В «Астории» Лена опять не нашла письма. Огорченная, она направилась к старикам Кости. Отец уже три дня не являлся на работу, мать давно болела, и Лена решила проведать их.

В большом шестиэтажном, типично ленинградском доме все поразило сознание Лены. Двор был загроможден льдом, завален мусором, штукатуркой, битым стеклом. Из окон шестиэтажного дома торчали трубы времянок, стены, окрашенные когда-то голубой краской, были черны от копоти. Никого не встретив, Лена поднялась по знакомой, теперь такой мрачной лестнице. Мать Кости лежала дома одна, и Лене долго не отворяли. В комнатах было очень холодно.

— Где же все ваши? — спросила Лена.

— Кто уехал, а кто на работе, — отвечала старуха, пытаясь улыбнуться Лене. Лена вдруг узнала в этой трогательной улыбке знакомую улыбку Кости.

«Канон похож…» — промелькнуло в голове и нежно отозвалось в сердце.

Лена развернула пакетик с едой, принесенный в портфеле. Но приготовить ничего нельзя было — ни дров, ни керосина не было, а мебель, которая похуже, уже вся была сожжена.

Лена растерянно смотрела на больную с отечным лицом, с чуть близорукими глазами, с мягкой улыбкой, как у Кости, — и не знала, что делать. Кормить больную всухомятку не следовало, что-либо приготовить было невозможно, и времени у Лены было совсем немного.

— Ничего, не волнуйся, доченька… не имея сил сдержаться, заплакала старуха. — Отец придет, все сделает…

От слова «доченька», от ужасной беспомощности недавно энергичной женщины сердце Лены переполнилось жалостью.

«Спасти ее во что бы то ни стало… — билось в голове Лены. — Спасти родителей Кости…»

— А где отец?

— Должен скоро прийти… — чего-то не договаривая, отвечала мать.

— Где же он? — решительно спросила Лена.

— Сестру хоронит… — опять заплакала Сергеева. — Вот уже третий день кого-нибудь хоронит… Сначала бабушку, вчера брата, сегодня сестру… Померли… ослабли очень…

Послышался стук дверей.

Лена вышла в переднюю.

Сергеев втаскивал с лестницы тяжелые салазки. Он резко похудел, оброс седой бородой, глаза глубоко запали. Он посмотрел на Лену тусклым, равнодушным взглядом, потом вдруг обрадовался.

— Леночка пришла! Уж не от Кости ли письмецо?

Голос у него ослабел. Он заметно задыхался.

— Чайку бы Леночке… — захлопотал он, видимо совсем забыв о действительности. — Мать, а мать, гостья-то какая! Леночка пришла! О Костеньке поговорим. Чайку бы!

Скинув пальто, Сергеев, торопясь, чтобы никто не успел помешать, вытащил из спальни старенький ночной столик, вынул из него содержимое и несколькими взмахами топора сбил с него верх. Потом он разрубил дверцы, стенки, и скоро — видимо уже привык к этой работе — превратил красивый столик в кучу щепок. Через минуту они, треща, пылали в крохотной времянке, а Сергеев, сухой и маленький, тяжело волоча распухшие ноги в больших валенках, хлопотал, доставая посуду.

— Вот только чаю нет, — огорчался он, — давно уж и забыли о нем… Опять же и с сахаром то же самое… В общем, один кипяток…

— Я принесла с собой кое-что, — сказала Лена.

— С собой? Ну и времена, господи боже мой, гости со своим угощением приходят! Что ж это делается на свете, а!

Отец хлопотал у времянки, а Лена, сидя у постели больной, с грустью смотрела сквозь приотворенную дверь в комнату Кости. Она видела его рабочий стол, его книги, несколько игрушек, бережно сохраненных с детских лет и аккуратно расставленных на красной полке. Особенно умилил ее большой белый Мишка с оторванной лапой.

— Пожалуйте! — позвал отец.

Но угощать гостью хозяевам не пришлось.

Матери стало дурно, и Лена с трудом привела ее в чувство. Сергеев тоже резко обессилел и свалился на диван. Лена, растерявшись, не знала, что предпринять. Телефон не работал. Она сделала несколько тонких бутербродов и осторожно, как больных детей, стала кормить стариков. Несколько ложек сгущенного молока и горячий чай привели их в себя, и Сергеев уже пытался было подняться, но Лена велела ему лечь и не двигаться.

— От себя отрываешь последнее… — ослабевшим голосом, отрывисто говорил старик. — Нам все равно помирать… А тебе надо жить.

— Это прислал папа… и Костя, — солгала неожиданно для себя Лена.

— Костенька? — подняв голову с подушки, переспросил старик. — А письмеца нет?

— Нет, он на словах передал, что жив, здоров, просил кланяться.

— Жив-здоров? — повторил отец. — Костенька жив-здоров, слышишь, мать?

Мать не отвечала. В ее углу было как-то странно тихо.

— Слышишь, мать?

Ответа не было. Только рука матери, поднятая к лицу, чего-то искала у глаз, и пальцы ее быстро шевелились.

Отец и Лена, сразу почуяв неладное, бросились к ней.

— Спишь ты? — тревожно спросил отец. — Мать!

Лена взяла ее руку, пригнулась к самому лицу.

Дыхания не было слышно, пульс едва прощупывался. И вдруг, прежде чем Лена успела подумать, что делать, изо рта скользнул коротенький выдох и нижняя губа опустилась.

— Отошла… — глядя испуганными глазами в лицо жены, тихо произнес старик.

Лена, ошеломленная, подавленная, стояла неподвижно и неотрывно смотрела на умершую. Полуоткрытые глаза, казалось, близоруко щурились, как это делал Костя, когда снимал очки, и чуть опущенная губа была как у Кости, когда он смущался, и выбившиеся из-под платка светлые волосы также чем-то напоминали голову Кости.

— Неужто померла?.. — спросил Сергеев. — Неужто померла?..

Лена опустилась на колени и приникла головой к руке покойной. Раскаяние тревожно бередило рану в сердце, — было обидно, что запоздала помощь.

«Разве если бы это была моя мать, моя родная мать, — упрекала себя Лена, — разве могла бы я так поздно прийти к ней?»

Но тут же Лена подумала, что помочь она все равно ничем не могла бы. Тот крохотный кусочек хлеба, который получали все, получала и она. Отец очень редко имел возможность присылать ей через Михайлова небольшую посылочку. Раза два-три она отправляла с нянькой или вручала лично Сергееву немного продовольствия, но разве это могло поддержать стариков? Она была так же беспомощна, как и все остальные, она голодала, как и все другие.

«Что я скажу Косте? — снова и снова терзалась Лена. — Он просил последить за матерью…»

Надо было уходить. Но как оставить старика одного? Как быть с умершей?

— Уходить тебе надо, — ласково и вместе с тем строго сказал Сергеев. — Иди, доченька.

— Но как же вы?

— До утра посижу с ней, утром отвезу…

Лена знала, как дружно жили родители Кости. Как должно быть велико сейчас горе Сергеева! И она удивлялась его суровой выдержке, тому, как просто он сказал: «Утром отвезу».

— Может быть, вы пойдете к соседям? — спросила она. — Или позовете сюда кого-нибудь?

— Нет, доченька, никуда не пойду. Да и соседей, нет… Кто на работе, кто уехал, кто помер…

Лена убеждала старика пойти с — ней в клинику, отдохнуть до утра, немного согреться. Он решительно отверг ее предложение. Она сказала, что постарается завтра достать машину, а если это не удастся, придет, чтобы помочь ему в похоронах. Но старик и от этого отказался. Он вызвался проводить ее до ворот. И то, что проводил ее, тоже было не напрасно. В сумерках она могла наткнуться на «куклу», вынесенную на лестницу, во двор, в подворотню. Старик знал, что именно в эти часы наступающей темноты люди выносят своих покойников и, голодные, больные, боясь собственной смерти, оставляют их где удастся и торопятся вернуться домой.

— Схоронить надо! — вдруг сердито крикнул Сергеев кому-то в глубине второго двора. — Схоронить, а не бросать, как мусор!

— Кому это вы? — спросила Лена.

— А вон мальчонке.

В подворотне она увидела подростка лет пятнадцати. Грязный, опухший, желтый, он волочил что-то тяжелое, завернутое в рогожу.

— Не схоронить мне… — ответил мальчик, плача. — Сам, того гляди, свалюсь.

Сергеев смягчился.

— Мать? — спросил он.

— Мать.

— А отец где?

— Вчера помер.