— Час назад солдаты принесли Грегуара домой. Он был без сознания. Пикет нашел его, жестоко избитого, где-то на берегу Фонтанки.

— Кто? Кто посмел?!

— Неизвестно. Он не мог рассказать подробностей.

Должно быть, напавших было много, если они одолели такого Геркулеса.

— Почему же его не привезли сюда, во дворец?

— Грегуар не хотел волновать ваше величество.

А теперь ему необходим полный покой.

— Я сейчас же пошлю к нему своих медиков!

Екатерина протянула руку к колокольчику.

— Нет, ваше величество, прошу вас этого не делать.

Я оказал ему необходимую помощь. Вмешательство медиков причинит только вред.

— Как могут медики причинить вред?

— Могут. Через сутки, самое большее — через двое Грегуар будет здоров. Если медики своими снадобьями не помешают действию моего лекарства.

— Разве вы медик?

— Нет. Но во время путешествий я приобрел некоторые познания и проверял их даже в более тяжелых случаях.

— И вы так уверены, что Орлов действительно вскоре будет здоров?

— Совершенно уверен. Так же, как и в том, что врачи повредят ему.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему… Благодарю вас, граф, за все, что вы сделали, и за то, что успокоили меня. — Сен-Жермен поклонился. — Но я еще не отпускаю вас! Мне рассказывали о вас, и я хочу знать от вас самих… Говорят, вы чуть ли не творите чудеса?

— Вам сказали неправду, ваше величество. Я не делаю чудес.

— Тогда как это называется? Манипуляции? Фокусы?

— Разве я похож на ярмарочного фигляра, фокусами забавляющего зевак? Я показывал друзьям опыты, свидетельствующие способности человека, которых европейцы не знают.

— А где вы узнали о них?

— На Востоке, ваше величество.

— Что дикий Восток может дать просвещенной Европе?

— Чаще всего люди считают диким непонятное и недоступное им. У Востока, быть может, больше оснований с презрением отворачиваться от варварского Запада.

— Уж не считаете ли вы варварами современных ученых и философов? Я преклоняюсь перед ними.

— Это прекрасно, ваше величество, но — увы! — не мешает им быть в известном смысле варварами… Они накопили большие познания в некоторых областях, но утратили главное. В Элладе мысль древнего эллина была бесстрашно устремлена на самое важное для него — на человека. Мудрость Эллады лапидарно выразила надпись в Дельфийском храме — "Познай самого себя".

Греки и римляне многого достигли, но потом пришло христианство и преградило дорогу человеческой мысли.

— То есть как?

— Христианство объявило, что все от бога и для бога. Если так, нечего искать и не о чем думать. Нужно и можно только верить.

— Вы говорите так, будто сами не христианин.

— Я знаю слишком много религий, чтобы отдавать предпочтение одной.

— Вы начинаете пугать меня, граф. Совсем не иметь религии? Это… это…

— Вы не столь пугливы, ваше величество. Ведь вы не побоялись сменить одну религию на другую, чтобы стать супругой будущего императора?

— Это совсем другое! Того требовали интересы державы, политики…

— Значит, по-вашему, есть что-то, что выше и сильнее религии? Так думаю и я, только мы говорим о разных вещах.

— Но я осталась христианкой! А вы так отзываетесь о христианстве… За такие речи, граф, инквизиция сожгла бы вас на костре.

— Возможно. Но во времена инквизиции я жил на Востоке и лишь изредка появлялся в Европе. К тому же, инквизиция в Европе была не везде — Польша, например, не знала ее.

— Что такое вы говорите, граф? Вы жили во времена инквизиции? Для шутки это недостаточно остроумно, а для сказки… Я вышла из возраста, когда верят сказкам.

— Я не могу требовать, чтобы вы мне поверили, ваше величество, и не рассчитываю, что поверите, но это — так.

— Сколько же вам лет — пятьдесят или пятьсот? — с тонкой иронией улыбнулась Екатерина.

— Больше, ваше величество, много больше.

— Ну знаете, это уже похоже…

— На шарлатанство, хотите вы сказать? Как будет вам угодно.

— Мое мнение для вас ничего не значит?

— Нет, почему же? Просто оно ничего не может изменить… Вам угодно, чтобы я продолжал?

На скулах Екатерины загорелся румянец.

— Продолжайте, продолжайте…

— Христианство преградило в Европе дорогу мысли, но мысль нельзя остановить, и она пошла обходными путями. Постижение человека стало невозможным, ученые обратились к окружающему. Покинув языческих богов, они создали себе новых — Число и Меру, стали признавать истиной только то, что можно измерить и сосчитать. На этом пути они совершили много открытий и изобретений, сделают их еще больше, но рано или поздно зайдут в тупик. Знать больше не означает знать глубже, подсчет и постижение — совсем не одно и то же.

Каким числом можно измерить страх смерти? На каких весах взвесить любовь матери к ребенку? В какую формулу уложить прозрение гения?.. Восточная мудрость мало интересовалась окружающим, ее внимание было обращено на человека, его способности и возможности. И на Востоке мудрецы приобрели власть над телом и духом, о какой в Европе не знают.

— Прямо какие-то Гога и Магога, — иронически улыбнулась императрица.

— Библейский Гога был царем. Мудрых не привлекает ни власть, ни богатство.

— И много там таких мудрецов?

— Мудрых всегда немного.

— А почему о них не знают в Европе?

— По невежеству. Предрассудки ученых ничем не лучше предрассудков церковнослужителей.

— Откуда же эти ваши мудрецы черпают свою мудрость, власть над телом и духом? Вступают в союз с демонами?

— Демоны, черти, джинны существуют в сказках.

Человек сильнее сказок — он их создает.

— Но чем же занимаются, в конце концов, ваши мудрецы? Творят чудеса?

— Чудеса принадлежат сказке. Сказки в действии на Востоке показывают некоторые факиры. Это и есть то, что вы называете фокусами, ваше величество.

— А вы? Что показывали вы?

— Несколько опытов, обнаруживающих силу человеческого духа.

— Боже мой, говорите вы как будто ясно и вместе с тем так туманно… Разве нельзя это объяснить какнибудь нагляднее и проще? Говорят, все гениальное просто.

— Гениальность — всплеск волны. Но волны бывают только на поверхности. Мудрость бездонна.

— Должно быть, я слишком начиталась европейских философов, чтобы постичь восточную мудрость. Мне, как Фоме неверному, нужно увидеть самой и даже пощупать…

Почему вы не показали свои опыты нам, при дворе?

— Вам было не до моих манипуляций, ваше величество.

Екатерина испытующе посмотрела на Сен-Жермена, но в лице его не было ни тени усмешки или иронии.

— Теперь я смогла бы выбрать время.

— Очень сожалею, ваше величество, но это невозможно. На рассвете я уезжаю.

— А если я попрошу вас задержаться?

— Я принесу глубочайшие извинения и — уеду.

В Париже меня ждут неотложные дела.

Екатерина прикусила губу.

— Я считала французов более галантными.

— Я не называл себя французом.

— Кто же вы?

— Правильнее всего сказать, что у меня нет национальности.

— У каждого человека есть национальность.

— У меня их много. В древней Элладе я был эллином, в Риме — римлянином, во времена Шекспира — англичанином…

Екатерина переменилась в лице.

— Не пугайтесь, ваше величество, я — не сумасшедший. Считайте сказанное шуткой.

— Вы странно шутите, граф, — опасливо присматриваясь к нему, сказала Екатерина. — Ну хорошо, оставим это… Вы возвращаетесь в Париж. Как бы я хотела побывать там! О нем так много рассказывала моя гувернанткафранцуженка.

— Вот почему вы так свободно говорите по-французски?

— Этим я обязана госпоже Кардель. И — чтению…

Много бы я дала, чтобы увидеть своих кумиров-философов. К сожалению, такое путешествие исключается моим положением. Со стороны оно может казаться привлекательным — увы! — я стала теперь царственной пленницей. Так что вы можете посочувствовать мне, граф…

Екатерина взглянула на Сен-Жермена, но тот сочувствия не проявил.