Зато тушенка представляла собой совсем иное дело, потому как тут нам приходилось полагаться на милость фирмы «Манфред Вайс» АГ из Будапешта — «гарантированного поставщика дохлых собак и разнообразной падали» королевским и католическим военно-морским силам Его апостолического Величества. У каждого моряка имелась собственная любимая страшная история про мясные консервы Манфреда Вайса. Один матрос клялся, что его двоюродный брат, служивший на Дунайской военной флотилии, видел, как работники фирмы растягивали поперек реки сети в весенний паводок с целью выловить для фабричных котлов уносимые течением мертвые туши. Другой, перебивая собеседника, божился, что знавал в Праге одного раненого, который наблюдал вагоны, битком набитые павшими лошадьми, следующие в Будапешт от полей сражений в Галиции. Вне зависимости от того, были ли правдивыми эти живописные истории, не вызывает сомнений факт, что герр Вайс и его сообщники по преступлению славно набили мошну, снабжая нас едой, которая неизменно была отвратительной на вкус, а зачастую и откровенно тухлой.

Однако в тот достопамятный вечер нас изрядно порадовали два неожиданных угощения: таухфюрер и его помощники спускались по трапу с «Марии-Терезии», неся не только благоухающий мешок со свежим хлебом, только что извлеченным из печи крейсера, но и с двумя деревянными ящиками какого-то консервированного жаркого, призванного дополнить привычный рацион из жестянок Манфреда Вайса. Впрочем, изучать их внимательнее времени не было — если мы хотели добраться до Првастака вскоре после захода солнца, отплыть требовалось через несколько минут. Не утруждал я себя и соблюдением санитарного предписания, гласившего, что свежеиспеченный хлеб следует употреблять в пищу только на следующий день. Атмосфера внутри U-8 была очень влажной, и мы слишком хорошо знали, что хлеб быстро отволгнет.

Наш первый ночной рейд к Првастаку получился малообнадеживающим. U-8 крейсировала под одной машиной на трех узлах от заката до восхода, но сколько не вглядывались мы во тьму, так и не смогли ничего разглядеть. Только услышали около часа ночи далекий звук, который мог быть — а мог и не быть — жужжаньем моторной лодки. К трем часам я пришел к выводу, что поиски бесполезны. Теперь, когда до рассвета менее часа, итальянский лайнер точно не покажется, поэтому как вахтенный офицер я отдал приказ приготовить для экипажа горячую пищу. Если нам предстоит на целый день уйти под воду, это последний шанс, тем более что при всплытии вечером погода может оказаться слишком бурной для работы на камбузе. Котел был должным образом извлечен на палубу и установлен на бензиновую печку внутри ящика в передней части рулевой рубки — предосторожность излишняя, потому как дно котла полностью закрывало горелку, и таким образом свет не мог выдать нас во время нахождения на поверхности ночью. Я приказал дежурному коку, электроматрозе Дзаккарини, вскрыть банки с жарким, а тушенку Манфреда Вайса приберечь на завтра, когда возможности разогреть еду может и не представиться.

Пока распаковывали коробки с консервами, на палубу вышел покурить Бела Месарош, пожаловавшийся на то, что внизу слишком жарко, чтобы спать. Мы стояли рядом в темноте, рассеиваемой только летними звездами, свет которых кажется вдвойне ярким в такие безлунные ночи.

— Ну вот, Месарош, — говорю я, глядя на восток горизонта. — Не так уж много времени остается. Скоро начнет светать. Похоже, наши итальянские друзья решили-таки не навещать нас сегодня. Интересно, больше ли повезет нам завтра ночью?

— Сомневаюсь, герр коммандант, — отвечает он, попыхивая трубкой. — Когда вам вручают разведдонесение от какого-то проходимца из Анконы, содержащее такие детали, то ставлю гульден против медного фартинга, что тот состряпал его с целью отработать деньги, потраченные на шампанское и девок. Не удивлюсь, если этот тип тянет денежки и из итальянцев, потчуя их тем же блефом, что и нас. Помнится однажды…

— Герр, коммандант, разрешите обратиться! — прерывает нас Дзаккарини.

— В чем дело?

— Честь имею доложить, герр коммандант, что жаркое испорчено.

Он протягивает мне первую из открытых жестянок. Разглядеть в темноте удавалось лишь смутные очертания, однако нос сигнализировал о том, что не все в порядке — пространство вокруг нас уже наполнил стойкий аромат некоей протухшей овощной субстанции.

С жестянкой в руках я спустился по трапу рулевой рубки в ярко освещенный центральный пост. Этикетка содержала лишь следующее: K.U.K.  KONSERVENFABRIK NO.  109 HOFMOKL UND SAWICKI.  RZESZÓW,  UL.  JATKOWA. Внутри банки обнаружилось дурно пахнущее, бурое месиво из нашинкованных капустных листов — это значит, что перед нами был консервированный бигус. Те из вас, кто путешествовал по Центральной Европе, имели шанс познакомиться с этим образчиком польской кухни —своего рода гуляшом из квашенной капусты, свежих кабачков, кусочков колбасы и нарезанного кубиками мяса. В лучшем своем проявлении, с олениной, грибами и красным вином, это благородное блюдо, традиционно подаваемое охотникам в лесу на Новый год. Даже теперь его аромат возвращает меня в дни юности: запах порохового дыма, хруст мерзлых сосновых игл под ногами и пронзительно-голубое польское небо. Но в проявлении обычном бигус представляет собой малоаппетитную смесь, которую подают в дешевых кафешках и институтских столовых: невкусное, пресное крошево из капусты, извлеченной из последней оставшейся за зиму кадки, с мясными обрезками. Было совершенно очевидно, что в данном случае мы столкнулись с чем-то более близким к последней версии, нежели к первой. Но как ни крути, рацион есть рацион — не хочешь есть это, придется довольствоваться половинкой буханки хлеба, а на завтра будешь грызть цвибак и потреблять консервы от Манфреда Вайса. Поэтому я вернулся на палубу с намерением явить позитивный командирский пример.

— Чепуха, Дзаккарини! Жаркое первый сорт — просто переложили квашеной капусты, и все дела. Зауэркраут[13], когда снимешь крышку с бочки, всегда воняет как уличный сортир. Просто вываливай в котел, и в подогретом виде все будет в лучшем виде.

Даже в темноте я уловил, что Дзаккарини не верит мне.

— Черт побери, приятель, если откажешься есть это, то, по меньшей мере, еще на целые сутки останешься без горячего. Я вполне понимаю, что вы, южане, не в восторге от капусты и кнедликов, но вам известно, что нормы питания на подводной лодке не предусматривают пасту и ризотто чаще, чем три раза в неделю. Поэтому взбодрись и принимайся за готовку, а то рассвет уже скоро.

Полчаса спустя все подвахтенные поднялись на палубу и получили по миске парящего жаркого с капустой и по половине буханки хлеба. Как я и предрекал, аромат за время разогрева по большей части улетучился, и получилось варево если не аппетитное, то вполне съедобное. Заупрямился только Бела Месарош. Он съел половину миски, потом остановился.

— Пресвятая матерь Божия! — говорит он. — И что только кладут в это польское месиво? Мне конский навоз пробовать приходилось — и то вкуснее.

И с этими словами демонстративно вываливает остатки за борт. Меня так и подмывало полюбопытствовать, при каких это обстоятельствах доводилось фрегаттенлейтенанту Беле, барону фон Месарошу из Наджимесарошаза пробовать лошадиный помет, но имелись другие вещи, требующие внимания. Предстояло покормить вахтенных. Как только те покончили с едой и пришло время сменяться (было почти четыре часа утра), им выдали половину винного рациона. По причине издержек военного времени, уже несколько месяцев назад в надводном флоте перестали выдавать положенные пол-литра вина. Но благодаря изобретательности моего старшего офицера и его дружбе с одним торговцем из Новиграда на борту U-8 рацион сохранился. Поэтому как раз когда небо на востоке стало сереть, каждый матрос получил по четверти литра сладкого курзольского в свою оловянную кружку.

Затем была дана команда занять места к погружению, и готовиться к тому, что обещало стать жутко долгой и утомительной дневкой на грунте. Погружение к тому времени сделалось на борту U-8 точной и до мелочей отработанной операцией — одной из тех, которыми мы так гордились, как и всеми нашими маневрами, за тишину и спокойствие, с коими она выполнялась, так непохожими на шум и гомон артиллерийских учений на борту линейных кораблей. Сначала с рубки снимались кожухи вентиляционных труб, а сами отдушины задраивались, затем глушились надводные двигатели, а их выхлопные трубы перекрывались. Затем наступал черед всех люков, кроме одного в рулевой рубке. Включались вентиляторы, вытягивающие из лодки остатки паров бензина.