Так окончилась жизнь замечательного человека, прекрасного врача-ученого, истинного учителя врачей и общественного деятеля.

Очерк третий

СЫПНОЙ ТИФ

В 1916 г. в немецком журнале «Zeitschrift für Gigiene» (т. 82, вып. 2) появилась статья турецкого врача Гамди, эпически рассказавшего об опыте некоего Г. О. (Н. О.), который, работая в Эрзинджане (Малая Азия), для изучения сыпного тифа ввел 310 здоровым военнопленным кровь сыпнотифозных, находившихся в разгаре болезни. Из зараженных заболело 174, умерло 49.

С тех пор и до сегодняшнего дня в учебниках, из монографии в монографию блуждает этот анонимный преступник, фамилия которого была скрыта от читателей, а сам он трактовался автором статьи как душевнобольной. В настоящее время мы можем совершенно точно сказать, что это был турецкий врач Гамид Осман, что сам автор статьи был соучастником этого преступления, точно так же как косвенными участниками ужасного опыта были немецкие врачи Гейнц Цейсс и Роденвальдт. Только незнание литературы и истории медицины не позволяло уже давно назвать фамилии участников этого бесчеловечного опыта, о котором спокойно рассказал в 1926 г. сам Цейсс в монографии, посвященной Обермейеру[13]. Нужно думать, что д-р Гейнц Цейсс, фашистский профессор времен Гитлера, проводил и в дальнейшем, но более изощренно, аналогичные «научные» эксперименты. Сделанное Гамидом Османом, Гамди и другими бледнеет и кажется невинным сравнительно с преступлениями, совершенными фашистскими медиками во время второй мировой войны.

Сопоставим указанный факт со следующим, рассказанным без всякого подчеркивания своего героизма русским врачом, ординатором Одесской городской больницы, а впоследствии профессором в Петербурге, Осипом Осиповичем Мочутковским.

«10 марта 1876 года в 1 ч. 30 м. дня у больной семнадцатилетней девушки Катерины Н-й из разреза на коже взята была мною кровь, и посредством ланцета я сделал прививку самому себе, непосредственно с тела на тело, и с этого времени стал измерять 2 раза в день собственную температуру. В 11 часов 28 марта у меня начала болеть голова и я, отправляясь на службу в больницу, счел нужным еще раз измерить температуру, которая оказалась 38,2°. Около двух часов дня у меня разыгрался потрясающий озноб, и головная боль достигла такой силы, что я с трудом дождался конца консультации… И затем тотчас уехал домой».

Мочутковский болел тяжело и выздоровел только 15 апреля. «Сердечная аритмия (неправильная деятельность сердца) продолжалась лет 18». Тяжелой болезнью заплатил Мочутковский за открытие тайны, дорогой ценой он узнал, что заразное начало сыпного тифа кроется в крови. Мочутковский еще в 1876 г. совершенно точно установил, где находится возбудитель болезни и каков ее скрытый период, пугавший еще долго и врачей и окружающих сыпнотифозного.

О. О. Мочутковский (1845–1903).

Достаточно вспомнить, что обычно в прежнее время администрация больниц подбирала весь персонал сыпнотифозных отделений из перенесших эту болезнь. Если в 60-е годы прошлого столетия многие корифеи, в том числе С. П. Боткин и Г. А. Захарьин, еще робко подходили к дифференцированию тифов, то уже в начале 70-х годов сыпной тиф был изучен клинически, и определено различие между сыпным, возвратным и брюшным тифами.

Сыпной тиф — одна из тяжелейших инфекций: угнетение сознания (тиф — тифос по-гречески потемнение, затемнение сознания), высокая температура до 39,5—41,5°, продолжающаяся от 9 до 16–17 дней, а в случаях с осложнениями и много дольше. Болезнь сама пишет на теле больного свое название — на 5-й день заболевания появляется сыпь, раньше всего в верхней части туловища. Все проявления этой болезни связаны с нарушением деятельности центральной нервной системы, а внешний вид больного говорит о тяжелом его состоянии: большинство выздоровевших, даже те, которые во время болезни как будто и не теряли сознания, не помнят, что с ними было, кто их лечил, кто посещал, что происходило вокруг.

Русские врачи хорошо знали сыпной тиф и понимали, что эпидемии его — явление социальное и что для освобождения от этой страшной болезни нужно коренное изменение «российских порядков». Регистрировался сыпной тиф десятками тысяч случаев, главным образом в годы народных бедствий, голода и политической реакции, когда царские тюрьмы были переполнены передовыми людьми.

Годы войны всегда были годами эпидемий: зимой и ранней весной по следам армий победителей и побежденных продвигались грозными спутниками сыпной и возвратный тифы. Историки военного дела совершенно точно устанавливали этот факт. Первая отечественная война: Наполеон под давлением войск Кутузова уходит из России, по пути его всюду жертвы «военного тифа», точнее сыпного и возвратного.

Из истории известно, какую тяжелую дань принесла наполеоновская армия этой болезни.

Из Москвы вышла восьмидесятитысячная армия Наполеона, в Вильно она оставила 25 тыс. человек, жертв сыпного тифа. На дальнейшем пути «французские солдаты, возвращавшиеся из России, — пишет Гезер, историк эпидемий, — разнесли заразу на большой части центральной Европы». «Почти раздетые… они шли через Польшу и Германию, широко распространяя инфекцию среди населения». Число погибших отсыпного тифа в Германии в течение 1813–1814 гг., — говорит другой историк эпидемий Принцинг, — должно исчисляться по меньшей мере в 200–300 тыс. человек; всего же число заболевших было, по крайней мере, около 2–3 млн. В эту цифру не входит огромное число погибших французских и русских солдат.

Победы Кутузова тем более замечательны, что и русские войска также страдали от тифов. Преследуя по пятам уходившего врага, наши солдаты, останавливаясь в покинутых французами помещениях, получали страшные подарки. Вот что пишет Тарле: «В русской главной армии (т. е. той, которая шла от Тарутина до Вильно вслед за Наполеоном) оказалось к 10 декабря всего 27 464 человека, а когда она выходила из Тарутина (10 октября 1812 года) в ней было 97 112. Из них более или менее точному подсчету поддается цифра 60 тыс.: 48 тысяч больных лежало в госпиталях, 12 тысяч убитых в боях или умерли от ран и болезней». Как мы думаем, большинство из этих больных и умерших были жертвами сыпного тифа.

Велики были потери, наносимые русскими войсками союзникам, осаждающим Севастополь во время Крымской кампании, но и русские войска, и войска союзников, страдали еще больше от сыпного и возвратного тифа зимой, от холеры и дизентерии — летом. Точные данные об этих потерях отсутствуют, но обширные кладбища — французское и английское — под Севастополем говорят о них. Наши сведения о потерях под Севастополем от болезней разноречивы: одни историки указывают на огромную цифру в 888 тыс. на всю армию (эти данные следует считать преувеличенными по ряду соображений), другие — пишут, что потери равны многим десяткам тысяч, а по докладу Шеню, начальника французской санитарной службы, даже сотням тысяч.

Данные о русско-турецкой войне, когда врачи уже довольно точно распознавали сыпной тиф, останавливают наше внимание. В «Военно-медицинском отчете за войну с Турцией 1877–1878 годов» говорится, что в дунайской армии сыпным тифом болело 54,8 на тысячу человек, а в Кавказской армии — 64 на тысячу при огромной летальности (число смертей на 100 заболевших), равной соответственно 51,0 и 41,5, т. е. потеря от заболеваний была колоссальная. Скученность, отсутствие самых элементарных мер по ограждению войск создавали предпосылки к распространению паразитарных тифов вообще, сыпного в частности.

В феврале 1878 г. эпидемия тифа достигла таких размеров, что в некоторых частях войск главных сил только те избегли заражения сыпным тифом, которые прежде им болели. При этом врачи, лазаретная прислуга, санитарные роты, более других соприкасавшиеся с больными, переболели поголовно. Вот что пишет в официальном документе дивизионный врач 45-й пехотной дивизии: «Самый жалкий вид представляла дивизия в апреле 1878 года при возвращении в Карс. Тут едва брели жалкие остатки ее, которых насчитывалось по 400 человек в каждом полку, обносившихся, грязных, слабых, истощенных после перенесенного тифа, причем у многих были только тощие мешочки на спине, а ружья и ранцы были сложены на повозки, как тяжесть, с которой эти люди на ходу не могли управляться. Думаю, что одна только надежда скорого возвращения на родину, бывшая в сердце каждого, ободряла и подталкивала всех вперед, иначе трудно было бы понять, как перенесли несчастные этот поход, который вследствие весенней распутицы пришлось опять совершать по непроходимым дорогам, с вытаскиванием обозов и проч.».