— Может, и знаю, но не могу с этим смириться.

В эту ночь Сьенфуэгос почти не спал, размышляя, как пересечь пустыню, где почти нет шансов выжить. Он уже был близок к тому, чтобы отдаться на милость команчей без тени: сколь бы жестоки они ни были, это все же лучше, чем мучительная смерть от жажды — самая ужасная смерть, какую только можно представить.

Прежде они добывали воду из мясистых стеблей кактусов, собирали росу с листьев некоторых кустов, сцеживали кровь ящериц, игуан и змей, но, едва взглянув на долину внизу, он понял, что там нет ни кактусов, ни кустарника, ни даже игуан или змей.

С первой минуты канарец заметил, что слой песка — плотный, толстый, плотно прилегающий к земле, казалось, сплошь покрыт тонкой пленкой полупрозрачного лака — едкого, липкого, накрепко сковавшего поверхность, так что ни ветер, ни шаги живого существа не могли поднять песок в воздух. Это была совсем другая пустыня, не похожая на ту, что они пересекли в последние дни, или на пустыню Твердой Земли, где он оказался много лет назад. Эта пустыня казалась словно застывшей, и ветер здесь был не властителем, а пленником, заточенным среди гор, в кольце которых его свободы хватало лишь на несколько дней.

Пустыни принято считать царством солнца, песка и ветра, но здесь песок и ветер отступали на второй план перед безграничной властью солнца, палившего так, что и представить невозможно.

Как провести целый день в топке печи?

Как дышится в полдень в сердце этой долины, если даже на ее окраинах в вечерние часы дышать почти невозможно?

И как можно передвигаться по раскаленной земле, над которой удушающим маревом колышется горячий воздух?

Каким же капризным должен быть Творец, чтобы придумать и создать подобное место!

Капризным и жестоким.

Он будто решил окончательно доконать несчастного Сьенфуэгоса бесконечной чередой своих капризов. С другой стороны, он наделил канарца поистине неисчерпаемым запасом сил — именно для того, чтобы тот мог бороться со всеми невзгодами, выпавшими на его долю.

Но на этот раз ему, похоже, было недостаточно диких зверей, свирепых дикарей и враждебной природы, Творцу понадобилось ввергнуть Сьенфуэгоса в глубины ада, чтобы он попытался выбраться живым из этого места, где жизнь, казалось, в принципе невозможна.

Рассвет застал канарца на вершине скалы — он созерцал, как первые лучи солнца понемногу заливают светом северную сторону долины, резко выделяющуюся на фоне окружающего пейзажа: казалось, она была покрыта белоснежным саваном, ожидающим неосторожного путника, чтобы заключить его в смертоносные объятия.

Через час он заметил, что стаи птиц с севера пролетают над его головой и сворачивают на восток, чтобы избежать яркого сияния и, вероятно, поднимающегося от поверхности жара. Это место было похоже не только на топку, но и на гигантское зеркало.

Он ступил на белоснежную равнину, прошел по ней несколько сотен метров, сел на песок и закрыл глаза, пытаясь представить, что их ждет, когда они окажутся в самом сердце этого ада, а солнце достигнет зенита.

Через считанные минуты с него ручьями потек пот, а стоило положить ладонь на песок, оказавшийся в действительности почти чистой солью, как руку пронзила почти невыносимая боль.

— Вот черт! Это просто невозможно выдержать!

Он выдержал еще целый час.

Вернувшись к спутникам, молча наблюдавшим за ним, Сьенфуэгос ободряюще улыбнулся Белке, смотревшей на него огромными, широко открытыми глазами.

— Честно предупреждаю: наши шансы выбраться живыми из этой долины невелики, — прямо заявил он. — Я попытаюсь это сделать, но не вправе заставлять вас следовать за мной.

Когда же все трое ответили, что готовы его сопровождать, он добавил:

— Ладно! Каждый волен выбирать, где умереть. Сейчас первым делом нужно собрать всю возможную воду, а что не поместится в бурдюки, нужно уничтожить, чтобы не досталось команчам. Придется как следует потрудиться, если хотим сохранить свои шкуры.

Несколько часов они неустанно работали, но с приходом сумерек, разглядев вдали группу команчей без тени, приближающихся с востока, они спустились в пасть дьявола — температура там как раз упала, так что ее можно было терпеть.

Но прежде они подожгли подлесок и близлежащие кусты, позволив пламени распространяться, как вздумается.

Когда на небосклоне появились первые звезды, указывая путь, они были уже в долине.

23  

Тусклый свет убывающей луны делал пейзаж еще более призрачным, даже в слабом свете каждый крошечный кристаллик соли сиял, отбрасывая блики, и отраженный свет причудливо искажал контуры теней путников, шагавших с такой скоростью, с какой только несли ноги.

С каждой минутой ими всё сильнее овладевала усталость.

Камни, миллионы лет назад лежавшие на дне моря, запертого между горами, от резкой смены температур снова и снова раскалывались, пока не превратились в мелкую пыль минералов, что когда-то хранили в себе.

А морская вода, испарившись, оставила в северной, самой глубокой части долины свою соль, так что это место стало самым большим хранилищем минералов на свете.

Когда в редчайшие ночи здесь выпадал ливень, вода причудливо растекалась по поверхности, растворяя соль, но уже наутро нещадное солнце испаряло влагу, и тогда Долина Смерти вновь оправдывала свое имя.

Хотя, по правде говоря, северную часть пустыни справедливее было бы назвать Долиной без жизни, ведь чтобы в ней умереть, сначала нужно было хоть немного здесь прожить, а среди необъятных просторов мрачной пустыни никаких признаков жизни и близко не наблюдалось.

— Скорее, скорее! — снова и снова подгонял спутников канарец. — К утру мы должны пройти как можно дальше.

Никакие ноги не движутся быстрее подгоняемых страхом, а лучше всего гонит кровь то сердце, что стремится к свободе, но после стольких дней и ночей бесконечного бегства легкие и мышцы начали восставать и требовать отдыха.

Вдали, за их спинами, еще полыхали отсветы пожара, устроенного в последние минуты перед бегством, но факелов пока не было видно, ведь огонь уничтожил все, из чего преследователи могли бы их сделать.

Возможно, команчам вполне хватало тусклого лунного света, чтобы разглядеть следы, но все же это значительно труднее, чем при свете факелов, и индейцам теперь приходилось двигаться гораздо медленнее.

Сьенфуэгос резко сменил курс и повернул на север, а затем — на северо-запад, чтобы запутать следы и сбить преследователей с толку.

Сильвестре Андухар громко запротестовал:

— Чего ты добиваешься? — воскликнул он. — Нужно как можно скорее выбраться из этого ада солнца и соли.

— Ошибаешься! — убежденно ответил канарец. — Как только мы покинем долину, они тут же сделают то же самое, а этого нельзя допустить. Доверься мне!

По пути они сделали лишь два коротких привала, чтобы немного попить и отдохнуть несколько минут, когда же первые лучи нового дня осветили долину, беглецы едва могли разглядеть вдали то место, откуда начали путь.

Зато они отчетливо разглядели, пусть еще и очень далеко, дюжину воинов, по-прежнему неотступно их преследующих.

А в дымке они различили контуры гор на западе.

Прошло больше часа, прежде чем безжалостное солнце обрушило на глубокую долину всю свою ярость, снова превратив ее в преддверие ада. Тогда Сьенфуэгос велел всем остановиться, выпить воды, отдохнуть и приготовиться к долгому и трудному дню.

Первым делом они обулись в сандалии, которые сплели накануне из веток ближайшего кустарника. Обувь оказалась не слишком устойчивой, и путники шатались как пьяные, зато сандалии защищали ноги от соприкосновения с почвой, жар от которой стал невыносимым.

Затем они соорудили что-то вроде навеса из ветвей и остатков старого паруса. Теперь они могли продолжить путь — пусть и несколько медленнее, но зато под защитой от солнечных лучей и жара, исходящего от земли.