— Жюльетта Жан! На Шпицберген!

Глава вторая

БЕЗОТЦОВЩИНА

На столе у Ильи стопой лежали «Нормальная анатомия», «Неорганическая химия», «Органическая химия» и еще кое-какие книги, не медицинские. Он с утра погрузился в чтение.

— Хорошо учиться в университете. Можно и на занятия не ходить, — сказал Санька. — Не то что в приходской школе или реальном училище. А тебя не выгонят, Илья?

Мать, услышав эти слова, сказала:

— Погубит тебя твоя барышня, Илюша. Езжал бы ты…

Что ж, если это погибель — пусть так.

— Я останусь с вами, — ответил он, стараясь не смотреть на мать. Зато, подняв глаза, встретил отчужденные взгляды Саньки и Алексея.

— Кем же ты будешь? — сдержанно спросил Санька.

— На завод пойду. Или землекопом. Санитаром в госпиталь!

— Санитаром?.. Лучше водовозом! Будешь на бочке сидеть, — сказал Алексей.

— Его в солдаты возьмут.

Только мать молчала. Она стояла у печи, как распятие — раскинув руки. Руки сползли, опустились вдоль туловища. Значит, рухнула ее надежда.

— Ну вот что, — сказала мать сухо. — Пойдите сегодня по гостям. Двоюродного брата Колюшку навестите. Надо и мне день отдохнуть. Не все мотаться по закоулкам порта, принимать рыбу, шить мешки… Ты и на счетах считай, и пол мой, и тару готовь, и дома детей накорми. Кто ее, проклятую, выдумал — войну?

— Войны вели еще дикие племена, — сказал Санька. — И даже съедали пленников. А потом рыцари, короли, императоры… Что же мы, так вчетвером и ввалимся? Да они взбесятся!

— Ты с Ильей к тете Ане пойди. И заодно к тете Саше. Квартиры — рядом. А Леша с Вовой — к тете Марусе.

Дети все ждали, не скажет ли она чего насчет Илюшкиного сумасшедшего решения не ехать в Казань, бросить университет, но мать словно и не слыхала тех шальных слов. Только видно было: ожесточилась враз.

— Слава богу, что у тебя не дюжина сестер, а лишь четыре! — сказал Алексей. — Еще счастье, что тетя Феня живет в Саратове. Бабушка нарожала, а мы навещай разных теток, дядей, двоюродных белоподкладочников и дурочек с косичками! По полу в сапогах не топай, рот ладошкой не вытирай, мясо руками не бери. А уж скука — помереть можно.

Мать заставила Володю натянуть какие-то особенно короткие штанишки и шерстяные чулки, матроску, видно для того и купленную, а ему все это была противно до ужаса, и когда, Алексей, посмотрев сбоку, презрительно фыркнул, Володя мигом сорвал с себя и чулки и матроску, облачился в привычные линялые штаны и суконную косоворотку.

— Неужто Илюшка не поедет учиться? — дорогой сказал Вова.

— Дурак он! — отрезал Алешка.

— Есть хотите? — спросила тетя Маруся. Она всегда встречала их как сирот из приюта.

Алеша с Володей переглянулись.

— Гуси, гуси… — начал Володя.

— Га-га-га, — откликнулся Алеша.

— Есть хотите?

— Да-да-да.

— Будет, будет, — сказала тетя Маруся и проводила их в столовую. Завтрак был хоть куда — пирожки и прочее, но у чужих Гуляевы стеснялись.

Двоюродный брат Николашенька, белокурый, стройный, восторженный, оставшись с Вовкой и Алешкой, неожиданно спросил:

— А вы в карты играете?

— У кого деньги есть, с тем играем, — спокойно ответил Алешка.

— Деньги? Ах, вы на деньги? — растерялся Николашенька. — У меня есть немного на подарок Нюрке — нашей двоюродной сестре.

— Запомнишь их — всех двоюродных сестер! — небрежно сказал Алексей.

Они мигом обыграли Николашеньку в очко.

— У меня есть марки и старые монеты, — вздохнув, сказал Николашенька. — Целый альбом марок. Давайте еще играть. Мама не узнает. Скажу: потерял.

— Ты вот что, Николка, — со своим неподражаемым спокойствием сказал Алешка, — никогда не старайся отыграться! И не прикупай к семнадцати очкам. А родителям врать нехорошо, — прибавил он, хотя сам порой врал напропалую.

Еще по дороге к тете Марусе Вовка с Алешкой набрали на улице окурков, а потом высыпали в Алешкин кисетик, который он тщательно прятал от матери. Николка забыл свою досаду и просто задрожал от восторга, узнав, что его братья курят, и они втроем отпросились погулять. Алешка свернул Николаше аккуратную сигарку — он все делал удивительно точно и аккуратно: и лодочки вытачивал, и паял, и умел сделать деревянный пистолет — и Николка, кашляя, задыхаясь, стал тянуть.

— Хорошо? — спросил Алексей.

— Ах, какая прелесть! — давясь дымом и вытирая слезы, ответил Николашенька.

Они вышли к Кутуму, и Николашенька спросил, хорошо ли они плавают, и Володька удивился вопросу: он поверить не мог, что Николка, почти ровесник Алешке, не умеет плавать.

— Давай научу, — сказал Володька.

— Ну что ты! — в свою очередь изумился Николашенька. — В такой холод! Воспаление легких схватишь!

Воспаление легких! Вовка слышал про такую болезнь, но для него это были пустые слова.

— Мы и в октябре купаемся, — сказал он. И скинул рубаху.

— Некоторые круглый год закаляются, — сказал Николка. — А где же у тебя сорочка?

— Какая еще сорочка? Зачем? — Володя засмеялся: — Круглый год закаляются, а ходят в сорочке! — Он взбежал на баржу, уперся ногами о выступ. — А ты в одеже когда-нибудь купался? — сказал он. — Эх, ты… — Прыгнул и сразу вынырнул, тряхнул головой.

— Ну, как водичка? — спросил Алексей.

— Дерет и фамилии не спрашивает! — ответил Володька и запустил грубым словечком, от которого Николашка вновь пришел в восторг.

— Как грузчик! — сказал Николашенька.

Володька вылез и стал отряхиваться, как отряхиваются после купанья собаки.

— Холодно? — спросил Николашенька. — Вытерся бы…

— Дашь сорочку — вытрусь.

— Меня мама заругает, — сказал Николашенька. — Думаешь, мне жалко? На, возьми, пожалуйста…

— Не надо, — сказал Володька, но Николашенька уже снял с себя куртку, а затем и белоснежную сорочку, Володька помахал ею в воздухе и вытер ноги.

— Возьми, — сказал он.

— На что она мне? — Николашенька скомкал свою сорочку и бросил в Кутум. Она поплыла, и он проводил ее любопытным взглядом.

Они поднялись горбатой улицей. Володька щурился от осеннего солнца, посылавшего приятное тепло, и думал, что бы еще такое сделать, чтоб окончательно согреться. Он было попытался шугнуть величавых верблюдов, важною поступью пересекавших улицу, но верблюды не обратили на него ровно никакого внимания, а один, двугорбый, поворотил к нему голову, вытянул шею, чем очень развеселил своих собратьев, которые шли следом и заулыбались, приподняв губы. Николашенька весело захлопал в ладоши, и даже лошадь, запряженная в арбу и стоявшая у обочины в одиноком ожидании, помахала хвостом.

Но эта хмуроватая лошадка как раз и обратила на себя особенное Володино, да, пожалуй, и Алешкино внимание.

— Прокатимся, что ли? — сказал Володя.

— Конечно, — ответил Алешка. Он протянул руку, чтобы погладить кобылку по морде, и тотчас отдернул — кобылка оскалила свои глупые лошадиные зубы. Это было зловещее предзнаменование, но Вовка уже начал отвязывать веревку. Николашенька засомневался:

— Нагорит нам, ребята. Лучше извозчика нанять.

— Которые носят сорочки, те пусть и нанимают извозчиков, — ответил Алешка.

— Или которые свою газету имеют, — прибавил Володька.

Но Николашенька тут и сам загорелся:

— Ах как хорошо, ах как хорошо! — восклицал он, пританцовывая на месте.

Они уселись в арбу, Алешка взял вожжи, но притихшая лошаденка, казалось, только этого момента и ждала. Она взяла с места рывком, бешено, встряхивая задом; арбу вихрем понесло вдоль мостовой, и Алешка от неожиданности выпустил вожжи. На повороте арба наехала колесом на большущий камень, резко накренилась, и Николашенька, вскрикнув, вылетел комом, а Вова с Алешкой только чудом удержались.

Бешеный мустанг, мчавший их, и не думал замедлять ход, и Вовка в великом смятении стал шептать единственную молитву, какую знал. «Отче наш, иже еси на небеси… Да приидет царствие твое», — шептал он, а его било в зад и мотало во все стороны и подбрасывало, и один раз они с Алешкой больно стукнулись головами, в то время как нечистая сила все взбрыкивала и взбрыкивала и неслась галопом, лишь минутами переходя на рысь, распугивая обомлевших прохожих и минуя улицу за улицей. Арба стояла торчком; шут ее знает, как она держалась, но, слава богу, держалась, иначе давно бы Вовка с Алешкой разбили себе голову о мостовую. Они не замечали, где едут, куда едут, деревья и дома мелькали, а им бы только удержаться, окончательно башку не свернуть…