Собеседник его продолжал согласно кивать головой. Балестрини, кроме всего прочего, выводил из себя его тихий голос и примирительный тон. Он бы предпочел, чтобы комиссар в ответ сказал что-нибудь вроде: «Нет, нет, доктор, позвольте. Я хочу уточнить, что…» — или сухо возразил: «Я вижу, что вы меня неправильно поняли».

Комиссар же стал объяснять: в политическом отделе полицейского управления Рима узнали… что этот Баллони в некотором смысле … всего лишь обычный уголовник, хотя и довольно известный, но, в общем, мелкая сошка. Короче говоря, им бы хотелось лишь получить информацию о том, как идет расследование, чтобы решить, могут ли они представить сведения, полезные судебным властям. Балестрини мысленно поздравил себя с тем, что деятели из политического отдела послали к нему именно этого болвана, одетого так, как в кино одеваются полицейские, получившие задание незаметно затесаться в ряды демонстрантов, а не постарались найти более искусного дипломата. Если, конечно, у них вообще такие имеются. Он смерил его ледяным взглядом.

— Комиссар, мы здесь, в прокуратуре, ждем от вас любых материалов, которые вы в состоянии передать нам относительно Баллони и его деятельности. С моей стороны я могу только подтвердить то, что вам уже известно: мы арестовали его, так сказать, застигнув на месте преступления — он вез взрывчатку, и именно в этом направлении в настоящее время ведется расследование. Больше мне нечего добавить.

Чуть приподнявшись, он протянул ему руку — ответное рукопожатие оказалось неожиданно крепким. Свое намерение тотчас же выкинуть из головы этого полицейского комиссара Балестрини осуществить не удалось. На пороге с небольшим пакетом в руках появился Де Дженнаро, столкнувшись в дверях с уходившим полицейским.

— Добрый день, доктор.

— Вы знаете, кто это был, капитан?

— Наверно, полицейский.

— Вы угадали, — сказал Балестрини и в двух словах передал ему их разговор, хорошо понимая, что не доставит удовольствия капитану. Действительно, Де Дженнаро недовольно наморщил лоб.

— Вы думаете, они идут по тому же следу, что и мы?

— Очень возможно, хотя я не знаю, какие у них были исходные данные. Кстати, что нового на фронте?

Де Дженнаро выглядел усталым. Балестрини сравнил его с Бауэром, который не поддавался неумолимому ходу лет благодаря своей кипучей энергии, выражавшейся не только в бурном потоке слов. Они принадлежали к разным классам, и это было очевидно, но роднило их то, что для обоих законом жизни была непрерывная деятельность. Однако Бауэр считал активной работой и те долгие часы, которые он посвящал не собственному делу, а чтению трудов по археологии или решению шахматных задач, во время чего он обдумывал свою очередную книгу. Де Дженнаро же никогда не позволял себе витать в облаках. Если он не окунался с головой в настоящую интересную работу, то находил себе другое дело, которое могло его удовлетворить. Плавал в бассейне, играл в теннис, в футбол или отправлялся поупражняться в стрельбе, хотя и так был замечательным стрелком.

О Де Дженнаро ходили разные фантастические слухи. Говорили, что его мать — знатная дама из Неаполя — очень рано овдовела, отказалась от светской жизни и уединилась в роскошной вилле на Позиллипо. Что работа в следственном отделе для Де Дженнаро — скорее своего рода хобби: он просто сменил игру в солдатики и игрушечное ружье на военную службу и настоящее оружие, а позднее чтение в газетах сводок о боевых действиях в «горячих» точках — на следственную работу. Что он пользуется поддержкой со стороны тех, кто принадлежит к его кругу, — отсюда смелость Де Дженнаро и пренебрежение, подчас вызывающее, к установленным порядкам. Очертя голову он бросался на расследование дел, которые были ему не под силу, и в девяти случаях из десяти терпел фиаско. Если же след, по которому он шел, и оказывался правильным, то все равно капитан ничего не добивался, потому что пользовался негодными средствами или действовал слишком поспешно.

Балестрини никогда особенно не верил всем этим слухам. Единственным очевидным фактом было то, что капитан, пожалуй, живет не по средствам. А все остальное — лишь сплетни сослуживцев, наверняка завидующих ему: ведь он холост, недавно купил новую машину, «альфетту», и он неутомим в любовных делах, где ему всегда везет. Что касается отношения к нему начальства, то полковник Винья проявлял к капитану терпимость, порой даже симпатию, хотя и был настроен чуть скептически. Прежний же начальник отдела открыто враждовал с Де Дженнаро, не давал ему сделать самостоятельно ни шага. Их отношения особенно обострились, когда Де Дженнаро, распутывая дело о контрабанде оружием, привлек к расследованию Интерпол, другие органы и даже чиновников из министерства обороны, при этом почти ни о чем не сообщая шефу. А затем бывшего начальника Де Дженнаро неожиданно, без предупреждения перевели на другую работу.

— Я веду расследование по многим направлениям, — докладывал Де Дженнаро суховатым официальным тоном, каким обычно говорил, когда ему особенно нечего было сообщить, — и прежде всего хочу установить, был ли связан Паскуалетти с…

— Вы видели, как погиб Ферриньо? — без всякой логической связи перебил его Балестрини. На лице капитана неожиданно появилось жесткое выражение.

— Главное, я видел, как погиб этот несчастный инспектор дорожной полиции. А Ферриньо меня мало волнует. Одним подонком меньше кормить в тюрьме.

— Да, конечно. Я упомянул об этом в связи с нашими страхами относительно моей безопасности. В общем, теперь можем жить спокойно. Мы с вами думали, что Ферриньо где-то тут, а оказалось, он прятался в Милане.

— Да, но нельзя было исключать и возможности того, что за него попытаются отомстить дружки, пока он сам где-то отсиживается и ждет, когда все успокоится.

Балестрини усмехнулся. Резкая реакция капитана на заданный вопрос и вообще его тон вызывали у него некоторое раздражение. Де Дженнаро всегда говорил «дружки», а не «друзья», чтобы показать свое презрение к «красным бригадам». Однако в его отношении к ним не было идейного осуждения, безоговорочного неприятия. Балестрини привык, что офицеры из корпуса карабинеров и полиции всегда занимают самую непримиримую, ультраправую политическую позицию. В том числе и полковник Винья — сторонник и горячий энтузиаст самых решительных мер против всех, кто затевает уличные беспорядки. Де Дженнаро же как-то говорил — и Балестрини не видел причин ему не верить, — что он всегда голосовал за социал-демократов, во всяком случае до скандала с «Локхидом»[33]. Впоследствии у них не было больше случая возвратиться к этому вопросу, и Балестрини, разумеется, не желал совать нос в такое сугубо личное дело.

— Как бы то ни было… как бы то ни было, я думаю, теперь нам уже не о чем волноваться, — сказал Де Дженнаро, не глядя помощнику прокурора в глаза. Взгляд его был устремлен на пакет, который интриговал и Балестрини.

— Что это там у вас? — спросил Балестрини, указывая на сверток ножом для бумаги. И как только Де Дженнаро поднял глаза, его пронзило удивительное ощущение: глаза Бауэра … как это еще можно выразить… Что-то знакомое, но в то же время неожиданное.

— Так что там?

— С телефоном у вас все в порядке. Никто не подслушивает ваши разговоры… Я хочу сказать, кроме нас…

— Ну да, — кивнул удивленный Балестрини. В чем дело, что это с ним? Неужто Де Дженнаро вдруг смутился? Почему? С иронической улыбкой он следил, как капитан торопливыми, нервными движениями извлек из пакета обыкновенную катушку с магнитофонной лентой. При этом Де Дженнаро неестественно покашливал, так что на него было просто жалко смотреть.

— Ну и что же?

— Так вот… уж не знаю, правильно ли я поступил, но, во всяком случае, полагаю, что раз уж она ко мне попала… то с моей стороны следовало бы вам доложить, — с усилием закончил Де Дженнаро, протягивая Балестрини катушку с пленкой.

— Благодарю вас.

— А сейчас прошу меня извинить, я должен бежать.