Он широко улыбнулся в ответ.

— Можете считать, что я дал слово и буду рад воспользоваться вашим гостеприимством. Я всегда считал, что воюю против австрийской монархии, а не против австрийцев, которых уважаю, как умных и талантливых людей, таких же, как и мы.

— Отлично, но, с вашего позволения, скажите мне одну вещь, майор. Как именно мне удалось вас подстрелить? Солнце било мне в глаза, и я почти не мог прицелиться, да и сделал только несколько выстрелов. Вы держали нас на прицеле и вряд ли промахнулись бы, но в последний момент отвернули в сторону. Что случилось? Я спрашиваю, как авиатор авиатора.

— Это военная фортуна, мой дорогой... эээ?

— Прохазка. Отто Прохазка. Лейтенант императорского и королевского флота.

— Ах да, Прохазка. В общем, атакуя вас, я знал, что вы не можете целиться в меня из-за солнца, кроме того, от вашего пулемёта Шварцлозе пользы — как от садовой лейки. Но бывает, что и случайные выстрелы находят цель. Одна из ваших пуль повредила масляный насос, и горячее масло брызнуло мне в лицо. К тому времени как я протер глаза, я уже пролетал мимо вашего хвоста, и вы опять дали по мне очередь. А потом я увидел, что из-под капота двигателя вырывается пламя, и совершенно потерял к вам интерес, думаю, вам понятно, почему. Ну, а конец этой истории, я полагаю, вы уже знаете?

— Да, офицер разведки из Оппачьяселлы мне про это рассказал. По общему мнению, вас можно поздравить с блестящим завершением полёта. Но, дорогой майор, я вдвойне счастлив встретиться с вами, ведь это меня вы сопровождали через границу несколько дней назад, когда у нас сломался двигатель.

Он удивился, потом громко рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Так это были вы? Теперь я припоминаю ваш "Бранденбургер" — "Зоська", если память мне не изменяет? Значит, мы уже знакомы. Мой сержант хотел сбить вас, но я ему помешал. Потом он спрашивал меня: "Почему вы не дали мне сбить этих австрийских свиней, майор?" "Нет, — сказал я, — мы сохранили жизнь врагу, попавшему в беду, и это принесёт нам удачу. И кто знает? Может, когда-нибудь он сделает то же самое для нас". Что ж, вы и правда принесли мне удачу.

В этот вечер в нашей столовой состоялся праздничный ужин, какой только можно было устроить с нашим всё более скудным рационом. Может, еды и было маловато, зато местное вино лилось рекой. Нас развлекали цыганский оркестр, составленный из венгерского наземного персонала, и Поточник, замечательно игравший Шуберта на стоявшем в столовой пианино.

Присутствовал даже гауптман Краличек, выглядевший несчастным, как сова, которую вытащили на дневной свет — Мейерхоферу, Поточнику и мне пришлось буквально тащить его под руки. Что же до майора Каррачоло, он сам по себе был для нас великолепным развлечением.

Он вполне сносно говорил по-немецки, а при необходимости я мог помочь ему на итальянском, так что вечер превратился в серию баек о его жизни в Африке. Казалось, когда он не открывал озёра, или его не терзали львицы, он в основном проводил время в объятьях эритрейских любовниц, которые подпиливали кончики зубов и жевали кат. А когда воспоминаний об Африке оказывалось недостаточно, он всегда мог обратиться к своей карьере скульптора, любовника, дуэлянта и автогонщика.

В конце концов, стало казаться, будто он прожил столько жизней, что хватило бы на целую кучу народа. Майор был эксцентричной личностью, позёром, это правда, но я обнаружил, что меня это совершенно не раздражает. Ему нравилось развлекать людей, что же касается правдивости его историй, у меня не было ни малейшего сомнения, что большая часть из них действительно произошла — или чуть не произошла.

Только Поточник сидел с недовольным видом. Позже я спросил его, в чём дело.

— Этот невыносимый итальяшка и его сальное враньё. И уйма венгерских цыган, пиликающих на скрипках. Да ещё левантинец Мейерхофер в придачу. От такого кто угодно захворает. Это всё-таки немецкоговорящая империя, а не какой-то грязный базар в Константинополе.

— Да брось. Каррачоло, конечно, хвастун, но не сомневаюсь, что в основном он говорит правду.

— Обычный латинский выродок — будет тебе в лицо улыбаться и воткнёт нож в спину. Слушай, этот ублюдок пользуется духами, как женщина! Следовало пристрелить его, когда он приземлился, и покончить с этим.

Не считая этой капли яда, всё шло прекрасно до тех пор, пока около одиннадцати вечера я не услышал шум мотора подъезжающего грузовика, голоса солдат и хруст ботинок по дорожке. Я решил, что наши пьяницы вернулись из увольнения из Хайденшафта, вышел сказать им, чтобы вели себя потише — и лицом к лицу столкнулся с майором военной полиции и отрядом солдат, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками. По их виду сразу было понятно, что здесь они по делу.

— Извините, — сказал я, — это, наверное, какая-то ошибка. Здесь аэродром императорских и королевских ВВС, а эта палатка — офицерская столовая.

— Мне это известно. Пожалуйста, посторонитесь.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал. Мы здесь, чтобы произвести арест.

Он оттолкнул меня и вошёл в палатку, его люди последовали за ним. Я услышал, как внутри внезапно воцарилась тишина, и тоже зашёл внутрь. Все замерли и удивлённо смотрели на незваных гостей, кое-кто слегка покачивался.

Все молчали. Ди Каррачоло всё ещё сидел между Мейерхофером и Поточником за длинным столом на козлах, со стаканом вина в поднятой руке. В бледном мерцающем свете керосиновой лампы, отбрасывающей глубокие тени, эта картина внезапно напомнила мне "Тайную вечерю" Караваджо, воспоминание о мессах в Великий четверг из моего давнего детства. Краличек первым пришёл в себя от удивления.

— Герр майор, могу я узнать причину этого вторжения?

— Герр командир, есть ли здесь итальянский военнопленный по имени... он заглянул в бумажку, которую держал в руке, — по имени Оресте Карло Борромео ди Каррачоло, в настоящее время — майор итальянских ВВC?

— Да, есть. Но на этот вечер — он наш гость, а завтра утром будет переведён в лагерь для военнопленных. Это обычная... — он растерянно оглянулся, — в общем, офицеры сказали мне, что в ВВС такие традиции.

— Начхать мне на ваши традиции.

Майор повернулся, обращаясь к Каррачоло.

— Вы Оресте Карло Борромео ди Каррачоло?

— Да, я, — спокойно ответил по-немецки пленник.

— У меня ордер на ваш арест по обвинению в государственной измене и дезертирстве из вооружённых сил его императорского величества. Вы пойдёте с нами. Фельдфебель, наденьте на него наручники.

— Но это же нелепо, — пробормотал Мейерхофер, а мы теснее сгрудились вокруг гостя. — Этот человек — майор итальянской авиации, военнопленный, сбитый нашим аэропланом сегодня утром...

— Мне всё равно, даже если он — китайский лётчик. Для австро-венгерской армии этот человек — австрийский подданный, уклонившийся от военной службы, чтобы воевать против императора в вооружённых силах вражеского государства. Если вы мне не верите — можете посмотреть ордер. А теперь, прошу вас, следуйте за мной, синьор ди Каррачоло. Вы получите отличную одиночную камеру в центральной тюрьме, а завтра вас допросит сам майор Бауманн. И я вам нисколько не завидую. Ведите его в грузовик, капрал.

Мы все подошли поближе, чтобы защитить нашего гостя-пленника — в армиях всего мира нормальные фронтовики испытывают инстинктивную неприязнь к военной полиции. Но мы почти ничего не могли сделать — против ордера на арест, подписанного майором Бауманном, помощником губернатора Триеста по безопасности, возражать невозможно. Бауманн был чиновником БВН, пользовавшегося дурной славой бюро военного надзора, созданного для управления австрийской зоной боевых действий по законам военного времени.

Он служил в Триесте недолго, но уже успел приобрести мрачную репутацию из-за жестокого обращения с политическими заключенными. Прежде чем майора увели, мы могли лишь пообещать ему проследить, чтобы в тюрьме его содержали в приличных условиях и обращались в соответствии с международными законами, как с обычным военнопленным.