— Мне тут Возняков советуют, — сказал я. — Но я, пожалуй, Хмеля найму.
— Найми Хмеля, — резко бросил он. — Возняки — портачи.
Я знал, что портачи, и нарочно про них сказал, чтобы ксендз посоветовал Хмеля. Мне хотелось, чтобы вышло, будто он меня уговорил Хмеля нанять, тогда, может, и за место поменьше возьмет. А он ничего не взял. Только махнул рукой, когда я у него спросил: сколько, отец?
— Пусть тебе хоть там спокойно лежится. Нисколько.
Правду сказать, с Хмелем я уже сговорился. Как вернулся из больницы, прямо с автобуса пошел к нему. Он недалеко от остановки жил, я и подумал, зайду и сразу узнаю, сколько чего для такого склепа нужно, ну и возьмется ли он и когда. Нечего откладывать, раз-другой отложишь, а дальше само отложится, навсегда. Но Хмеля я не застал, жена только была дома.
— О господи, вернулся! — обрадовалась она, похоже, от души. — А мой к брату в Болешицы пошел. И чего спешишь со склепом? Не старый еще. Может, больной?
— Не больной. Скажите вашему, я в воскресенье зайду. А что там у меня дома, не знаете?
— Ты еще дома не был?
— Прямо с автобуса, хотел с вашим сразу по дороге…
— Ну что там может быть, придешь — увидишь.
— А как Михал?
— Видала я его тут как-то, с месяц назад, у магазина стоял. Ну что, Михась, не скучаешь по Шимеку, спросила. А коровы твои — одна вроде у Божыха, а другую Таляра взял. Лошадь где, не скажу. Говорили, да я позабыла. Столько хлопот, всего не упомнишь.
Лошадь была у Солуха, мне по дороге Стах Кветень сказал.
— Заморили тебе коня, не признаешь. Ихний в конюшне стоял, а на твоем пахали. Ты что, теперь навсегда кулявый?
Еще Стах мне сказал, что померла Валишиха, что Ясек Чумчум разбился на мотоцикле. И что собаки у меня нет, но он не знает, то ли сама сорвалась с цепи, то ли ее кто спустил, известное дело, собака. Да я могу у Микуса взять щенка, у него недавно сука ощенилась. Михала он видел, но когда ж это было, когда это было? Ах да, сидел как-то на крылечке и осколком стекла морковь скоблил. Хороша морковка, а, Михал? Ешь, ешь, от моркови кровь прибывает. Вон, Ментус идут, может, они видели. Не видали, Ментус, Шимекова Михала?
— А в хате его нету?
— Не знаю, я из больницы вернулся, с автобуса иду.
— В хате небось. Где ему еще быть? Ты теперь с палками ходить будешь? До конца, что ль?
— Не так уж много мне до конца осталось, Валерьян.
— Много немного, а нынче за день больше набегаешься, чем, бывало, за месяц. Вот и не скажи, может, у тебя еще долгий путь впереди. А мне — один шаг шагнуть.
— Да вы хорошо выглядите.
— Снаружи, может, а нутро у меня как у той старой вербы, что росла за мостиком. Схожу только к сестре в Зохчицы и помру.
Не было Михала дома. Я обошел двор, овин, хлевы, накричался: Михал! Михал! Везде разруха. Стал искать, вдруг где-нибудь в мешке завалялись остатки зерна, я бы свез на мельницу, на хлеб. Был бы хлеб, считай, и начало есть. Но ни зерна в мешке, ни мешков. А я три оставил. Один с рожью, другой с отрубями и третий пустой. Зашел в сад, там несколько деревьев стоят засохшие, да и остальные какие-то хилые, кривые, и весь сад вытоптан, как гумно. Потом слазил на чердак, с грехом пополам поднялся, спускаться было трудней. Потом посидел в горнице, подумал обо всем об этом, хотя чего тут было думать, и так ясно — надо сначала начинать. Первым делом встал и потащился в деревню разыскивать Михала.
Обошел ближайших соседей, тут закрыто, там закрыто, все в поле, понятно — страда. У Кусьмереков только Рысек был.
— Не видал, Рысек, Михала?
— Какого Михала? — Башка всклокоченная, зенки красные, видать, вчера крепко набрался, в техникум не ездит, каникулы.
— Ну, брата моего.
— А, старика этого.
— Совсем он не старик.
— Как не старик? Борода вот посюда, как у этого, ну, Иисуса Христа, или у того, другого.
— Борода у него? Не знал.
— Борода. Выпьете, дядя, стопочку? Голова трещит, а тут еще отец велел в поле идти. Я им говорю, кончайте рожь сеять. Кукурузой надо все засадить и разводить скотину. Телят, свиней, представляете, сколько можно заработать? Я бы себе мотоцикл купил. А то машину.
Зашел я к Калуже, через два дома от Кусьмереков, но застал только старую Калужиху, она сидела на скамеечке и кормила кур.
— Не видали, бабуся, Михала?
— Ой, вернулся, слава тебе господи! Мы уж думали, не вернешься. Михала? Да я, золотенький, никуда теперь не хожу. Ноги отказываются носить. Разве только на дорогу и выйдешь. Когда ж это ты охромел? На обе ноги? Ирка наша вторую дочку уже родила, а ирод этот и не думает жениться. Где ж такое видано? А девка — кровь с молоком. Ох, ну и жизнь настала.
Я вспомнил, Хмелева жена говорила, что одна моя корова у Божыха. Может, и Михал там. Но была только корова. А Михал приходил к ним, но сейчас нет, с весны не приходит. Раз только недавно заглянул, дала ему баба моя миску капусты, все умял, она еще подложила, и хлеба с полбуханки съел. Спроси у Козяры. Говорили, он с Козярой сено свозил. Ну ладно, давай тогда мою корову. Взял корову за веревку, вывел из хлева, а Божых — что с меня причитается.
— За что?
— Как за что? За корову. Целый год у нас простояла, как Пражух помер.
— Ах ты дьявол! — Меня прямо затрясло. — Ты ведь ее доил! Она два ведра молока давала, это ж сколько у тебя было сыру, сметаны, масла?!
Отвел корову в хлев, привязал и снова в деревню искать Михала. Ехал Квятковский за снопами.
— Не видели Михала?
— Тпр-ру, — придержал он коня. — Михала?
— Ну, брата моего?
Он снял шапку, почесал лысину.
— Вроде где-то видал. Ну-ка погоди. Не в костеле, часом? А может, возле часовенки около Мыги. Садись, подвезу до Мыги, там спросишь.
У Мыги никого не было, только собака караулила у дверей. Я наподдал ей палкой.
— Они в поле должны быть! — крикнул Квятковский с телеги. — Может, он с ними! Иди сюда, закурим!
— В каком поле, не знаете?
— В Зажече или на помещичьем. У них и тут, и там рожь. Жаль, мне не в ту сторону, а то б подвез. Погоди лучше, они к вечеру вернутся, тогда и узнаешь.
Куда же идти, на помещичье или в Зажече? Ближе было до помещичьего, я пошел на помещичье. На счастье, они как раз там косили. Хорошая у них была рожь, на одном только краю чуток полегла. Эдек косил, Гелька подхватывала.
— Бог помочь!
— Благодарствуй! Вернулся, Шимек? Прямо к жатве. Рожь у тебя за Пшикопой, кооператив засеял. Только как ты, бедолага, с этими палками убирать будешь? Подожди, мы свое уберем, подсобим.
Но Михала с ними не было, и они не знали, где его искать. Заходил к ним, может, месяц, а то и два назад. Поесть не захотел, только сыворотки выпил. Помог им сечку рубить. Они не просили, он сам, по своей воле. Силы у него ого-го сколько, Эдек не успевал солому подкладывать. Велели ему на следующий день прийти обедать — не пришел. Сходи к Паёнкам, у них спроси. Паёнчиха ему есть носила, когда он прошлый год вилами ногу пробил. От лодыжки аж досюда и почти насквозь. Кровь так и хлестала, ничем не могли унять, хорошо, Паёнк сообразил, залил спиртом и что-то приложил. Брат твой по овину ходил и вилами тыкал в снопы, будто чего-то искал. Паёнчиха раз ему горницу подмела, прибрала, всю одежду перестирала. Ее Блашиха встретила, когда она на реке полоскала. Вши, говорит, так и кишели. Постель ему переменила. И Паёнковы подштанники дала, рубаху. А сам Паёнк что ни день приходил, перевязывал рану. Свет не без добрых людей.
— Ну не буду вам мешать. Постою на дороге, авось проедет кто, подвезет.
— Заходи как-нибудь.
Но никто по дороге не ехал. Правая нога у меня разболелась, пришлось сесть, растер ногу, передохнул и побрел дальше. Уже возле самой деревни, гляжу, Кудла едут. Подвезете? Садись. Хоть сколько-нибудь, и то хорошо. Нет, не видели они Михала и не слыхали, где бы он мог быть. Сами-то за мельницей живут, как бы уже за деревней, разве что баба пойдет в магазин и там чего услышит, а так и не знают ничего. Вроде бы радио у них есть, да испортилось, с год, поди, стоит, молчит. Сюдаков сын обещался прийти починить, только его днем с огнем не сыскать, а если и встретится когда, за ухом скребет и свое: да, надо бы как-нибудь к вам заглянуть, надо заглянуть. И чего вы так далеко построились, жили б поближе, скорей бы зашел. Ну а сейчас жатва, нет времени слушать, чего там по радио говорят. Все равно правды не скажут, но хоть маленечко погудит.