Парни заулыбались и вернулись к работе. Но они были слишком слабы, чтобы управиться, и только при помощи местных рыбаков и их жен нам удалось наконец надежно пришвартовать лодку. Я помогал в этих хлопотах, когда за спиной у меня раздался голос.

— Линиеншиффслейтенант Прохазка?

Я обернулся и увидел перед собой армейского капитана в мундире уланского полка. Мне бросилось в глаза, что он неловко держит правую руку, а ладонь ее затянута в черную кожаную перчатку. Офицер протянул левую руку.

— Рудольф Штрауслер, Третий, эрцгерцога Карла, уланский полк. Я тут приставлен пока исполнять разные поручения, после того как потерял часть руки в Галиции прошлой осенью. Наблюдал за вашей беседой с нашим дорогим командиром гарнизона, и решил извиниться за армейских и поздравить с победой.

— Спасибо, но извинения излишни. Я отдаю себе отчет, что мы, моряки, не слишком популярны у некоторых сухопутных, особенно после того как спасли их гарнизоны от итальянских крейсеров, грозивших разнести их в клочья.

— Вот именно. Мы дали старому болвану прозвище Мортаделла — наполовину свинья наполовину осел. Но вам стоит учесть, что герр оберст фон Фридауэр вообще не слишком расположен к флотским офицерам.

При упоминании этого имени я напрягся.

— И почему же?

— Дело в его жене, как понимаю. У меня младший брат служит на подводных лодках в Поле — Тони Штрауслер, вы его наверняка знаете. Он поведал мне тамошнюю сплетню. Супруга у старого Фридауэра просто смак. Венгерка, как я понял, и без ума от моряков. Похоже, за время отсутствия мужа она брала ночные уроки верховой езды у половины морского офицерского корпуса.

Я почел за лучшее не распространяться на эту тему, потому ограничился притворным возгласом изумления.

— Но тут ничего особенного нет, если верить слухам, — продолжил улан. — Говорят, что из-за нее одного из ваших товарищей-подводников  прямо перед войной едва не разжаловали.

— Да? И как было дело?

— А, обычная история. Старый Фридауэр неожиданно вернулся, и тому парню пришлось выпрыгнуть из окна, забыв штаны.

— Но честное слово, за такое со службы не выгоняют. В противном случае весь офицерский корпус императорской и королевской армии расскассировали бы уже давно. За исключением педерастов, естественно.

— Да, но в том случае герр оберст вызвал того малого на дуэль, а он на нее не явился. Помнится, тоже венгр, по фамилии Месакош или как-то вроде этого. Ну, шума было много: военный трибунал и все такое прочее. Бедолагу приговорили к публичному разжалованию, со срывом эполет и так далее. Но ему повезло.

— Как это?

— Трибунал заседал в пятницу, а приговор утвердили только в понедельник. А в воскресенье наш покойный наследник престола и его супруга посетили Сараево. Началась мобилизация, опытных офицеров-подводников не хватало, поэтому император специальным разрешением позволил тому венгру остаться на флоте до конца войны при условии понижения в чине и с пожизненным запретом на повышение.

Так-так, думаю, наконец-то мы разрешили загадку темной полосы на рукаве бушлата нашего старшего офицера. Я, понятное дело, ничего об этом не слышал, потому как в июне предыдущего года направлялся к китайской станции. Однако, с позором разжалован во фрегаттенлейтенанты с приговором вечно оставаться в этом чине — не удивительно, что Месарош порой скептически смотрит на вещи. Изумляет другое: вопреки всему он остался таким дельным и решительным офицером.

— Кстати, рад познакомиться с вами лично, — подвел черту Штрауслер. — Брат пару раз упоминал про вас в письмах и отзывался как о человеке стоящем. Но перейдем к вопросам более насущным. В моих силах обеспечить ваши людям медицинскую помощь и расквартировать их. Я адъютант при местном госпитале и прохожу из административных соображений по медицинскому ведомству, поэтому хоть Фридауэр и является номинально моим начальником, но не может помешать мне оказать вам гостеприимство. Подождите здесь, через полчаса за вами придет грузовик. И еще раз примите извинения за случившееся.

Мы пробыли на Лесине, на попечении у Штрауслера, два дня, пока не пришел миноносец и не отбуксировал U-8 в Шебенико. Наш триумфальный вход в гавань прошел значительно лучше чем недавняя катастрофа. Играли оркестры, развевались флаги, экипажи судов, облепившие леера и рангоут, вскидывали бескозырки и кричали  «dreimal hoch!»[20] так громко, что слышно, надо полагать, было даже в Поле. Побывку на Лесине я использовал для сочинения рапорта, где до мельчайших подробностей изложил все обстоятельства, при которых был потоплен итальянский крейсер. Закончил я его как раз на входе в Шебенико: «… честь имею покорнейше представить вышеизложенный рапорт, составленный нижеподписавшимся линиеншиффслейтенантом императорского и королевского флота Прохазкой в море между Лесиной и Шебенико, восьмого июля 1915 года». Оказавшись на берегу, я передал документ местному командующему округом, чтобы копии были направлены в Полу и Вену.

Во второй половине дня мой столь заслуженный отдых в койке на борту «Марии-Терезии» был прерван вызовом в кабинет начальника морских сил округа. Контр-адмирал Хайек ждал меня в обществе интеллигентного вида штабного офицера, которого представил как вице-адмирала барона фон Либковица. Выходило так, что адмирал прибыл сегодня на гидросамолете из Полы исключительно ради беседы со мной.

Разговор начал Хайек.

— Итак, герр шиффслейтенант, примите самые искренние поздравления с вашим выдающимся успехом у Првастака шестого июля! Рад, что мое доверие к вам и вашей лодке так убедительно оправдались. Итальянцы этот урок не скоро забудут. Считаю, мы можем не без оснований предположить, что после сокрушительного удара новых попыток обстрела берегов фатерланда больше не будет.

— Благодарю, герр адмирал, но на самом деле заслуга принадлежит моему экипажу. Я всего лишь нацеливал торпеды.

Тут вмещался вице-адмирал.

— Честное слово, дорогой мой Прохазка, ваша скромность заслуживает похвалы. Как и предельная честность, с которой вы составили свой рапорт. — Либковиц приподнял уголок отпечатанного на машинке листа, лежащего на столе. — Кригсмарине и наша императорская и королевская монархия имеют все основания гордиться вами, и я целиком и полностью согласен с высказанной контр-адмиралом оценкой влияния данного события на ход войны.

Штабной офицер наклонился ко мне и продолжил.

— Скажем прямо, герр шиффслейтенант, мы представляем вас к ордену Марии-Терезии.

Ну, я никогда особенно не стремился коллекционировать медали, но признаюсь: при этой новости сердце у меня екнуло. Медаль это одно, а вот рыцарский крест ордена Марии-Терезии — совсем другое, это высшая военная награда, существовавшая в старой Австрии. Подобно вашему кресту Виктории, то была неброского вида штучка. Но в отличие от «Виктории», «Марию-Терезию» не раздавали направо и налево: всего семьдесят или около того за всю войну, если не ошибаюсь. Стать кавалером ордена было голубой мечтой любого кадета всех военных училищ дунайской монархии, достижением даже большим, чем дорасти до фельдмаршала или начальника военно-морского штаба. Я заикнулся, что не достоин такой чести, но слабо, потому как дух у меня захватило от перспективы. Либковиц отмел мои возражения.

— Однако, Прохазка… — протянул он. — Однако, есть в вашем рапорте пара мест, требующих, как бы это сказать, определенного внимания, прежде чем документ попадет в императорскую канцелярию.

— Какие именно, если позволите спросить, герр вице-адмирал? Желаете, чтобы я пояснил что-то из написанного?

— Ничуть, мой дорогой Прохазка, ничуть. Но вы понимаете, что как офицер штаба я смотрю на ваше донесение под несколько иным углом, чем боевой командир. Мне предстоит готовить рекомендации к вашему награждению самым высоким знаком военного отличия из всех, которые присваивает наш император, и если не играть словами… ваш рапорт… как бы это сказать… ну, содержит ряд неуместных деталей.