Если Хавкин готовил вакцины из живых, но ослабленных культур холерного вибриона (что было затруднительно и небезопасно для приготовляющих), то приоритет в изготовлении совершенно безопасных вакцин из убитых вибрионов принадлежит Н. Ф. Гамалее.

Эту работу он опубликовал впервые в 1888 г., об этом же писал и в 1889, и в 1890, и в 1891, и в 1892 гг. (Гамалея испытал на себе и на своей жене безопасность предложенной им вакцины). За границей же честь открытия этих вакцин приписывается Колле, хотя он опубликовал свою работу об использовании убитых вакцин лишь в 1894 и в 1896 гг., т. е. несколько лет спустя после открытия Гамалеи, отдавшего много лет жизни изучению холеры и посвятившего ей свою докторскую диссертацию.

Н. Ф. Гамалея (1859–1949).

Мы уже говорили о продолжателе дела Самойловича по борьбе с чумой — Данииле Кирилловиче Заболотном. Но Заболотный работал не только над чумой. Много раньше он занимался проблемой невосприимчивости к холере. Начав работать в 1893 г. еще студентом у профессора В. В. Подвысоцкого, Заболотный установил, что сусликов легко можно заразить и даже убить холерным вибрионом. Он установил также, что если сусликов заразить сначала убитыми вибрионами, совершенно безвредными, то заражения живыми вибрионами уже не наступает. Суслики приобретают невосприимчивость к холере. В целях применения убитых вибрионов для предохранения человека Д. К. Заболотный произвел опыты на себе и над своими товарищами по работе — будущим профессором Иваном Григорьевичем Савченко, тогда еще врачом, студентами Павлом Григорьевичем Стасевичем, впоследствии профессором, и Андреем Тимофеевичем Леонтовичем, ставшим через много лет академиком. Опыт был произведен с безукоризненной точностью. Сначала все принимали убитых и в силу этого безвредных холерных вибрионов, затем «…1 мая 1893 года в 11 1/2 часов утра, после нейтрализации желудочного сока 100 см³ 1 % раствора соды (это делалось для того, чтобы обычно кислый желудочный сок сделать безвредным для попавших в желудок возбудителей холеры. — Г. В.) мы, — пишут авторы, — в присутствии профессоров Подвысоцкого, Леша и других сотрудников лаборатории, выпили по 0,1 см³ односуточной бульонной культуры холерного вибриона. Чтобы не было сомнения в отношении вирулентности (болезнетворности) вибриона, культура из той же пробирки была впрыснута двум кроликам (одному 0,5, другому 1 см³). Один из кроликов погиб до вечера того же дня, другой — ночью. Наше самочувствие в течение эксперимента было вполне удовлетворительное». Этим опытом ученые доказывали, что можно приемом (через рот) убитых возбудителей холеры предохранить себя от холеры. И это наши ученые доказали на себе. Заболотный не был кабинетным работником. Он, как уже видел читатель из предыдущего, был настоящим организатором борьбы с различными инфекциями. Исходя в делах практических из теоретического изучения вопроса, Заболотный умел отличить истинно-научные взгляды от надуманных теорий немецкого ученого Макса Петтенкофера, который считал, что холерный вибрион становится «ядовитым» после того, как «дозреет» вне больного человека, и может лишь после этого распространять заразу по воздуху.

«Вибрион холерный вызывает холеру, — говорили лучшие русские ученые того времени, — попадет ли он в рот здорового с рук больного, или из воды, нечистот или из воды загрязненного источника». С ним нужно бороться, и Заболотный боролся. В 1908–1909 гг. холера посетила Россию, поразив и города по Волге, и Петербург. Правда, были в России ученые, которые следовали теории Макса Петтенкофера; они учили, «что холера распространяется путем образования местных очагов на загрязненной почве и рассеивается из этих очагов через воздух, а холерные бактерии претерпевают в человеческом организме изменения, которые могут объяснить утрату ими непосредственно заразительности».

«Вибрион, всюду вибрион», говорил Заболотный в ответ на эти надуманные теории. И он с этими теориями боролся. Та же Суражевская, которая работала впоследствии с Заболотным во время чумы в Харбине, была его помощницей во время холеры в Царицыне, а затем и в Петербурге. «Даниил Кириллович, — пишет она мне, — был замечательный человек тем, что он не бросался, сломя голову, в опасные места, он подходил к ним, зная, откуда грозит опасность, и зная, как с этой опасностью бороться. Он встречал ее открыто, без страха, и нас учил тому же. Он был убежден, что холерная вакцина должна помочь, потому не боялся после прививки проглотить холерного вибриона и широко проповедовал в Царицыне необходимость вакцинации.

Вернувшись из Царицына, я непосредственно перешла на работу в Петербург, где в 1908 и 1909 гг. была страшнейшая холера. Я работала в одной из лабораторий, которую устроил Заболотный, а их было четыре. Люди умирали по 1000 человек в день, потому что в городском водопроводе мы находили холерного вибриона в 5 кубических сантиметрах воды; те люди, которые хотели пить „живую воду“ (так мне сказал один больной, которому я поднесла кипяченой воды: „зачем ты даешь мне мертвую воду, дай мне живой воды“), те люди пили „живого вибриона“ и умирали сотнями в день.

Здесь в лаборатории мы, кроме практической работы, вели и научную. Лечили больных простоквашей из болгарской палочки, определяли выживаемость и распространение вибриона в трупах». В этом же письме она дает характеристику Заболотного:

«Я хорошо знала всю семью Даниила Кирилловича и кроме самых лучших, светлых, теплых воспоминаний ничего передать вам не могу. Он был совсем особенный человек, таких сейчас нет. Простой, необычайной скромности, остроумный, живой. На мое несчастье не могу послать вам фото нашей экспедиции: когда мы уезжали, нас снимали, и карточка наша была в „Огоньке“. Может быть я ее еще найду.

Он (Заболотный) был бессребреник: к нему направляли письма: „Дорогой профессор, помогите, если можете“ и он удовлетворял просьбу, даже не зная, кто к нему обращается».

Этого человека любили и уважали. Из села Чеботарки (ныне Заболотное) он приезжал часто в Жмеринку, здесь в каждом доме Заболотный был желанным гостем и своим человеком, близким и любимым. С пожилыми людьми он вел степенные разговоры, с молодежью был в дружеских отношениях, поверенным их тайн, советником в выборе высшего образования. Молодые вырастали, но Даниил Кириллович всегда оставался для них непререкаемым авторитетом. Он всегда называл их просто по имени, с ними он фотографировался, и в руках у меня даже есть эти фотографии, на которых изображен Заболотный со своими друзьями в Жмеринке.

Эти потускневшие и выцветшие от времени фото хранятся как священные реликвии. На них изображен «Наш Даниил Кириллович». И много позже, когда в волосах его друзей появились уже серебряные нити, а они сами прошли большую часть своего жизненного пути, Даниил Кириллович все же называл их, своих друзей, которые выросли у него на глазах, Лизами, Катями, Анями, а при встрече с ними в Москве всегда интересовался, что поделывают их матери и отцы в Жмеринке, или вспоминал, как некоторые из них студентками-медичками и молодыми врачами работали у него в лабораториях в Подольском земстве во время холеры и как он учил их выделять чистые культуры вибриона. А был он в это время академиком и президентом Академии наук УССР.

Есть прекрасная поговорка: чтобы быть умным, одного ума мало. У Заболотного был не только светлый ум, но и золотое сердце.

О хороших людях, украшающих и украшавших жизнь человеческую, — можно и должно писать даже не в дни юбилейных торжеств.

Здесь бы хотелось упомянуть об одном враче — истинном ученом, имя которого как-то мало вспоминают, или, если вспоминают, то только на страницах специальных изданий, — о Василии Исаевиче Исаеве (1854–1911). Как-то прошел он в жизни мало отмеченным, а ведь это был настоящий ученый и многое сделал для науки.