Отряд направлялся мелким рысистым аллюром к большому пустырю, простиравшемуся вдоль стен древнего турнельского дворца. Там капитан дал приказ основаться, потом послал двенадцать человек под начальством корнета на разведку, а сам расставил при входе в соседние улицы часовых, которым приказано было держать наготове тлеющие пальники, словно перед лицом врага. Приняв эти меры чрезвычайной предосторожности, он снова вернулся к голове эскадрона.

— Сержант, — сказал он тоном более повелительным и строгим, чем обыкновенно.

Старый кавалерист в шляпе с золотым галуном и с перевязью, покрытой шитьем, почтительно подошел к начальнику.

— Вся ли конница имеет пальники?

— Да, капитан.

— Есть ли порох в пороховницах? Все ли запаслись достаточным количеством пуль?

— Да, капитан.

— Хорошо! — он пустил вдоль фронта маленького отряда свою лошадь шагом. Сержант следовал за ним на дистанции, равной длине одной лошади. Он заметил, что капитан не в духе, и не смел подъехать ближе. Наконец, набравшись храбрости, он решился спросить:

— Капитан, разрешите засыпать корму лошадям, ведь они с утра не имели дачи.

— Нет.

— Пригоршню овса, ведь это одна минута.

— Приказываю не разнуздывать ни одной лошади.

— Это потому, что нам предстоит нынче ночью работа… как говорят… что, может быть…

Офицер сделал нетерпеливый жест.

— Вернись на свое место, — сказал он сухо и продолжал свою поездку.

Сержант вернулся в ряды солдат.

— Ну, что, сержант, это, верно, будет дело? Что будет? Что сказал капитан?

Десятки вопросов сразу посыпались со стороны старых солдат, которым заслуги и долгий опыт позволяли свободное обращение со старшим.

— Поживем — увидим! — сказал сержант тоном человека, который знает больше, чем хочет сказать.

— Ну а что, в чем дело?

— Не разнуздывать лошадей ни на минуту, потому что, кто знает, с минуты на минуту мы можем понадобиться.

— Ах, вот как! Значит, собираются драться? — спросил трубач. — А с кем вот драться, мне хотелось бы знать.

— С кем? — повторил сержант вопрос, чтобы иметь время придумать ответ. — Чорт возьми, хорошенький вопрос: с кем, по-твоему, драться, как не с врагами короля?

— Это, конечно, так, но кто они — враги короля? — продолжал упрямый вопрошатель.

— Враги короля? Он не знает, кто враги короля! — и он с видом сожаления пожал плечами.

— Так это испанец враждовал с королем! Но ведь он не придет же сюда этак, исподтишка, нигде не замеченный, — вставил один из кавалеристов.

— Ба! — воскликнул другой. — Знавали мы и других врагов короля, помимо испанцев!

— Бертран говорит правильно, и я знаю, кого он имеет в виду.

— Да кого же?

— Гугенотов, — ответил Бертран. — Не надо быть чародеем, чтобы догадаться. Всему миру известно, что гугеноты взяли свою веру у немцев, а я хорошо знаю, что немцы нам враги, потому что меня частенько заставляли постреливать в них из пистолета, особенно при Сен-Кантене, где они бились, как черти.

— Все это очень хорошо, — заметил трубач, — но ведь с ними уже заключен мир, и, помнится, по этому случаю был немалый шум от праздников.

— Есть доказательство того, что они нам не враги, — ответил всадник, одетый лучше других, немолодой с виду. — Доказательство то, что в предстоящую войну с Фландрией все легкоконные отряды идут под командой Ларошфуко, а кому же не известно, какой он веры? Чорт меня побери, он гугенот с головы до ног, шпоры он носит, словно Конде, а шляпа у него надета по-гугенотски.

— Сдохни он от чумы! — воскликнул сержант. — Ты всего не знаешь, Мерлен, тебя не было в нашем полку, когда Ларошфуко командовал засадой. Мы едва все не полегли в Паутье и Роблейле. Это, ух какая хитрая бестия!

— Да ведь он же говорил, — добавил Бертран, — что рота рейтаров куда лучше, чем легкоконный эскадрон. Я уверен в том, что он сказал эти слова, так же, как в том, что сижу на руанской лошади. Я слышал это от королевского пажа.

Движение негодования охватило слушавших, но любопытство к военным приготовлениям и желание узнать, против кого принимались такие меры предосторожности, сейчас же перебили это чувство.

— Скажи, сержант, — спросил трубач, — правда ли, что вчера было покушение на короля?

— Бьюсь об заклад, что это… еретики.

— Трактирщик в гостинице «Андреевский крест», где мы вчера закусывали, — сказал Бертран, — нам сообщил, как достоверное, что они хотят переделать и перекроить всю обедню.

— Тогда не будет постных дней, — философским тоном заметил Мерлен. — Вкус малосольной свинины вместо чашки бобов, — словом, тут нечем огорчаться!

— Да, но если гугеноты будут законодательствовать, так они первым делом разобьют, как стаканы, все отряды легкой конницы и на наше место поставят своих немецких рейтарских собак.

— Ну, если так, я им насыпал бы перцу! Сдохнуть мне на этом месте, это может сделать человека верным католиком. Послушай, Бертран, ты служил у протестантов, правда ли, что адмирал платит кавалерии только восемь су?

— Ну, да, ни гроша больше, старый хрыч! Потому-то после первого похода я его и бросил.

— Что-то капитан сегодня не в духе, — заметил трубач. — Всегда этакий славный парень, разговорчивый с солдатами, нынче рта не раскрыл всю дорогу.

— Это последние известия его огорчают.

— Какие известия?

— Да вот сообщение о гугенотских затеях.

— Гражданская воина вот-вот разгорится снова, — сказал Бертран.

— Ну, что ж, нам это лучше, — сказал Мерлен, всегда стремившийся усмотреть в вещах хорошую сторону. — Можно будет драться, жечь деревни, грабить гугенотов.

— По всей видимости, они хотят возобновить старое амбуазское дело, — сказал сержант. — Потому-то нас и вызвали. Мы живо наведем порядок.

В эту минуту вернулся корнет со своим взводом. Он подошел к капитану и стал ему тихонько докладывать, между тем как солдаты, ездившие с ним, вошли в толпу товарищей.

— Клянусь бородой, — сказал один разведчик, — не понять, что творится в Париже. На улицах кошка не пробежит — пусто, а Бастилия набита войсками, и швейцарские пики колышутся, как рожь в поле. Куда там!

— Но ведь их там не больше пяти сотен, — перебил другой.

— Достоверно только одно, — продолжал первый, — что гугеноты даже пытались убить короля. И великий герцог Гиз в драке собственноручно ранил адмирала.

— Ах, хорошо разбойник сделал! — воскликнул сержант.

— Уж до того дошло дело, — продолжал кавалерист, — что даже эти швейцарцы лопочут на своей чортовской тарабарщине, что мы во Франции уж слишком долго терпим еретиков.

— Это правда: с некоторого времени они страшно загордились, — сказал Мерлен.

— Можно сказать, что это они нас побили при Жарнаке и Монконтуре, так они чванятся и хорохорятся.

— Им бы хотелось, — сказал трубач, — съесть окорок, а нам швырнуть кости.

— Давно пора католикам хорошенько их встряхнуть!

— Что касается меня, — сказал сержант, — то стоит королю сказать мне: «Перестреляй этих негодяев», так пусть меня разжалуют, если мне понадобится повторение команды!

— Бельроз, расскажи нам чуточку, что делал наш корнет, — спросил Мерлен.

— Он поговорил с каким-то швейцарцем вроде офицера, но я не расслышал о чем; должно быть, было что-нибудь любопытное, потому что он всякую минуту восклицал: «Ах, боже мой, ах ты, боже мой!»

— Глядите-ка: кавалеристы несутся галопом; несомненно, везут приказ.

— Кажется, их только двое.

Капитан и корнет пошли навстречу.

Двое всадников быстро приближались к легкоконному отряду. Один из них, роскошно одетый, в шляпе с перьями и зеленым шарфом, ехал на боевом коне. Его спутник, коротенький, коренастый человек, был одет в черное и держал в руках большой деревянный крест.

— Наверняка будет драка, — заметит сержант. — Вон и поп, чтоб исповедывать раненых.

— Подумаешь, какое удовольствие сражаться, не жравши, — проворчал Мерлен.

Оба всадника замедлили ход лошадей, так что, подъехав к капитану, они без усилия их остановили.