Что представляет собой Наполеон — не император, не полководец, а просто господин Бонапарт, частное лицо? «Лишенный министров, полиции, солдат — что же останется? Заурядная личность?»

Открытия, сделанные Араго, остаются за ним; выбранная линия поведения — тоже. Араго выбрал прежде всего свою свободу быть истинным человеком и честным ученым. Проблема «ученый и власть» — это проблема стойкости духа.

В «Повести об одном ученом и одном императоре» Гранин подходит к вопросу об образе жизни как результате раз и навсегда сделанного человеком выбора. Обратного пути нет, как бы мы этого ни желали.

Судьба человека, судьба ученого — от чего она зависит? От целенаправленности личности? От силы обстоятельств?

Этот же вопрос ставится Граниным на совсем другом жизненном материале, уже современном, в повести «Эта странная жизнь». Ее герой — известный ученый, оставивший огромное научное наследие, Александр Александрович Любищев.

В самом начале повести лукавый автор тоже (как и в начале повести об Араго) прикидывает, выбирает жанр, а вместе с тем — и дает пунктир своего понимания личности Любищева. Это будет не научно-популярный очерк, хотя повествование не лишено и научных сведений, не приключенческая повесть, хотя и здесь есть своя тайна и свой секрет. Гранин берет реальную человеческую судьбу, реальную личность, хотя и заявляет парадокс: «Факты интересны тогда, когда их необязательно придерживаться». Подлинность, конечно, связывает руки, но необходимо стремиться к достоверности.

И перед нами проходит в высшей степени своеобразная жизнь, насыщенная деятельностью, лишенная внешних примет занимательности.

Тут нет ни Испании, ни разбойников, ни императоров. «Жизнь, прожитая им, — внешне самая заурядная, по некоторым приметам даже незадачливая; с точки зрения обывателя, он — типичный неудачник, по внутреннему же смыслу это был человек гармоничный и счастливый, причем счастье его было наивысшей пробы».

Любищев действительно обладал секретом — «насчет того, как лучше жить». Ученый терпеливо, изо дня в день, осуществлял свой образ жизни, подвижнический и беспрецедентный. Можно сказать, что это человек, возведший жизнь в систему, а систему воплотивший в жизнь. «Подвига не было, — замечает Гранин, — но было больше чем подвиг — была хорошо прожитая жизнь. Странность ее, загадка, тайна в том, что всю ее необычайность он считал для себя естественной».

Любищев умер, образ его как бы отдаляется, застывает; писатель ставит перед собой задачу восстановить это подвижничество духа во всех его противоречиях. Он не ищет в своем герое только «святости», только высоконравственных и положительных начал, «идеального» облика. Любищев прожил достаточно сложную жизнь, чтобы при ближайшем рассмотрении не растаял романтический флер. Писатель пытается представить нам его без всякого ореола — «плохо одетый, громоздкий, некрасивый старик, с провинциальным интересом к разного рода литературным слухам. Чем он мог пленить? Поначалу казалось, что привлекает еретичность его взглядов. Все, что он говорил, шло как бы вразрез».

Но не только своеобразие мышления привлекло в Любищеве Гранина.

Поразила его — и поражает читателя — невероятная величина наследия, оставленного им: написано более пятисот листов разного рода статей и исследований — двенадцать с половиной тысяч страниц научного машинописного текста!

Работоспособность и энергичность его непостижимы. Наследие Любищева состоит из многих разделов, он мог быть одновременно узким специалистом и универсалом с невероятным диапазоном знаний. Но «дело даже не в количестве, — пишет Гранин, — а в том, как, каким образом он этого добивался. Вот этот способ и составлял суть наиболее для меня привлекательного создания Любищева».

Подвиг Любищева состоял в выборе образа, способа жизни. Сейчас, как никогда прежде, человечество жалуется на дефицит времени — его не хватает ни на что: ни на работу, ни на друзей, ни на детей, ни на жизнь. Любищев поставил время под строжайший контроль и учет, каждодневно записывая все временные затраты, ежемесячно и ежегодно подводя времени баланс. Гранин показывает, как Любищев пытался приручить, ухватить, задержать время — и, действительно, как много ему удавалось!

Любищев постоянно хронометрировал себя, подсчитывая не только «стоимость» каждой статьи, но и время отдыха, чтения газет, прогулки.

С молодости, с двадцати лет Любищев (как и Араго!) уже твердо знал, чего он хочет, он жестко запрограммировал, «выбрал» свою жизнь. Но не значит ли это — ограничить, упустить возможности? Нет. Оказывается, «и это примечательно, что судьба Любищева — пример полнокровной, гармоничной жизни, и значительную роль в ней сыграло неотступное следование своей цели. От начала до конца он был верен своему юношескому выбору, своей любви, своей мечте».

Увы, под конец жизни выясняется, что он не выполнил всего намеченного. Неудачник? Может быть. Счастливый неудачник — так это определяет Гранин.

Образ времени, сама его пластичность чрезвычайно важны для Гранина-художника. «Странная жизнь» Александра Александровича Любищева насквозь связана не только с преодолением притяжения Времени, но сила ее в том, что она ни в чем не отделялась от своего исторического настоящего, а, наоборот, существовала с ним в едином ритме.

В одной из своих работ М. Бахтин замечал, обращаясь к творчеству Гёте: «Современность для него — и в природе и в человеческой жизни — раскрывается как существенная разновременность: как пережитки или реликты разных ступеней и формаций прошлого и как зачатки более или менее далекого будущего». Безусловно, это наблюдение шире своего конкретного адреса.

Связь прошлого с будущим осуществляется через личность человека, через его настоящее. Но фантастический вымысел может поменять времена местами — осуществить временной сдвиг.

То самое время, за которым охотился Любищев, Гранин смещает из реальности в фантастику в рассказе «Место для памятника», но проблема остается той же — человек и время, выбор человеком своего образа жизни.

Гранин четко выстраивает сюжет рассказа «Место для памятника» на чисто фантастической ситуации. Ортодокс Осокин борется с фантомом, с тенью, но с тенью чего-то необычного и великого, коснувшейся его серой чиновничьей жизни, в которой он знал только одно: пустить или не пустить, дать или не дать. Лиденцов, ученый, просивший у него комнату для работы, объяснял свою нужду в площади совершенно невероятно — ему нужно сидеть и думать! Лиденцов, однако, оказался великим ученым, ученым с мировым именем, имеющим свои собственные отношения с временем; человеком, предвидящим будущее. Человек бумажки, обладающий не умом, а исключительно «здравым смыслом», парадоксально — через много лет — способствует возрождению общественной памяти о столь неприятном ему субъекте.

Осокин — это комбат наоборот из повести «Наш комбат». В отличие от того, пристально вглядывающегося в прошлое с целью установить объективную истину, Осокин — человек с «неколебимой убежденностью в том, что все можно отменить, подчинить, исправить — и теорию невероятности, и физику, и будущее, — в сущности, он брался переделывать и прошлое».

Гранин в этом рассказе ищет новые художественные возможности, сочетая фантастику с гротеском, гиперболой. Образ Осокина строится им по законам сатирического изображения. Это — образ, лишенный светотени, вариантов; никаким «выбором» в рассказе и не пахнет.

Сочетать же по законам психологической прозы образ человека «здравого смысла» с образом человека стихийно талантливого, одаренного, как говорится, «от бога» Гранин попытался в повести «Однофамилец».

«Кто-то должен», «Однофамилец», «Дождь в чужом городе» — повести чисто беллетристические, сюжетные, написанные без какого-то ни было документализма. Гранин оставляет здесь свою проповедническую публицистику, прячет свой сильный авторский пафос; вместо открытой читателю творческой лаборатории — поисков жанра на глазах публики — традиционное фабульное повествование.