огромный верзила, с верхней полки крикнул Кольке:

— Одна замена рубль… А если нет денег, пять килек.

— Согласен за рубль… — ответил ему Колька и, прислонившись к ребятам, облегченно вздохнул.

Если бы даже и не нашлось ему замены, он стоял бы всю дорогу, пока не свалился. Падающих жалеют, им уступают место без очереди, но и то ненадолго, всего на полчаса.

— Откуда деньги у тебя?.. — спросил Кольку верзила. — Если много, то давай в картишки перебросимся. Может быть, ты мое место после первого банка выкупишь.

— Семь рублей у меня всего, ларьковые… — ответил Колька.

— Эх ты… — обиделся верзила. — А говоришь, что с деньгами… — и, отвернувшись, захрапел.

— И долго будет длиться пересылка? — спросил Колька заключенного, который сидел уже не один срок.

— Месяца два, а то и три… — ответил тот и засмеялся. — Да ты не бойся… Когда наголо тебя после всех этапов разденут, вот тогда и кончится твоя пересылка.

И вслед за ним и все остальные дружно засмеялись. Но Кольке почему-то было все равно, смеются они или нет. Ему не хотелось думать. А к своей предстоящей жизни, а точнее, существованию он относился равнодушно. Если выживу — хорошо, а не выживу — тоже хорошо.

Затолкав в купе еще двоих, зарешеченную и опутанную колючей проволокой дверь, закрыли на два замка.

— А как же в туалет?.. — прокричал кто-то проходящему надзирателю.

— Туалет до следующего утра… — ответил он. — Так что прошу посдерживаться…

— Ну и гад… — проскрежетал он.

— Не надо было сюда попадать… Вот и не был бы он тогда гадом… — шутливо произнес худой старик, руки у которого были все в наколках. — Без туалета можно обойтись, а вот без чифиря, если и дальше так пойдет, можно и удавиться… Хуже пересылки я еще не встречал… Говорят, амнистия на носу, а надзиратели как собаки кусаются…

Старик вытер нос и, вдруг подозрительно глянув на Кольку, спросил его:

— Ты что это баул, точно бабу, прижал?.. Небось кильки там у тебя целый пуд…

— Вместо кильки у меня кирпич… — обиженно ответил ему Колька и, раскрыв баул, достал из него кирпич.

— Братцы, да он полоумный!.. — заорал старик, тараща глаза. — Я думал, у него там килька, а у него кирпич. Баулом невзначай сверху зацепит, и нет тебя… — И, обхватив голову, он засмеялся, а за ним и все остальные.

— Кирпич, кирпич!.. — орали все.

— Я с собой его не брал… — объяснял Колька. — Его мне кто-то подложил…

— Ну и ловкач… — доказывал ему после старик. — Да ты знаешь, что тебе за этот кирпич могут срок допаять. И будешь ты по третьему заходу маяться…

— Куда же мне его теперь?.. — растерянно спросил его Колька.

— Чепуха, мы мигом его укокошим… — и старик хитро прищурил глаза. — Рубль дашь, и мы его за минуту раскрошим…

Колька отдал рубль. И двое заключенных со стариком с таким азартом накинулись на кирпич, что вскоре он под их ногами превратился в порошок.

— Радуйся!.. — гордо сказал ему старик. — А то сидеть тебе за него целый месяц в штрафном изоляторе… Кирпич в умелых руках похлеще ножа…

И все опять дружно засмеялись. Впервые Колька смешил людей. Наивен он был и беспомощен. И по-детски беззащитен. Получалось, что он сегодня распрощается с семью рублями и на целый месяц останется без ларька. Люди будут курить, есть конфеты, консервы. А он будет только смотреть. «Будь что будет…» — думал он. Двое заключенных продолжали втаптывать в пол раскрошившийся кирпич.

— Па-де-де… — глядя на них, сказал Колька.

— Па-де-бурре… Щелкунчик… — поняв его, засмеялись они и, защелкав в воздухе пальцами, ритмично затопали.

И в этот миг перед его глазами появилась Лиана. Как могла она явиться в это столыпинское купе и в этот грубый и страшный мир. На ней были новые балетные туфельки. И она радостно подпрыгивала в воздухе.

Он кинулся к ней сквозь стоящие тела, оттолкнул в сторону старика и двух заключенных, растаптывающих остатки кирпича. Вот его руки коснулись ее рук. Близок знакомый цвет глаз.

— Прости, пожалуйста!.. — произносит она.

— Спасибо, что ты вернулась, спасибо… — шепчет он.

Вагон на подъеме сильно вздрагивает, скрипит, визжит, готовясь вот-вот накрениться набок. Перед глазами все исчезает, и Колька в бессилии падает на людей. Краем уха он слышит, как кто-то кричит:

— Да он и на самом деле плох… Упал как кирпич…

Под полкой ему как хиляку без очереди уступают на некоторое время место. И он засыпает так крепко, как никогда в своей жизни не спал. Баул его ходит по рукам. Все шарят в нем, выворачивают дно. И, ничего не найдя, со злостью ругаются, проклинают хиляка.

В одном из пересылочных пунктов, когда всех их, новеньких, прогнали сквозь строй стариков, хозяев барака, с него, как и говорил раньше старик, сняли почти всю одежду, кинув взамен какое-то дряхлое шмотье. Прекословить хозяевам было бесполезно, таков закон пересылки. «Ребячество…» — вздыхал Колька в таких случаях и не обижался за поборы. Не замечал он и холода цементного пола, и потной сырости. Бараки на пересылочных пунктах переполнялись, окна и двери открывать не разрешалось. И от духоты и нехватки воздуха человеческие тела сильно потели. Пол был склизким от потной влаги, и во многих местах были огромные лужи. Пересылочные рады были и этому. Главное, тело хоть куда-нибудь приткнуть, а там пусть забирает хоть смерть.