В одиннадцать часов старший судья стал складывать бумаги в папку.

— Все, хватит! Битый час зря торчали.

Тут зазвонил телефон. Секретарь снял трубку. Звонил председатель жюри, справлялся, как прошло взвешивание. Секретарь, взглянув на Бондарева, чуть усмехнулся и доложил, что взвешивание прошло нормально, только один финалист, мастер спорта Коржавин, не явился на взвешивание и, естественно, выбывает из соревнований. Председатель жюри что-то долго говорил секретарю, тот, поджав губы, кивал большелобой головой, потом ответил:

— Да, да, Бондарев тут, рядом со мной, — и протянул Степану Григорьевичу трубку. — Председатель жюри хочет с вами поговорить.

Бондарев схватился за трубку, как утопающий за соломинку. Он надеялся упросить, уговорить. Но голос председателя жюри был холоден, бесстрастен.

Через несколько минут комната, где проходило взвешивание боксеров, опустела. Последним, тяжело ступая, ушел врач.

Бондарев, сжав ладонями виски, некоторое время молча стоял у окна. Недобрые предчувствия охватили его. Куда делся Коржавин? Где его искать?

Исчезновение Коржавина было странным и непонятным. Как доложить начальнику спортивного клуба?

Руслан медленно приходил в себя, словно выплывал из тягучей вязкой темноты. Сознание почти прояснилось, он очнулся, но не открывал глаза. Веки, казалось, слиплись. А открыть надо, потому что кто-то настойчиво освещает лицо лучом карманного фонаря. Хотелось отвернуться от света, но тело не слушалось, Стало тяжелым и чужим, и при малейшем движении тупая ноющая боль разливалась по спине из-под лопатки, а правая рука, сдавленная чем-то твердым, полыхала огнем. Во рту пересохло, хотелось пить. И еще этот надоедливый луч света. Руслан попытался крикнуть: «Уберите фонарь!»-—по из горла вылетел слабый хрип, и Коржавин открыл глаза.

Прямо в лицо ему светило солнце, теплое, ласковое. Все вокруг сияло ослепительной белизной, как иногда бывает зимою после обильного снегопада, только от этой белизны не веяло холодом. Правая рука в гипсе до самых пальцев, грудь по шею плотно забинтована. «В больнице», — догадался Руслан и стал осматриваться. Продолговатая чистая палата, большое окно, рядом еще койка, но пустая. Между койками тумбочка, покрытая белой скатеркой, и на ней какие-то таблетки и маленькая мензурка со светло-коричневой жидкостью.

Коржавина охватила тревога. «Там взвешивание, а я...я здесь прохлаждаюсь!» — подумал он и попытался по положению солнца определить: утро сейчас или вечер. По небу плыли редкие белые облака, а солнце не двигалось, казалось, остановилось около окна. Слабость и боль давали себя знать, и Руслан устало опустил веки.

Коржавин лежал с закрытыми глазами, вспоминая события в вагоне электрички. В том, что он случайно встретился с убийцей Евгения, Руслан не сомневался. Его волновало лишь одно: задержали бандита или нет? Руслан мысленно корил себя за медлительность, за нерешительность. Когда тот, Джек, встал между ними, Руслан мог бы одним ударом нокаутировать его и тут же вторым ударом бросить на пол убийцу. И на этом бы все закончилось. Двое дружков наверняка не решились бы ввязываться. А Руслан тоже почему-то промедлил, почему-то не стал бить. Все размышлял, не верил себе. Глупо конечно, если посмотреть со стороны. Сам себя наказал. Они-то никого не жалеют! Потом спохватился, да поздно, слишком поздно пустил в ход кулаки... К тому же распсиховался, потерял самообладание. Никогда еще Руслан таким не был. Ошалело, очертя голову бросился на бандита... И попался. Теперь лежи и гадай: схватили его или не схватили?

Руслан открыл глаза, долго лежал, рассматривая потолок. В палате унылая тишина. Только мысли роем носились в голове.

Он перевел взгляд на загипсованную руку. Пошевелил копчиками пальцев. Двигаются. Попытался пошевелить рукой, приподнять ее. Рука оказалась свинцово-тяжелой. «Вот так, Руслан», — сказал он себе и закусил губу. Мрачные мысли, одна чернее другой, нахлынули, закружили и понесли. Он смотрел на загипсованную руку и видел белую полосу, которая разделяла прошлое от будущего. За настоящее Руслан не беспокоился, он знал, что вылечится, восстановит силы. Но сможет ли он надеть боксерские перчатки, вернуться на ринг?

Руслан не хотел думать об этом, но не мог не думать. Он себя утешал, строил радужные планы, но откуда-то сбоку другой голос, холодный и расчетливый, тихо шептал жестокую правду: «Гипсовую повязку, как правило, накладывают при переломах, а у тебя к тому же пулевое ранение, да еще нож всадили под лопатку. Так что будь мужчиной и не тешь себя пустыми детскими мечтами...» О чем бы Руслан ни думал, назойливый голос, противный, как скрип ножа по дну кастрюли, когда счищают пригоревшую пищу, шептал и шептал одни и те же мысли.

Прошлое, с победами на ринге и соленым потом тренировочных залов, отодвигалось назад, становилось историей, частью биографии, которая может никогда уже не повториться. А будущее, неясное, туманное, было неопределенным и пугало своей неизвестностью. Руслан не представлял себе жизни без ринга. Терзаясь и мучаясь, он ждал встречи с врачом, ждал с надеждой и страхом, как ждут вынесения приговора. Что врач скажет? Нет, Руслан не хотел слушать бодрого утешительства. Ему нужна была правда, колючая, неприятная, но правда. Это он и выпалил врачу, едва тот переступил порог.

Хирург был мужчина в годах, с крупным мясистым лицом и большими крестьянскими ладонями. Он посмотрел на Коржавина долгим спокойным взглядом, в котором не чувствовалось ни превосходства, ни доброй насмешки, а скорее можно было прочесть сочувствие и теплоту, и сказал просто, словно говорил не больному, а своему младшему коллеге:

— Ножевое ранение неглубокое, в грудную полость не проникло, повреждены лишь мягкие ткани. Рану обработали, наложили швы. Через пару недель заживет. А вот с рукой дела посложнее. Тут пулевое ранение в плечевую кость. С месяц придется поносить гипсовую повязку. Пока кость не срастется.

— Доктор, а смогу ли я... — у Руслана перехватило дыхание, и он закончил вопрос шепотом, — смогу ли я хоть когда-нибудь снова выйти на ринг?

— Вы хотите, чтобы я сразу ответил?

— Да, доктор.— Руслан весь собрался.— Только правду!

— Все больные одинаковые, — сказал хирург и присел на кровать. — Не успеют попасть в больницу, а уже требуют от врачей категоричных ответов на то, в чем мы еще не вполне уверены.

— Меня не надо утешать!..

— А я и не собираюсь. — Хирург положил Руслану на плечо свою большую теплую ладонь. — И скажу правду. Но только придется немного подождать. Ровно с полгодика. Не меньше. А тогда, если кость хорошо срастется, мы посмотрим рентгеновские снимки и определим.

— Не скрывайте, доктор.

— Молодой человек, я врач, а не гадалка, — строго произнес хирург. — Процесс лечения кости всегда длителен. Восстанавливая нарушенные функции, человек как бы заново учится владеть рукой. Он вроде новорожденного. Ну, а, глядя на новорожденного, разве можно определить, кем он станет: гением или прохвостом, крупным деятелем или домоуправом? — И, улыбнувшись, добавил: — Все впереди. Поживем, увидим. Тут спешить не надо. Важно, чтобы кость хорошо срослась.

Хирург, откинув халат, достал из кармана пачку газет и протянул их Руслану.

— Вы, оказывается, знаменитость! Вся центральная пресса пишет о вас.

Руслан здоровой рукой разворачивал газеты.

Сначала читал сообщение из Ташкента. Там все еще продолжаются подземные толчки. За короткими строчками он видел город, напряженные, задумчивые лица. Трудно там, сложно... Вспоминал знакомых, мысленно бродил по улицам. «Я вернусь, — думал он, — а Женька там навсегда остался... Эх, Женька!» Потом рассматривал каждый фотоснимок, на котором был изображен он, Коржавин, читал статьи, репортажи, и щемящее чувство непоправимой утраты сдавливало грудь, подкатывалось к горлу тяжелым комом горечи. Руслан до боли кусал губы.

С газетных страниц смотрел молодой, сильный, взволнованный боем, уставший, но счастливый солдат. Вот эпизод поединка, когда противники сошлись в ближнем бою; вот момент минутного отдыха: Руслан, откинувшись на жесткую подушку угла ринга, положив расслабленные руки на канаты, слушает наставления тренера; вот самая счастливая секунда — судья на ринге поднял руку Коржавина в знак победы...