Малиновский внимательно поглядел на него.

   — Сегодня не советую встречаться с ним, — сказал он. — Григорий Иванович вот уже несколько дней не в духе и никого не принимает... Вы где остановились?

   — Пока нигде. Я рассчитывал на Петровского.

   — Почему именно на него? — с оттенком ревности спросил Малиновский и недоумённо пожал плечами. — Странно. Разве ваш депутат он, а не я? Рекомендую поселиться в «Астории». Там вы будете чувствовать себя свободнее и никого не будете стеснять.

Малиновский предостерегал Воскресенского не зря: в эту ночь на квартире депутата Думы Петровского был полицейский обыск. Как сообщили газеты, на квартире, кроме самого хозяина и квартировавшего у него депутата Шагова, задержали непрописанных господина Свердлова и его жену Новгородцеву. Петровскому уже предъявлено обвинение в укрывательстве лиц без определённых занятий и наложен штраф в три тысячи рублей с возможной заменой его двухмесячным арестом.

Заседание Думы началось с важного вопроса: какой подарок должна поднести Государственная дума царской семье в знаменательный юбилей: 300-летие Дома Романовых.

Затем обсуждался запрос социал-демократической фракции об обыске на квартире депутата Петровского. Спешность запроса поддержал даже Чхенкели. Он выбежал на трибуну, невысокий, вёрткий, с торчащими в стороны чёрными вихорками, заговорил торопливо, горячась:

   — Согласно разъяснению Сената, задержание депутата может быть произведено лишь при свершении им самим преступного деяния. Какое же преступное деяние совершил Петровский? Он оставил у себя дома своих знакомых и не потребовал у них паспортов...

Кто-то крикнул из зала:

   — Не все гости ночуют!

Чхенкели продолжал, всё так же кипятясь:

   — По этим основаниям мы настаиваем на спешности запроса.

Едва успел сойти с трибуны Чхенкели, как её занял другой депутат, тучный, лысоватый, в пенсне. Несмотря на свою полноту и громоздкость, он говорил мальчишески тонким голосом.

   — Кто это? — спросил Воскресенский у своего соседа — остроносого человечка в чёрной паре. Тот, не оборачиваясь, ответил:

   — Замысловский, «правый»...

   — Русское законодательство не запрещает производить обыски в квартирах депутатов, — говорил оратор. — Правда, незаконность можно усмотреть в том, что Петровского собираются лишить свободы, но в этом отношении имеется только голословное заявление члена Думы Петровского об его аресте. Насколько оно правдиво, никому не известно. «Правые» Петровскому не верят и потому будут голосовать против запроса.

Загремели аплодисменты в правой стороне зала, и под эти одобряющие хлопки Замысловский победоносно спустился с трибуны.

После него говорил Григорий Иванович Петровский:

   — Полиция ворвалась ко мне на квартиру обманным путём. Это могут подтвердить все понятые и швейцар. Вопрос тут не в личности Петровского, а в неприкосновенности личности депутата. Если сегодня нарушается неприкосновенность личности представителя рабочих, то завтра избалованная власть будет нарушать право «октябристов», затем и «правых ». Уж на что епископ Гермоген[30] был «правый» из «правых», но и он был заточен. Поэтому Дума должна обратить серьёзное внимание на то отношение, какое правительство проявляет к депутатам...

Послышались хлопки в левой стороне зала. Воскресенский громко бил в ладоши и кричал:

   — Правильно!

Сидящий рядом с ним остроносенький человек что-то пробормотал, открыв мелкие зубы, и отодвинулся подальше.

Депутат Пуришкевич, как только его объявили, побежал к трибуне, вертлявый, как бес, большая, лысоватая голова с узенькой жидкой бородкой дёргалась на тонкой шее. Пуришкевич держался вызывающе.

   — Некоторые члены Думы, ограждаясь депутатской неприкосновенностью, решили перенести свою тлетворную, пагубную деятельность на свои квартиры! — пронзительным голосом кричал он.

   — Что за ерунда? — донеслось из зала.

   — Нет сомнений, — продолжал Пуришкевич, взмахивая костлявым кулаком, — что рабочие стачки имеют руководителей в среде левых фракций...

   — Стыд! — кричали вокруг. — Позор!

   — А потому, — не унимался Пуришкевич, — надо не обращаться с запросом к правительственной власти, а низко ей поклониться...

В левой стороне зала возник шум, а в правой вспыхнули одобрительные аплодисменты. Рукоплескания, как видно, ещё более воодушевили Пуришкевича.

   — Да, поклониться за то, что она не приняла репрессивные меры в отношении тех депутатов, которых она заподозрила в противоправительственных поступках. Можно сожалеть только о том, что произвели обыск у одного Петровского. Нужно было произвести обыски в одну и тут же ночь у всей фракции социал-демократов.

Друзья и единомышленники встретили Пуришкевича с почётом, аплодировали ему стоя. Он сел на своё место и, довольный собой, стал слушать Герасимова, депутата от кадетской партии.

   — Есть люди, которые любят, когда по отношению к ним проявляют неуважение, и одного из представителей этого течения вы только что видели!.. Наложением штрафа на членов Думы Петровского и Шагова градоначальник как бы подчеркнул демонстративность своих действий...

   — Правильно сделал! Вот бы тебя арестовать да высечь! — крикнул Пуришкевич Герасимову, сходившему с трибуны.

Трибуну занял Шагов, депутат от рабочих Костромской губернии.

   — Я должен подтвердить: на квартире Петровского был оштрафован не только сам Петровский, но и его квартирант депутат Шагов. Я квартирую у товарища Петровского.

   — По морде видать! — крикнул Пуришкевич, срываясь с места.

Начался беспорядок, понеслись крики со всех сторон:

   — Что за безобразие!

   — Гнать его вон!

Трудовики и социал-демократы подступили к председательской трибуне и потребовали от князя Волконского, чтобы тот обратил внимание на поведение Пуришкевича. Председатель партии «октябристов» Антонов пытался убедить трудовиков и социал-демократов не поднимать шума.

К Пуришкевичу подлетел Чхеидзе:

   — Уберите этого негодяя и мерзавца! — Взмахнул над головой Пуришкевича кулаками. — Ах ты, шпик, негодяй и мерзавец! Вон!..

Шагов стоял на трибуне, ждал, когда утихнут страсти. Князь Волконский позвонил в колокольчик и сказал:

   — Реплику, которую позволил себе член Думы Пуришкевич, я считаю совершенно недопустимой. Недопустимо также и выражение члена Думы Чхеидзе по адресу члена Думы Пуришкевича. Предлагаю исключить их на одно заседание...

   — Позвольте, — попросил Пуришкевич с места. — Я знаю, господин председатель, чтобы сохранить свой престиж, вы меня выключаете на одно заседание, о чём горевать не стану — пообедаю хоть на четверть часа раньше. Да ещё с Чхеидзе!

   — Погодите, Пуришкевич... — сказал Шагов с трибуны. Тотчас неистово зазвенел председательский колокольчик.

   — Депутат Шагов, я лишаю вас слова.

В перерыве депутаты-большевики собрались в маленькой комнате, отведённой им для отдыха и для совещаний. Последними пришли Малиновский и Воскресенский.

   — Прошу познакомиться, — сказал Малиновский, нервничая. — Воскресенский Владимир Евгеньевич. Москвич. Работник издательства Сытина. Привёз письмо от рабочих Замоскворечья. Хорошее письмо. А вчера вечером письмо это у меня выкрали...

   — Как так? — спросил Петровский. — Кто?

   — Какие-то неизвестные личности. — Щека Малиновского дёргалась сильнее обычного, и бледность на лице проступала явственней. — Мы с товарищем Воскресенским были в театре, потом я его проводил до гостиницы «Астория». А вернулся домой, служанка моя вся в слезах, перепуганная насмерть, говорит, что приходили трое, в чёрных шляпах, на глазах чёрные маски, приказали ей сидеть и не двигаться, а сами прошли в мой кабинет... Ничего не взяли, кроме моих личных писем и письма рабочих... — Он понизил голос:— Товарищ Воскресенский, на всякий случай предупредите всех, кто подписал письмо, чтобы были осторожны, за ними может быть организована полицейская слежка...