Мальчик взрослел. Гармошка обосновалась в кладовке, а Петька посещал музыкальную школу. Он присасывался к мундштуку надраенной до блеска тубы, пузырями надувал щеки и таращил от натуги глаза. Лет в десять Петька затянул на шее алый галстук и стал глашатаем пионерской дружины. Резкие, пронзительные звуки горна пришлись ему по душе. Петька часто представлял себя трубачом на поле боя, призывающим бойцов идти в атаку. Кроме того, горн давал возможность находиться в центре внимания. Иногда Петька позволял дружкам подудеть. Те пыжились, но рожок из латуни жалобно крякал, вызывая у окружающих смех.

– Губы амбушюром складывай! – с серьезным видом советовал Петька.

Диковинное слово вызывало у пацанов трепет. Извлечь чистый звук никому не удавалось – так, какое-то подобие рева бешеной коровы. Пацаны возвращали горн, признавая свою никудышность. Петька уже видел себя в рядах духового оркестра, но как-то, в гостях у Вовки Полетаева, он услышал не тягучее: «Издалека долго течет река Волга», а песню на английском языке. Гитарные переборы поразили его яркостью и красотой звучания.

– Лед Зеппелин! – с гордостью прихвастнул Вовка. – Лестница в небо. Братан кассету у знакомых переписал.

Музыкальные пристрастия Рыкова заложили крутой вираж. Его больше не интересовал горн с пришпиленным к нему пионерским вымпелом, не вызывала восхищения туба, рыгающая басами, его увлекла гитара. Петька выпросил у отца деньги на заветный инструмент. Подтягивая колки, он настраивал гитару и часами дергал струны. Гитара заменила все! Если бы можно было уложить ее в кровать, он бы это сделал не задумываясь.

Виртуоз-самоучка отпустил волосы и стал лидером в компании угловатых подростков. На каникулах он ночи напролет горланил в парке дворовую лирику вперемежку с западными хитами. Пел хорошо, и его заметили музыканты из инструментального ансамбля при Дворце культуры. Вскоре Петька стал играть на танцах. У него появились карманные деньги и новые друзья. После танцев лабухи заливали глаза, болтали о музыкальных новинках и наигрывали друг другу понравившиеся мелодии. Иногда музыкальный коллектив гастролировал по селам, где ублажал слух хлеборобов. И все бы хорошо, но мать замучила упреками.

– Уж лучше бы на буровой пахал! Так всю жизнь и протренькаешь на своей балалайке. Одна шантрапа вокруг тебя вертится. – Она обреченно махала рукой и принималась за домашние дела.

Когда не было никаких мероприятий, Петька коротал вечера в компании Полетаева и сетовал на неопределенность:

– Так и сгинешь в этом захолустье. В Москву надо когти рвать, карьеру делать. Гастроли по стране, слава, деньги…

Грандиозные планы лишали покоя. Петька умчался в столицу. Из белокаменной он прислал родителям пару строчек, уверил, что все складывается нормально. Порой до города докатывались слухи о его успехах. Однажды Полетаеву пришла бандероль с кассетой, на которой пел и играл покоритель музыкального Олимпа. Запись размножили, и она пошла по рукам. Бывшие однокашники гордились знакомством с чего-то добившимся человеком и с напускным равнодушием поясняли:

– Во, Петруха лабает. Мы с ним учились вместе!

Постепенно о Рыкове забыли.

     Отопление еще не дали, и в квартире было зябко. Старик Рыков тихо, стараясь не разбудить вторую половинку, выбрался из-под одеяла. Выцветшие кальсоны пузырились на коленках, резинка на поясе растянулась. Привычным движением Петькин отец подтянул их, накинул кофту жены и прошел на кухню. Взгляд привлекла миска, накрытая рушником. Запустив руку, он вытащил булочку, откусил и стал осторожно жевать беззубым ртом. «Хорошая выпечка, не то, что магазинная. С душой и любовью приготовлена! Ах, милая Рая, цены тебе нет, солнышко мое! – Андрон Ефимович глянул на кусок булки и заметил темное пятно:  – С изюмом испекла, душа моя! Больше изюму-то надо класть, пожадничала!»

      Рыков поставил на плиту чайник. За окном шевелилось осеннее небо, от которого веяло непонятной тревогой. «Как там сынок-то? Что-то давненько не писал!» – не дожидаясь, когда вода закипит, Рыков снова потянулся к блюду. Двигая челюстями, он напоминал верблюда, смакующего травяную жвачку.

      Крышка чайника подпрыгнула, выпустила рыхлые клубы пара. Андрон Ефимович насыпал заварку в кружку с кляксой отбитой эмали и залил кипятком. Подождал пару минут, ткнул ложечкой в набухшую черную шапку. Когда она осела, снова поставил кружку на огонь. Заварка вздулась куполом – напиток зэков и геологов был готов. Рыков вытащил из шкафа стакан, сполоснул его и тщательно, до блеска, протер полотенцем. Брезгливый по натуре, он на дух не переносил заляпанные бокалы, тарелки и ложки с белесыми подтеками от воды. Прежде чем сесть за стол, Рыков внимательно осматривал посуду. Убедившись в ее безупречности, позволял жене наливать суп или накладывать второе.

Рыков плеснул в стакан «купца», полюбовался цветом. Втянул ноздрями терпкий запах и сделал маленький глоток. Обжигающая заварка свела скулы. Рыков закрыл глаза – вяжущая горечь доставляла наслаждение. Он допил чай и взял булочку, разломил ее пополам. «Господи, всего две изюмины! В кого же она такая скряга?! – Рыков бросил булку обратно. – То не досолит, то не досластит! Совсем старуха на экономии рехнулась! Скоро голодом морить начнет!» Раздражение нарастало.

Шаркающие тапки вспугнули тишину. Андрон Ефимович обернулся. Растрепанная и седая, в сорочке, похожей на смирительную рубашку, пред его взором предстала Раиса Сергеевна.

– Ты чего, мать, жадничаешь? –  начал Андрон Ефимович. – Изюму-то могла больше в тесто бросить. Поди, не голодный год.

Раиса Сергеевна с удивлением посмотрела на мужа.

– Какой изюм? Я его сто лет не покупала.

Рыков скривился. Жена стала вызывать раздражение.

– Вот какой! – Он сунул под нос супруге кусок булки.

    Раиса Сергеевна напрягла зрение и всплеснула руками. Выпечка с блюда посыпалась в помойное ведро. Такой реакции Рыков не ожидал!

– Ну, чего ты взбеленилась, я же просто… – он с сожалением посмотрел на остаток сдобы и пришел в ужас. Из него торчали тараканьи усы. Рыкову стало плохо. Неприятный комок зашевелился внутри желудка. Судорожно дергаясь, он стал подниматься вверх и рваться наружу. Рыков еле успел добежать до унитаза. Из туалета он вышел бледный, с трясущимися руками.

– Сука старая, скоро говном кормить будешь! То волосы в супе плавают, то хрящи какие-то! Теперь тараканов стала в тесто подмешивать! – Он кулаком ударил по столу.

Удар получился сильный. Задорно подпрыгнули чашки, Раиса Сергеевна прикрыла голову ладонями. Рыков оделся, сунул в карман пальто тощий кошелек.

Осенний воздух благодатно сказался на настроении Андрона Ефимовича. Рыков прогулялся по бульвару, посмотрел на дворников, сгребающих жухлую листву, на детвору, спешащую в школу. Помаленьку нервишки успокоились, мысли просветлели, и все казалось не таким ужасным: «Туземцы вон жрут всякую дрянь – и ничего! Даже удовольствие получают. Подумаешь, таракана съел! Не помер же! Все-таки надо быть начеку, как бы в ее вареве мыши не оказались», – от этой мысли Рыкова покоробило.

Близился обед. Старик собрался вернуться домой, но вдруг решил проучить жену отказом от еды: «Пускай ощутит презрение. Может, чистоплотнее будет». В столовой Рыков внимательно рассматривал блюда, надеясь обнаружить дохлую муху, замазанную майонезом, или какого-нибудь червя, прикинувшегося вермишелью. Ничего не отыскав, он поставил на поднос тарелку с салатом, миску супа и стакан ржавого компота из сухофруктов. На десерт ему приглянулась румяная ватрушка с похожим на утрамбованную хлорку творогом. Рыков рассчитался с кассиршей и направился к столику у окна.

Унылый похоронный марш с улицы перебил аппетит. Андрон Ефимович подавился ложкой баланды, похожей на отвар из портянок, отодвинул тарелку и взялся за салат. Тот отдавал кислятиной. Рыков кое-как его доел – пожалел заплаченные деньги. Ватрушку он запил компотом и покинул заведение общепита. «Лучше бы не заходил. Куда ни сунься – кругом бардак, наплевательское отношение к труду и равнодушие к клиентам». На ужин он купил себе бутылку кефира, но тот не пригодился: ближе к вечеру Андрона Ефимовича вывернуло.