– Отравила, старая! – Рыков еле двигал синими губами.

Глаза его помутнели и ввалились. Раиса Сергеевна металась по квартире, подбегала, щупала лоб мужа и совала градусник.

– Скорую вызову, – сказала она, глядя на супруга.

– Не надо, – Рыкова вывернуло на пол. – Тараканы твои…

Он откинулся на подушку и вытянул руки. Дыхание его стало прерывистым. Рыков затих и, кажется, задремал. Раиса Сергеевна накинула плащ. На станции скорой помощи она долго объясняла регистратору симптомы болезни; некстати забыла день рождения супруга и долго вспоминала, перебирая в памяти знаменательные даты. Женщина сделала запись в журнале и попросила подождать.

– На вызове все. Как подъедут – сразу к вам!

     Раиса Сергеевна цеплялась за перила окостеневшими пальцами.

– Тараканами отравился нечаянно! – сбивчиво пояснила она.

Фельдшер и медсестра переглянулись, посчитав бабку за сумасшедшую. Рыкова воткнула ключ в замочную скважину. Андрон Ефимович лежал на животе, его голова свесилась, будто заглядывала под кровать. Фельдшер пощупал пульс.

– В морг надо везти, мы здесь бессильны.

Старуха опустилась на пол и беззвучно зарыдала.

На похороны Петруха приехал на собственной иномарке. В кожаном плаще, с небрежно намотанным на шею шарфом он резко отличался от провинциалов. Сунув опухшей от слез матери конверт с деньгами, подошел к гробу и облобызал отцовский лоб. Постоял рядом, а потом уединился на кухне, где много курил и пил крепкий чай. Отгуляв поминки, Петька сослался на плотный гастрольный график и укатил обратно. Раиса Сергеевна ненамного пережила супруга. Проститься с ней сын по каким-то причинам не смог и приехал спустя полгода – переоформить жилплощадь.

Прошло лет десять, может, чуть более. Полетаев дремал на диване, когда в дверь позвонили.

– Мне бы Володю, – послышалось из прихожей.

– Проходите, – удивленно пригласила жена Полетаева.

Неопрятный мужик робко заглянул в комнату. Присел на краешек стула. Рот с выбитыми передними зубами скривился в улыбке, матовые глаза утонули в распухшем, поцарапанном лице. Мужик пригладил паутину, собранную сзади в косичку, и опустил голову. Макушку покрывала короста, разукрашенная зеленкой. Гость снова взглянул на Полетаева.

– Володь, это же я! Вот, вернулся!

Гость не знал, куда деть руки и тер ладонями тощие ляжки. Запах давно немытого тела растекался по комнате.

– Петька, ты что ли?! – обескураженный Полетаев подошел ближе. – Бог мой, в кого ты превратился?

– Москва!.. Большой город, большие соблазны, – Рыков отвел глаза. – Здесь спокойнее, никакой суматохи. Тихо, как на кладбище. Я уже и работу подыскал. Буду на похоронах играть: и сыт, и пьян, и копейки в кармане звенят.

                                            Пулька

Художник-реставратор Николай Васильевич Караваев перебирал мелочевку в ящике письменного стола и нашел пулю. Откуда она взялась, он не имел представления. Караваев покрутил в руках закругленный с одного края свинцовый цилиндр и хотел отправить его в мусорную корзину, но вместо этого еще раз осмотрел находку. «На берушу похожа, только размером меньше!» – подумал он и машинально сунул пулю в ухо. Она так замечательно вошла, что вытащить ее не удавалось. Николай Васильевич опешил, наклонил голову и попрыгал на одной ноге – безрезультатно.

Он хотел извлечь паршивую железяку пинцетом, но ухо не собиралось расставаться с неожиданным презентом. Встревоженный не на шутку художник решил вызвать неотложку. Палец уже начал набирать нехитрый номер, как в голову закралось сомнение: «Что я скажу фельдшеру? Вот, мол, игрался и нечаянно…» – Караваев представил изумление медика. «Вы давно из детских штанишек выросли? С виду серьезный мужчина, а ведете себя как дитя малое!» – унижающий достоинство вывод заставил отказаться от этой затеи. Николая Васильевича бросило в пот. Держась за ухо, он опустился на диван. Казалось, что пуля увеличивается в размерах и подбирается к мозгу. Медлить было нельзя. Благо дело поликлиника находилась за углом. Каждый шаг отдавался в голове тяжелым колокольным звоном. Вероятно, пуля прыгала в черепной коробке, как шарик в погремушке.

Караваев проигнорировал сонную очередь и влетел в кабинет. Он не слышал недовольный ропот за спиной, не видел возмущенных глаз ожидающих помощи людей. Ему было не до этого.

     Просторный кабинет встретил тишиной. За столом сидел седовласый старичок в белом халате и что-то быстро писал на клочке проштампованной бумаги. Напротив него, на табурете, покашливала грузная старуха. Ее бесформенное, маловыразительное лицо напоминало бельмо. Видя, что на него не обращают внимания, Караваев сорвался.

– У меня нет времени ждать. Ситуация критическая, требующая срочного вмешательства! Спасите меня, я в опасности.

Старуха перестала дышать. Все хвори, терзавшие ее, отошли на второй план. Доктор бросил заполнять медицинскую карту, поверх очков глянул на нетерпеливого посетителя.

– Что с вами произошло, любезный?

– Шел я по улице, – начал врать Караваев, – как вдруг что-то ударило в ухо. Я думал – майский жук, но… В общем, я плохо слышу и очень болит там, внутри, – он указал пальцем на голову.

Доктор попросил старуху перебраться на кушетку, усадил на ее место Караваева и заглянул в ухо. Никелированными щипцами он извлек нечто, заставившее его присвистнуть.

– Говорите, майский жук? Милочка, – обратился он к медсестре, – вызовите милицию. Покушением на убийство пахнет!

Караваев не предполагал такого поворота событий. Он попробовал выскользнуть из кабинета, но медсестра грудью загородила выход. Раненный в голову реставратор опустился рядом с оторопевшей бабкой и пригорюнился. Ждали недолго. В кабинет вор-вался сыщик. Пыхтя, как паровоз, он стрелял по сторонам глазами, ноздрями втягивал воздух – надеялся взять след.

– Где жертва перестрелки?

Доктор указал на Караваева. Человек в форме разочарованно хмыкнул: не было ни крови, ни истерзанного страданиями потерпевшего. Перед ним сидел гражданин с рядовой внешностью.

– Пойдемте со мной, составим протокол, – бесцветным голосом сказал милиционер.

Тяжело переваливаясь, старуха подошла к дому. Она поправила на голове косынку и отдышалась. После чего обратилась к пожилому мужчине. Тот сидел с газетой  на лавке у подъезда.

– Слышал, Прохор Гаврилович, банда в городе объявилась?! Проиграют человека в карты, а потом убивают первого встречного. Сама жертву преступления в поликлинике видела. Привезли горемыку, а у него из уха пуля торчит! Генералы милицейские понаехали, стали пытать: что да как. А мужик уже не в своем уме! Бормочет что-то, а что, не разобрать. Так и помер! – насладившись собственными фантазиями, она скрылась в подъезде.

Булкин проводил соседку настороженным взглядом. Человеком он был не в меру мнительным, и рассказанная история произвела на него сильное впечатление. «Хоть на улицу не выходи! – думал он. – Пойдешь  в  магазин, а  тебе в спину очередь пулеметную пустят! Ужас! Того гляди, по квартирам начнут шастать и отстреливать!» – Булкин поскреб пальцем подбородок: «Где-то у меня хранится малокалиберная винтовка. Конечно, это не зенитная установка, но на безрыбье и рак – рыба!» Забыв на лавке газету, он поспешил домой.

Кладовка служила хранилищем рухляди: на стене висел велосипед со спущенными колесами, под ним стояло оцинкованное корыто с макулатурой. Остальное пространство занимали старые стулья, которые громоздились друг на друге. Чтобы отыскать память о спортивной юности, пришлось перевернуть все вверх дном. Изделие тульских мастеров в плотном брезентовом чехле находилось в дальнем углу. Булкин разобрал винтовку, тщательно смазал ее. Возня с оружием успокоила, вернула уверенность в раздавленного страхом старика. Он подошел к открытому окну и выстрелил в сторону гаражей. Довольный собой снайпер повесил винтовку над кроватью.