Глава шестая

Сдается, что после столкновения с итальянским эсминцем я пробыл без сознания с минуту или около того. Но, очнувшись, обнаружил, что все под контролем: моторы ровно жужжат, электрические лампы снова горят, а экипаж, пусть на побелевших лицах моряков и застыло напряжение, весь на своих местах, как если бы ничего особенного не случилось. Бела Месарош стоял рядом со мной на коленях и, приподняв мне голову, стирал кровь со щеки, рассеченной рукояткой перископа. Осмотревшись, я заметил, что перископ не только смещен по оси — удар с такой силой вогнал его внутрь, что конец на добрых двадцать сантиметров вошел в стальную плиту палубы. Еще я увидел как из рулевой рубки тоненьким ручейком, как если бы соседи наверху забыли закрыть кран в ванной, стекает вода.

— Как вы? — осведомился Месарош.

— Вполне сносно, спасибо. Дышать немного трудно и голова болит.

Он поднял взгляд к люку рулевой рубки.

— Как там у вас, машиненмайстер?

— Не так уж плохо, герр лейтенант, — донесся сверху голос Легара. — Пара швов разошлась, и перископу конец, но течи не из тех, с которыми не справятся трюмные помпы.

Судя по всему, мы перенесли наше небольшое приключение относительно благополучно — получили повреждение, но по-прежнему на плаву. Но нам еще предстоит ускользнуть от преследователей, жаждущих отмщения за потопленный крейсер, и вернуться в гавань. Задача непростая, потому как теперь в подводном положении мы оказались совершенно слепы, и потому вынуждены полагаться лишь на крайне ненадежный магнитный компас. Единственным приемлемым образом действий было следовать на зюйд-ост на глубине двадцати метров со скоростью около четырех узлов. Идея заключалась в том, что этот курс обещал вывести нас на глубокую воду, и тем самым снизить риск налететь на камни, и одновременно стряхнуть с хвоста итальянские эсминцы, подведя их к пушкам Лиссы. В течение следующего часа мы несколько раз слышали доносящийся сверху шум винтов, а поблизости разорвалось четыре или пять маленьких бомб, но постепенно звуки погони замерли.

Мы снова ощутили настоятельную потребность в свежем воздухе. Возбуждение, владевшее нами последние два часа, отвлекло мысли от жуткой вони, заставившей нас всплыть почти под самым днищем у итальянского броненосного крейсера, вечная ему память. Но стоило страстям поулечься, наше болезненное состояние и смрад в воздухе стали ощущаться с новой силой. Около одиннадцати утра я дал команду всплывать. Старший офицер примостился внутри покореженной рубки с целью наскоро оглядеть горизонт через иллюминаторы и сообщить, можно ли выходить. Опасности не наблюдалось, но люк рубки заклинило при столкновении, и выбираться пришлось через люк машинного отделения. Господи, был ли когда-нибудь свежий морской воздух приятнее, чем в то утро после четырех с лишним часов маринования в отхожем месте?

Внешний осмотр показал, что не утонули мы просто чудом. Навигационный перископ срезало начисто, боевой согнуло дугой, а рулевую рубку страшно искорежило — обтекаемый внешний колпак был прорезан по обе стороны от устойчивой к высокому давлению башенки, которую и саму помяло и погнуло. Происхождение этих разрезов стало ясно позднее. При тщательном осмотре пространства под внешним корпусом я обнаружил кусок фосфористой бронзы, грани которого были гладкими с двух сторон и неровными с третьей. Как я догадался, то был кончик одной из лопастей винта эсминца, которому не хватило всего нескольких миллиметров, чтобы вскрыть наш прочный корпус как консервную банку и отправить на дно. Еще на покоробленных пластинах рулевой рубки виднелись красные полосы.

Месарош поскреб одну ногтем, понюхал задумчиво и сказал:

— Ну, стоит отдать должное итальянскому флоту — краска на днище у них не чета той бурде, которой пользуемся мы.

Помимо ущерба выяснилось, что магнитный компас подвел нас даже сильнее, чем обычно. Пытаясь держать курс на зюйд-ост, мы рассчитывали оказаться к югу от острова Лисса, а теперь он открывался на севере. А еще стал задувать норд-ост — не слишком приятная новость для субмарины, единственным источником воздуха для машин которой служит люк, расположенный всего в метре над ватерлинией.

Именно это обстоятельство подвигло меня повернуть на норд-ост и взять курс на Лесину, а не пробиваться на зюйд к городу Лисса. Продолговатая гористая Лесина хотя бы укроет нас от непогоды. Итак, мы запустили бензиновые двигатели и дали ход, управляя лодкой посредством команд через люк в машинном отделении.

Не прошло и двадцати минут, как послышался доклад впередсмотрящего:

— Двухтрубный корабль сорок градусов справа по борту!

Кораблем оказался старый миноносец TB-XIV под командой совсем молоденького линиеншиффслейтенанта.

— Эгей, на U-8! Принимайте поздравления! — С восторгом прокричал он, когда мы сблизились. — Как я понял, тот итальянский крейсер — ваша работа?

— Наша. Но как до вас так быстро дошли вести?

— Из форта Првастак послали телеграмму на Лиссу. Мы патрулировали пролив Неретва, когда получили по радио приказ идти к Првастаку и подобрать обломки прежде, чем их унесло в море. Вы в порядке? Вид у вас изрядно помятый, надо сказать. Не отбуксировать вас до порта?

— Итальянский эсминец таранил нас сразу после гибели крейсера, но на вид все хуже, чем на деле. Не хлопочите насчет буксировки, до Лесины мы своим ходом доберемся. А еще было бы хорошо, выясни вы, что это был за крейсер. Класс «Гарибальди», но точнее опознать не смог.

— Ну хорошо. Но если не возражаете, мы передадим по радио на Лесину, что вы идете туда.

Распрощавшись с TB-XIV, мы продолжили путь. Вскоре я уже жалел, что отказался от помощи, потому как двигатель левого борта закашлял и заглох, решительно отказываясь заводиться снова. Механики отсоединили топливопровод и слили немного горючего в банку из-под варенья. В бензине густо плавали хлопья серебристо-серой краски, которой покрывались изнутри баки. Очевидно, от взрыва торпед топливо перемешалось, и фильтры и карбюратор засорились. Оставалось идти вперед под одной машиной. Время уже близилось к часу дня когда мы проковыляли между восточными из островом Сан-Клементе и оказались ввиду места назначения. Насчет укрытия за горами Лесины я не ошибся. Над морем бушевал норд-ост, но здесь, с южной стороны острова, даже листья на оливах не колыхались. Выстроенный из белого известняка город Лесина лежал перед нами в полуденном мареве и дремал под защитой венецианской крепости, угнездившейся на поросшей виноградниками горе, позади поселения. Картина была почти такой же сонно-прекрасной как в дни моих довоенных парусных прогулок: среди кипарисов стрекотали цикады, а аромат лаванды плыл с красных полей, террасами поднимающихся по склону. Обычно в такое время суток даже ящерица старается не шевелиться, но этот день выглядел исключением.

— Да, Месарош, новости в этих краях распространяются быстро, — заметил я, опустив бинокль. — Похоже, на берегу нас ждет торжественный прием. Прикажите людям одеться в парадную форму, нельзя ударить в грязь лицом.

На расположенном в тени пальм пароходном причале примерно в миле прямо по курсу построился почетный караул из восьми десятков солдат. Солнце играло на меди духового оркестра, и в скором времени над сапфировыми волнами разнеслась бодрая мелодия марша «Принц Евгений».

Однако с каждой минутой состояние экипажа U-8 все менее располагало к триумфальному входу в порт. За минувшие полчаса стало ясно, что коварные Хофмокль и Савицки еще не закончили свои грязные игры: вдобавок к вызванному их капустным рагу метеоризму у нас развились сильные спазмы желудка и расстройство кишечника. Члены команды переминались с ноги на ногу, мечтая уединиться, а я сам, надевая парадный белый мундир, едва справлялся с могучими позывами. Но долг есть долг, и по мере приближения к пароходному пирсу наименее пострадавшие из матросов покорно выстроились на палубе. Мы ползли под электромоторами, потому как бензиновый двигатель правого борта тоже заглох на самом входе в гавань. Теперь оркестр наяривал «Марш Радецкого», и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть почетный караул. Он состоял из среднего возраста ландштурма, и из-под старомодных синих гимнастерок солдат выпирали объемистые брюшки. Во главе строя стоял с саблей наголо дородный офицер с пышными усами. Рядом с ним располагалось согбенное, увешанное медалями существо, облаченное в белый генеральский мундир и патентованной кожи кивер, какие с начала века встречались редко — этот убор у нас получил прозвище «заместитель мозга». Близ него поместился мужчина с наброшенной поверх головы темной тканью, вращающий ручку кинокамеры. Мои парни, как я с гордостью подметил, ухитрялись стоять навытяжку, вскинув подбородок, хотя все, не исключая меня и Месароша, стискивали зубы в стремлении сдержать позывы. Оркестр грянул «Готт Эрхальте», и мы с Месарошем, стоя на покореженной рубке, вскинули ладони к козырьку. Штайнхюбер высунул голову из люка машинного отделения и отдавал рулевому и механику указания, подводя нас к причалу. Солдаты на берегу взяли винтовки «на караул», флаги были приспущены в дань уважения к гимну империи. «У нас должно получится», — подумал я.