— Герр коммандант, покорнейше прошу разрешить воспользоваться уборной.

— Вот как, Матасич? Это действительно так необходимо?

— Честь имею доложить, что да, герр коммандант. Думаю, это все вчерашняя зуппа ди песке. Этот рыбный супчик мне как-то не пошел.

— Ну хорошо, Матасич. Но постарайтесь не испортить воздух во всей лодке, и хорошенько накачайте прежде чем открыть клапан — мы ведь на пятнадцати метрах глубины.

Матасич спешит к туалету, я же возобновляю навигационные расчеты. Вскоре до меня доносится ритмичное «пш-пш» помпы, потом уши немного сдавливает вместе с падением давления. Только я протягиваю руку, чтобы выпустить немного сжатого воздуха из одного из баллонов, как мои барабанные перепонки втискиваются в череп мощным взрывом, а по всей длине лодки с визгом летят рикошетящие от бортов осколки. Сразу за этим начинается толкотня — это подвахтенные занимают места по боевому расписанию. Признаюсь, первой моей сумасшедшей идеей было то, что нас атаковали взрывным тралом — это такая мина, буксируемая на конце каната, представлявшая собой единственный эффективный способ достать субмарину в погруженном состоянии. Я кидаюсь к клапанам в намерении продуть все цистерны и всплыть, пока мы еще сохраняем какую-то плавучесть. Но потом я понимаю, что взрыв, при всей его мощи, не сопровождается ревом воды. Я, все еще полуоглохший, иду на корму. Легар и его помощники нервно пялятся из-за мотора на Матасича, который стоит со спущенными штанами, белым, как мел, лицом, с рукояткой от помпы в руке, и в ужасе глядит на зазубренные обломки чаши. Вышло так, что он слишком буквально воспринял мой совет покачать как следует, а его мускулистая рука довершила дело. По какой-то случайности никого не ранило осколками фаянса, даже Матасича, который находился совсем рядом с толчком. Зато частица содержимого последнего досталась, думаю, каждому из нас. После этого случая канализационная труба была замурована, и нашим единственным в подводном положении санитарным удобством стали два наполовину заполненных маслом ведра.

Стоит признать, взрыв унитаза стал самой большой опасностью, пережитой нами за май и июнь 1915 года. Сотни тысяч могли гибнуть на полях сражений от Фландрии до польских равнин, но у нас единственной боевой потерей стал электроквартирмейстер Ледерер, получивший колотую рану в стычке с одной молодой особой в прибрежном кафе в Спалато. Патрулирование следовало за патрулированием, но нашему взору представали все те же острова, то же спокойное синее море и те же самые рыбачьи шаланды с люггерной оснасткой, снующие по своим делам будто и нет никакой войны. Только дважды за эти девять недель нам довелось на краткий миг увидеть врага.

Первое из этих мимолетных столкновений имело место в середине мая, на второй день нашего патрулирования близ Шебенико. Мы шли на вест от Курцолы к островной крепости Лисса. Главная вершина острова, гора Гум, виднелась на горизонте, U-8 тащилась на восьми узлах. С берега дул резкий норд-ост, охвостье вчерашней боры, и волны тут и там пенились белыми барашками. Я был внизу, не на вахте, но занимался заполнением бесконечных формуляров, которые требуется вести капитану любого корабля императорского и королевского флота: увольнительные, выписки из госпиталя, рапорты об ущербе и прочее. От этой рутинной работы меня оторвал крик из люка рулевой рубки:

— Виден аэроплан, сто двадцать градусов слева по борту!

Уронив ручку, я вскарабкался по стальному трапу. В те дни никто особенно не забивал себе голову насчет авиации, ни своей, ни вражеской, но в насыщенной парами бензина и прогретой до 35 градусов по Цельсию атмосфере любые развлечения сгодятся. Бела Месарош угнездился на крыше рубки, а Григорович управлял лодкой со штурвальной площадки позади рубки. Мой старший офицер разглядывал далекий объект через бинокль. Я заметил, что это биплан, и что он летит в нашу сторону, но из-за слепящего солнца не мог в точности определить тип. Месарош опустил бинокль.

— Это один из наших — «Лонер», судя по виду.

Это действительно была двухместная летающая лодка «Лонер» летного отряда императорского и королевского военного флота. По мере ее приближения я различил нанесенные на нижнюю сторону длинных изломленных крыльев красные и белые полосы, и отблеск волн на днище тщательно лакированной гондолы из красного дерева. Машина описана над нами круг на высоте метров в двести, затем снизилась и пролетела мимо. Наблюдатель помахал нам рукой. Какой-то предмет отделился от аэроплана, за ним тянулся длинный хвост из оранжевых лент. Через пару минут канистра с посланием была ловко выужена из воды при помощи багра и доставлена мне. Я отвернул крышку алюминиевого тубуса и извлек бумагу. Она лежит сейчас передо мной, вклеенная в альбом — пожелтевшая за семьдесят лет, но в ней легко узнать страницу, вырванную из записной книжки морского сигнальщика. Нацарапанная карандашом надпись гласила:

11.27

Крупный французский крейсер класса «Эрнест Ренан» замечен в 11.15 за высадкой десанта на юж. стороне острова Кацца. Удачи и доброй охоты!

Фр. лейт. Новотны 

Я показал послание Месарошу. Тот одобрительно присвистнул.

— Месарош, как далеко по вашим прикидкам до Каццы?

— Миль двадцать к зюйд-зюйд-осту, думаю.

— Как у нас с топливом?

— Баки на две трети полны.

— Отлично! Так чего мы ждем? Рулевой, курс сто семьдесят градусов!

U-8 совершила резкий поворот налево, после чего я перевел ручку машинного телеграфа на положение «Полный вперед». Вскоре мы уже неслись к югу, делая около двенадцати узлов. Подлодка мчалась, оставляя впечатляющий кильватерный след и напоминая разъяренную морскую змею благодаря свойственным идущим на всей скорости судам Холланда своеобразным очертаниям с вздернутым баком и опущенной кормой. Если двигатели выдержат еще час, мы получим шанс дать французским ВМС надолго запомнить нас. В таком темпе мы шли следующие полчаса. Температура внутри корпуса поднялась настолько, что вахтенных мотористов, голых и обливающихся потом, приходилось каждые пять минут вытаскивать на свежий воздух, чтобы они не испеклись живьем. Вся субмарина вибрировала под напором дико ревущих двигателей, несясь сквозь волны к Кацце — крошечному скалистому островку в пятнадцати милях к весту от Лагосто. Необитаемому, насколько мне подсказывала память, если не считать сезон ловли сардин, когда маленькая деревянная пристань и каменный амбар служили хранилищем для улова. За исключением механиков весь экипаж U-8 толпился на палубе, отчасти по причине нестерпимого жара внизу, отчасти из расчета придать лодке дифферент, способный помочь выжать ей еще несколько десятых долей узла. Все смотрели на южную сторону, коллективным усилием воли подгоняя корабль. Каждый надеялся первым заметить врага.

— Дымы на горизонте, прямо по носу! — раздался одновременный возглас из пятнадцати глоток.

И верно, милях в семи от нас на небе обозначилось легкое потемнение неба. Я клонился над люком машинного отделения и заорал, стараясь перекрыть грохот и морщась от идущего снизу жуткого жара:

— Легар, сколько вы еще выдержите так? Мы уже видим дымы на горизонте!

— Должно быть все в порядке, герр коммандант, — донесся глас из адской бездны. — Выхлопные коллекторы раскалились докрасна, но двигатели не пропустили пока ни такта.

— Отличная работа. Ждет вас signum laudis,[12] если мы его достанем.

Я уже строил планы, как действовать при сближении с «французом». Наша подводная скорость составляет восемь узлов. Если их впередсмотрящие не слишком бдительны и не заметят нас, можно пройти еще шесть тысяч метров и лишь потом погрузиться. Получается, в подводном положении нам предстоит идти минут двадцать-тридцать. Все может получиться… Но не получилось. Едва стеньги и верхушки труб крейсера показались в виду, из ближней к корме пары труб повалил густой дым. Вопреки всей нашей скорости, мачты на горизонте перестали расти, потом стали уменьшаться. Французы, чтобы им пусто было, дали ход, обгоняя нас! Когда показалась Кацца, верхушки мачт крейсера уже скрылись за горизонтом. Я знал, что преследование ничего не даст: французский броненосный крейсер мог выглядеть неуклюжим, но без всякого труда выдавал семнадцать узлов.