— У меня есть и более грустный повод желать поездки в Париж. Даже долг. Там умерла моя мать…

— Да. Я знавал вашу матушку, бывал в ее салоне.

Герцогиня была незаурядной женщиной, только ее исключительная энергия так и не нашла себе применения.

И конец ее был печален — она умерла в нужде.

— Вы хотите сказать — в долгах? — вспыхнула Екатерина. — Я заплатила ее долги.

— После смерти герцогини. Это было полезно уже только вам, но не ей.

— Вы говорите дерзости, граф, — сухо сказала Екатерина, — но я объясняю их незнанием. В то время я находилась в полной зависимости от императрицы Елизаветы, а она не была щедра по отношению ко мне.

— Сожалею, ваше величество, что коснулся столь щекотливого дела. Чтобы снова не совершить оплошности, разрешите мне откланяться?

— Подождите, граф, я хочу задать вам еще один вопрос… Вы покидаете Россию. Какие впечатления вы увозите с собой?

— Довольно пестрые, ваше величество.

— А именно?

— Я предпочел бы не говорить о них. И что вам до мнения частного лица? При вашем дворе столько иностранных послов. Их мнение важнее.

— Официальное мнение не всегда диктуется впечатлениями, его чаще определяет политика. Частное лицо может быть беспристрастнее. Вы — светский человек и, как очевидец, можете повлиять на общественное мнение.

— Я не собираюсь влиять на общественное мнение.

— Но вы бываете в салонах и при дворе, не так ли? — Граф поклонился. — Не станете же вы молчать, если вас спросят об увиденном? Так вот представьте, что вы сейчас в каком-либо парижском салоне и рассказываете о своем путешествии в далекую Россию…

— Парижские салоны, ваше величество, не охраняются снаружи и внутри вооруженными до зубов гвардейцами.

— Вы их боитесь?

— Я ничего не боюсь, ваше величество. Просто сказанное мною снова может вызвать ваше неудовольствие — без надобности для меня и без пользы для вас.

— О, тогда тем более мне следует услышать, что вам не понравилось в России. Императрица должна знать, что не нравится иностранцу в ее державе.

— России я не знаю и имел в виду не державу, а лишь события минувшего месяца в Петербурге.

— Говорите, граф, говорите! Мне очень важно знать это. И не бойтесь огорчить меня — я готова выслушать самую горькую правду, — сказала Екатерина и улыбнулась милостиво и поощрительно.

— Когда повелители говорят, что они готовы выслушать самую горькую правду, это означает, что они с удовольствием выслушают любую неправду, лишь бы она была приятной.

— Вот вы снова сказали дерзость. Как видно, вы невысокого мнения о монархах. Но я пускаю это мимо ушей и докажу вам, что русская императрица — исключение из составленного вами правила.

— Буду рад убедиться в том, ваше величество. Прежде всего, я должен сделать вам комплимент — заговор был так хорошо организован, что переворот совершился быстро и без всяких жертв.

— Принять ваш комплимент, граф, означает признать, что я организовала заговор, чтобы свергнуть императора и захватить власть. Но я вовсе не искала власти и не создавала заговора! Это было народное восстание против тирана. Приемля престол российский, я лишь покорилась воле народа, избравшего меня.

— Тем хуже, ваше величество. Из этого следует, что пока действовал народ и было безвластие, все обходилось без крови, но как только вы вступили на трон, произошло это ужасное событие…

Лицо Екатерины сделалось в красных пятнах, воспаленные от табака ноздри гневно раздулись.

— Вы не только дерзки, граф, вы просто… Но я сдержу свое слово и выслушаю вас, — превозмогая гнев, сказала она и попыталась улыбнуться.

— Я могу замолчать, ваше величество.

— Нет, говорите! Какую связь вы видите между моим восшествием на престол и смертью бывшего императора?

Он умер по воле божьей. Судьбы господни неисповедимы…

— Пути господни неисповедимы, ваше величество, но вполне исповедимы пути человеческие… Я понимаю, Петр Третий был обречен. Россия огромная страна, но даже для нее три здравствующих императора — слишком много.

— Какие три императора?!

— Вы — в Петербурге, Петр Третий — в Ропше и гдето в заключении Иоанн Антонович.

— Я ничего не знаю об Иоанне — жив ли он и где он…

— Злосчастный Иоанн опасен только для того, кто занял его престол, и этот человек не может не знать, где находится Иоанн.

Екатерина закусила губу.

— Я не успела… Все произошло так внезапно для меня… А Петр, он умер от болезни, которой страдал всю жизнь. Об этом медики вынесли свое заключение.

— Я уже говорил, ваше величество, что у вас дурные медики. Над их заключением Европа будет потешаться.

— Но почему? Петр умер от геморроидической колики — что тут смешного? Или вы не верите тому, что у него был геморрой?

— Возможно, у Петра Третьего был геморрой, но не в этом месте, ваше величество, — сказал Сен-Жермен, касаясь рукой горла. — Геморрой — очень неприятная болезнь, но отнюдь не смертельная. Он вызывает иногда сильные боли, или геморроидические колики, как написали ваши медики, но никак не может вызвать удушья.

А ваш муж был задушен, чего не могли скрыть ни шарф на шее, ни пудра на лице. Это видел и понял не только я.

Теперь у Екатерины пылали не только щеки, но и уши и даже шея.

— И вы считаете повинной меня?

— Вас ведь интересует не мое, а общественное мнение? Боюсь, что оно вынесет приговор не в вашу пользу.

Что может вызвать такое убийство, кроме отвращения и негодования?

Сдвинув брови, Екатерина теребила в руках гусиное перо, пока не сломала его, и горделиво выпрямилась.

— Ниже достоинства русской императрицы оправдываться перед любым мнением… Но вам я докажу свою непричастность, Я дала себе зарок не показывать никому, но вы — друг Орловых…

— Грегуара Орлова, ваше величество.

— Значит, вы не захотите пятнать его репутацию…

Вот что шестого июля привез нарочный из Ропши.

Екатерина отперла шкатулку, достала сложенный вчетверо полулист серой бумаги,

— Читайте, граф… Впрочем, вы ведь не умеете порусски?

— Прочитать я смогу…

По испятнанному, в кляксах шероховатому листу вкривь и вкось накорябаыные строки пьяно сползали вниз:

"Матушка милосердая государыня как мне изъяснить описать што случилось. Не поверишь верному своему рабу но как перед Богом скажу истину. Матушка готов идти на смерть но сам не знаю как ета беда случилась.

Погибли мы когда ты не помилуешь. Матушка ево нет на — свете. Но никто сего не думал и как нам задумать поднять руки на государя. Но государыня случилась беда.

Он заспорил за столом с князем Федором неуспели мы разнять а ево уже и не стало. Сами не помним што делали но все доединова виноваты достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повиную тебе принес и разыскивать нечева. Прости или прикажи скорея окончить. Свет немил прогневали тебя и погубили души навек.

Посмерть ваше верны раб Алексей Орлов"

Сен-Жермен положил письмо на столик перед императрицей.

— Грегуар тоже был там?

— Нет. Были Алексей Орлов, князь Барятинский, Теплов, вахмистр Потемкин и не помню еще кто — человек двенадцать или четырнадцать… Что же вы молчите, граф?

— Have I no friend who will rid me of this livingfear? — сказал Сен-Жермен.

— Что это значит?

— Простите, ваше величество, я забыл, что вы не знаете по-английски… Так в трагедии Шекспира восклицает Болингброк, который свергнул с трона Ричарда Второго, но продолжал его бояться: "Неужели нет у меня друга, который избавил бы меня от этого живого страха?.." У вас нашелся не один Экстон, а целая дюжина.

— Значит, вы все-таки считаете, что бывший император убит по моему наущению? Видит бог, я не хотела его смерти!.. Вы не верите письму Орлова потому, что не знали Петра. Это был несносный человек, несдержанный и грубый, я нисколько не сомневаюсь, что он спьяну сам затеял драку, которая вот так закончилась…