— Медведи в снежных горах, которые питаются рыбой, как люди! Кто бы мог подумать!

Теперь стало ясно, что огромные деревья действительно существуют, более того, они оказались гораздо ближе, чем кто-либо предполагал.

Когда канарец устал смотреть вверх, рискуя сломать себе шею, то не удержался от замечания:

— Такое впечатление, что это проклятое место создавалось для великанов! Огромные реки, безбрежные равнины, бездонные пропасти, стада громадных коров, а теперь еще и высоченные деревья! Ты когда-нибудь видел что-либо подобное?

— Даже во сне не видел! — ответил андалузец. — Самая высокая сосна в Андалузии не составит и четверти высоты этих громадин. Эх, сюда бы пилу, топор да молоток — я бы из одного такого ствола построил себе трехэтажный дом.

Сьенфуэгос вновь огляделся, любуясь красотой этого места, напоминающего огромный собор с колоннами красного дерева, среди которых скользят солнечные лучи, так и не достигая земли, где струится ручей с кристально чистой водой. Наконец, он печально развел руками:

— Это и впрямь одно из красивейших мест, какие я когда-либо встречал. Я с удовольствием отдохнул бы здесь хотя бы несколько дней! Вот только боюсь, эти твари по-прежнему висят у нас на хвосте и нипочем не отстанут! Так что давайте поспешим, нужно добраться до равнины до наступления темноты.

С чувством величайшего сожаления покидали он это благословенное место. Понять эти чувства могли бы разве что Адам и Ева, изгнанные из рая: ведь этот лес казался волшебным, где возможны любые чудеса.

А ведь они знали, что впереди ожидает пустыня.

До равнины они добрались уже в сумерках, когда тысячи оттенков серого окутали пейзаж, размывая контуры окружающих предметов и превращая их в призрачные создания. Силуэты огромных кактусов издали казались сказочными великанами, скрестившими на груди руки.

В сумерках равнина впечатляла еще сильнее, чем при свете дня.

И казалась бесконечной.

— Боже! — вырвалось у андалузца. — Нам довелось пересечь океан, прерии, реки, горы и совершенно невообразимое ущелье. Не хватало только пустыни, и вот теперь она перед нами!

— А самое скверное то, что на этой сухой почве мы не сумеем скрыть следы, — вздохнул Сьенфуэгос. — По ним нас даже слепой найдет. — Затем канарец махнул в сторону отца и дочери, о чем-то возбужденно спорящих. — Что это с ними? — спросил он.

— Понятия не имею! — ответил Андухар. — Когда они болтают друг с другом, я не понимаю ни слова, их язык совсем не похож на языки сиу, апачей и других окрестных племен. Индейцы навахо говорят на многих языках, но я не знаю никого, кто умел бы говорить на их языке.

— У меня это не удивляет! — фыркнул Сьенфуэгос. — Похоже не полную тарабарщину.

Окончив спор, который в действительности вовсе не был спором, а лишь своеобразной формой речи, вождь навахо повернулся к Сильвестре Андухару и вновь заговорил на знакомом тому языке:

— У моей дочери возникла одна идея, которую я полностью одобряю, только слишком долго придется объяснять, а тем более, тебе придется переводить своему другу. Мы потеряем слишком много времени, а его и так мало. В общем, нужно убедить преследователей, что в пустыню направились только мы трое, а моя дочь испугалась и спряталась в лесу.

— А если они станут ее искать?

— Не думаю, что она им нужна, — ответил вождь навахо. — Она весит слишком мало, чтобы за нее дали много кукурузы. Мы нужны им гораздо больше, и наша задача — убедить преследователей, что она осталась в лесу.

— И как ты собираешься их убедить?

— Мы понесем ее на руках, — ответил тот, указывая на неизменный шест канарца и свернутый гамак, который индеец всегда носил с собой. — Подвесим его на твою палку, положим в него девочку и понесем ее вдвоем. — Увидев, что Андухар собирается что-то возразить, он добавил: — Доверься нам, до сих пор ты нам помогал, но здесь — наша земля, нам лучше знать, как следует себя вести.

Ни Сьенфуэгос, ни андалузец не стали спорить, понимая, что сейчас не время для расспросов, а потому просто приняли на веру неизвестный план индейцев, рассудив, что они и в самом деле знают, что делают.

С наступлением темноты они снова двинулись в путь, неся в гамаке девочку и оставляя после себя лишь следы троих взрослых мужчин.

Звезды указывали им путь, как уже многие миллионы лет. Ингрид и Росио по-прежнему вставали четко на западе, хотя прерии уже давно остались позади.

Белка уютно покачивалась в гамаке, который попеременно несли двое мужчин. Вскоре она задремала, и ее отец с довольной улыбкой кивком указал на спящую дочь:

— Не мешало бы и нам отдохнуть! — заметил он. — Завтра будет трудный день.

Испанцы лишь подали плечами. Они слишком устали, чтобы просить объяснений, несмотря на естественное любопытство, ведь с каждым шагом девочка, казалось, прибавляла в весе.

Вскоре после полуночи навахо, который то и дело оглядывался, неожиданно выругался на своем непонятном языке и указал на огни, что двигались вдалеке.

— Они следуют за нами.

— В потемках? — удивился андалузец.

Туземец кивнул.

— В пустыне легко разглядеть наши следы при свете факелов, — пояснил он. — Некоторые следопыты даже считают, что в темноте намного удобнее выслеживать оленей, пум и диких кабанов, потому что при тусклом свете факелов их легче застать врасплох.

— Вот черт! — выругался канарец, когда Андухар перевел ему слова краснокожего. — Вот ведь настырные типы! Если нам удастся от них уйти — клянусь, никогда в жизни не стану есть кукурузу!

Они прибавили ходу, рискуя в темноте налететь на какой-нибудь кактус, пока, наконец, звезда, нареченная ими Пострерой, не поднялась на сорок пять градусов к горизонту, напоминая, что близится новый день. Когда наступил рассвет, Шеэтта указал в сторону скопления невысоких скал, возвышавшихся на горизонте чуть правее.

— Нам туда! — уверенно объявил он.

Когда они достигли вожделенных скал, девочка наконец-то проснулась и одарила своего «будущего мужа» такой безмятежной улыбкой, как будто сладко выспалась на ложе из лепестков роз.

— Доброе утро! — поприветствовала она его на превосходном кастильском наречии.

Затем она соскочила на землю, стараясь ступать только по камням, внимательно выслушала последние наставления отца, и, одарив их новой счастливой улыбкой, с обычным проворством пустилась бежать на северо-запад, пока не исчезла среди скал.

— Куда это ее черт понес? — встревожился озадаченный Сьенфуэгос.

— Понятия не имею, — ответил андалузец. — Вот только боюсь, сейчас не время об этом расспрашивать, пора делать ноги.

Освободившись от груза, они ускорили шаг, но слишком устали, так что час спустя, когда солнце стало нагревать равнину и пот стекал с них градом, Андухар резко остановился и сказал, задыхаясь:

— Бесполезно! Они все равно нас догонят!

— Еще немножко!

— Зачем? — возразил тот. — Ты только взгляни! С каждым шагом они все ближе. Это лишь вопрос времени.

— Ну еще чуть-чуть! — повторил индеец.

Сильвестре Андухар повернулся к навахо, который тоже выглядел подавленным, и безнадежно спросил:

— Для чего? Тут кругом чертова пустыня, и ни конца ей, ни края, и спрятаться негде!

— Доверьтесь мне... — настаивал тот.

Они брели еще долгие полчаса, едва переставляя ноги, и тут Шеэтта вдруг с торжеством указал на что-то сзади, примерно в лиге на северо-запад.

— Вон! — радостно закричал он. — Смотрите!

Оба испанца повернулись в ту сторону, куда указывал навахо, и тут же увидели два столба черного дыма. В отличие от тех, что они видели в последние дни, эти столбы не исчезали, а непрерывно стремились вверх, густые и черные, совсем рядом друг от друга.

— Видите?

— Вижу, — ответил Андухар, все еще не понимая причину такой радости краснокожего. — Точно такой же дым, как всегда. Что, черт возьми, он означает на этот раз?

— Это команчи!

— Команчи? — поразился Андухар. — Те самые чудища без тени, одно имя которых наводит ужас? Самые кровожадные воины этих мест?