Из 4-й восьмиорудийной батареи в набеге принимали участие лишь четыре орудия, которыми командовали капитан Хилковский и подпоручик Сулимовский, и Лев отправлялся один, без Николеньки, в своей обычной, штатской одежде, нахлобучив на лоб фуражку с козырьком. Помимо Хилковского и Сулимовского, прозванного между офицерами волком Изегримом по роману Гёте «Рейнеке-Лис», в отряде были и другие знакомые Льву Толстому офицеры: подпоручик Ладыженский, стоявший во главе ракетной команды, капитан Янов — начальник легкой 5-й батареи, подпоручик Кнорринг со своим взводом.

Льва Толстого не одолевали привычные искушения тщеславия. Все на Кавказе было куда будничней, нежели представлялось там, в Москве, перед отъездом. Неоткуда им было взяться — еще недавно встававшим в воображении подвигам, которые он совершает, бегущей впереди него молве, славе… Иные, в том числе Хилковский, ставший более года спустя прототипом капитана Хлопова в рассказе «Набег», отговаривали Толстого от участия в набеге. Некоторые из доводов Лев Николаевич вложил в уста Хлопова. Хлопов же упоминает вскользь, двумя словами, о походе «в Дарги». Между тем сейчас старослужащие, окружавшие Толстого, то и дело вспоминали об этом походе. (Событие шестилетней давности, да было что вспомнить!)

Поход в Андию, в Дарго возглавил сам князь Михаил Семенович Воронцов. Он говорил: «Покончим с мюридизмом одним ударом штыка!» Еще бы! Там, в Дарго, укрылся имам Шамиль. Воронцов и думал достать имама штыком. Однако неудачный был поход. Шли через ичкерийские леса, то и дело наталкивались на засады горцев, оказывавших ожесточенное сопротивление, и потеряли много крови. Еще Ермолов предупреждал против дальних экспедиций, а вот поди ж ты. За один только день шестого июля потеряли одного генерала, двух обер-офицеров и тридцать два рядовых убитыми, двенадцать офицеров и триста десять солдат ранеными и контужеными.

В жаркий июльский день подошли наконец к Дарго, но уже издали увидели кровавое зарево, снопы искр и летающие головешки. Дым, гарь, от которых щекочет в глотке. Селение, подожженное по приказу Шамиля, вместе с дворцом имама охвачено густым пламенем. В этих трепещущих языках пламени было словно злое демонское торжество над усталыми солдатами, над командирами, надеявшимися добыть победу. Но самое драматическое поджидало на обратном пути. В Дарго отряду Воронцова нечего было делать. Боевые и продовольственные припасы были истощены. Оставалось одно — уходить. Решено было идти на Герзель-аул. И только тут выяснилось, где он, Шамиль, с массою своих войск. Он расставил их, скрыл в лесах, на путях отступления далеко растянувшегося отряда. Засады Шамиля открыли убийственный огонь, а где и наскакивали, рубили шашками.

Для отряда и его командира графа Воронцова это были трудные времена.

«Я имел ужасные минуты сомнений, — писал Воронцов военному министру, — разумеется, не за себя лично, потому что в нашем ремесле, и особенно в мои годы, было бы стыдно думать о себе — но я боялся за наших раненых».

Да, поход был неудачный, плачевный. Отряд Воронцова был почти уничтожен. Всего за время похода он потерял до четырех тысяч солдат и до двухсот офицеров убитыми и ранеными. Смерть и ранения настигли и начальников из высшего состава: было убито три генерала. В их числе генерал Пассек тридцати семи лет от роду. Вот почему, вспоминая Даргинский поход, тот или другой из старых служак подчас задумывался.

А молодые не задумывались. И Толстой не задумывался. Он был полон самой горячей готовности. Война есть война…

Без разрешения высокого начальства все равно нечего было думать об участии в походе, а высокое начальство в лице князя Барятинского находилось в крепости Грозной. Но Грозную отряду так или иначе было не миновать.

Крепость Грозная, расположенная на берегу Сунжи, была построена сравнительно недавно, в 1818 году. Однако вокруг разрослись не только аулы, но и поселения семейных солдат, и Толстому бросилось в глаза оживление, царившее неподалеку от крепости. Тут шла бойкая торговля, стоял гомон, бегали дети, русские и нерусские. Перед крепостью — широкий ров, через ров — деревянный мост с перилами. Он вел к деревянным воротам. Крепостной вал был невысокий. Из амбразур бастионов глядели дула пушек. Бастионов было шесть и столько же стен — крепость являла собой шестиугольник. Через Сунжу, по направлению к ущелью Хан-Кале, также был деревянный мост с перилами, а еще до моста со стороны ущелья — люнет.

Первый дом в Грозной, низенький, тесный, с камышовой крышей, был построен для генерала Ермолова. А затем выросли и другие дома.

Толстой был не первый из русских писателей, оказавшихся в Грозной. Здесь двадцать второго января 1826 года по приказанию Николая I арестовали Грибоедова. Его увезли на следующий день. Но Ермолову он был близок и дорог. Ермолов предупредил его, и Грибоедов успел сжечь свои бумаги.

Не миновал крепости Грозной и отданный царем в солдаты студент Московского университета, несчастный поэт Полежаев. Весной 1830 года Московский полк, куда Полежаева перевели после годов страданий и мытарств, расположился возле Грозной. Поэт сказал об этом лагере под крепостью: «Эфирный город из палаток». И в «эфирном городе из палаток», и в самой крепости нередко раздавался сигнал тревоги.

Из крепости Грозной двадцать пятого мая 1832 года Полежаев послал другу А. П. Лозовскому свою большую кавказскую поэму «Чир-Юрт», по его словам, сложившуюся в воображении «среди ежедневных стычек и сражений при разных местах в Чечне, в шуму лагеря, под кровом одинокой палатки, в 12 и 15 градусов мороза, на снегу…».

А затем и Лермонтов… Опальный. Вторично высланный на Кавказ. На этот раз — за дуэль с сыном французского посланника де Баранта. Лермонтов защищал честь русского дворянина и офицера. Он воевал на левом фланге Кавказской линии, куда одиннадцать лет спустя предстояло прибыть Льву Толстому. Экспедиция — то из Ставрополя, то из Грозной — следовала за экспедицией, одна опаснее другой. Семнадцатого июня 1840 года Лермонтов шутливо писал из Ставрополя Алексею Лопухину: «Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг, в Чечню, брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке».

С постройкой крепости Воздвиженской (в 1844 году) Грозная оказалась под более надежной защитой и отчасти — в тылу.

По прибытии отряда в Грозную Толстой отправился к начальнику левого фланга Кавказской линии генералу князю Барятинскому. Собственно, Барятинский, командир гренадерской бригады, лишь временно исполнял обязанности начальника левого фланга вместо старого генерала Козловского, находившегося в длительном отпуску. Князь Барятинский родился под счастливой звездой. Он происходил из очень знатной и богатой семьи. Связи при дворе у него были исключительные. И красив он был исключительно. Молод и красив. И успех у женщин имел исключительный. Он был щедр, пожалуй расточителен. Даже в Грозной он давал пышные обеды, пиры, оплачивал музыкантов, игравших на бульваре, приглашал на свои пиры много военных и штатских. Но в то же время он знал свое дело, был храбр и обладал незаурядными военными способностями. Он был участником экспедиции 1845 года в Дарго и, хотя экспедиция в целом была неудачной, сумел проявить себя и получил Георгиевский офицерский крест. В этом походе он командовал батальоном Кабардинского полка. Перед ним был отчаянно смелый противник, но и он командовал отлично и с завидною отвагой. Уже через два года он был флигель-адъютантом и командиром того же Кабардинского полка, затем командиром гренадерской бригады, генералом, исполняющим обязанности начальника, а спустя короткое время начальником левого фланга. Впоследствии Барятинский стал фельдмаршалом.