Все засмеялись, и мне подумалось, что это очень удачное замечание.

— Хорошо, — спросил я, — если война стоит вам поперек горла, почему же вы продолжаете воевать?

Они сочли это чрезвычайно забавным. Один вытянул палец и медленно обвел всех вокруг, глядя вдоль пальца как в прицел и приговаривая:

— ...Sette, otto, nove...PAFF! diciasette, diciaotto, diciannove... PAFF! [33]

Из этого я заключил, что королевство Италия, самопровозглашенный наследник древнего Рима, переняло у своего предшественника много методов в области военной дисциплины. Спустя несколько недель после этих событий мне случилось упомянуть про оберлейтенанта Фримла офицеру-механику эскадрильи 19Ф Францу Мейерхоферу, который был также родом из Судетских земель.

— О, тот головорез? — сказал он, — "ангел смерти фронта Изонцо", как называют его в документах? Забавно, но мы вместе учились в школе в Эгере. Он лет на шесть младше меня, но мой брат учился в том же классе.

— Каким он был тогда?

— Скорее изгой, как сказал мой брат: его всегда дразнили, он не ходил на каток и не играл в футбол как остальные. Оставил школу после выпускного экзамена и стал агентом по страхованию жизни. И впрямь странно, что война делает с людьми.

Я наткнулся на Фримла в последний день 1916 года на новогодней вечеринке в Вене. Его незадолго до этого наградили орденом Марии Терезии, но он, очевидно, находился в очень плохом состоянии: нервы стали совсем ни к черту. Он погиб спустя несколько недель после возвращения в окопы: от укуса змеи, насколько мне известно.

Помнится, очень странное было дело, судя по тому, что я слышал про расследование. Фримл снял ботинки после атаки, улегся в койку в своей землянке, и его укусила носатая гадюка, спрятавшаяся под одеялом. Его люди говорили, что змея, вероятно, там зимовала, но вызвали эксперта по змеям, который утверждал, что носатые гадюки не зимуют. Тогда солдаты изменили показания и предположили, что она спряталась там во время бомбардировки. В таком случае, говорил эксперт, это должна быть очень напуганная рептилия и явно заблудившаяся, потому что носатые гадюки водятся не на севере Динарского нагорья, а примерно в трехстах километрах южнее.

Военные прокуроры пытались повесить дело на хорватского солдата из штурмовой роты Фримла, но остальные бойцы сговорились, и достаточно доказательств по обвинению в убийстве так и не удалось получить.

Мне кажется, к лучшему, что Фримла настигла такая смерть: неприятно думать, что он снова в гражданской одежде и опустился до продажи страхования жизни на улицах Эгера с пружинной дубинкой в одной руке и портфелем в другой. Trincera-crazies, или конченные психи, так называли их итальянцы. Думается, трагедией Европы стал не погибший оберлейтенант Фримл, а те, кто выжил.

Глава девятая

На следующее утро мы узнали, что объявлены пропавшими. Пост наблюдения на гребне Дебели-Врх ранее видел "Ллойд", возвращавшийся на лётное поле Капровизды — двухместный аэроплан под зенитным огнём над Монфальконе, как он приземлился на ничейную полосу Швиньяка. Кроме того, я с негодованием обнаружил, что мой командир, гауптман Краличек, пошёл ещё дальше и доложил, что мы погибли в бою, а моей жене в Вену уже отправлена телеграмма.

Так что мне срочно пришлось запрыгнуть на велосипед, прямо в изодранном летном комбинезоне, утомленному до костей и покрытому траншейной грязью, мчаться на телеграф Хайденшафта и телеграфировать, что со мной все в порядке. Потом было возвращение в Капровидзу с проклятиями в адрес моего командира, и несколько часов столь необходимого сна. В голове по-прежнему звенело от взрывов снарядов, а легкие болели от последствий газовой атаки.

Через несколько часов, когда меня разбудил денщик Петреску, я все еще чувствовал себя побитым. Снаружи у палатки ждал штабной офицер.

Я вышел, небритый, щурясь на солнце. И тут мою руку стал горячо жать полковник, офицер связи из штаба Пятой армии, прибывший из Марбурга для встречи со мной. Он поздравил меня с выдающимся мастерством во время вчерашнего уничтожения дирижабля "Город Пьяченца" и объявил, что я вместе со своим пилотом должен присутствовать этим вечером в Хайденшафте, где нас представят наследнику престола, молодому эрцгерцогу Карлу. Он посещал войска в этом районе и выразил желание встретиться с нами.

Я упомянул потерянную рацию и сообщил, что накануне нам удалось отыскать некоторые её детали, хотя, выполняя это задание, мы потеряли аэроплан и чуть не лишились жизни. Похоже, полковник удивился.

— Совершенно секретная? Мне об этом ничего не известно. Я поговорю с офицером технического подразделения, но насколько я в курсе, эти ламповые установки исключены из списка секретных в прошлом месяце. Должно быть, произошла какая-то канцелярская ошибка. Как бы то ни было, не беспокойтесь об этом — ваш командир, вероятно, был дезинформирован.

Итак, мы вымылись, побрились и привели себя в порядок. Потом мы с Тоттом уселись в штабную машину и направились на городскую площадь Хайденшафта, где нас представят будущему императору, когда он будет принимать почётный караул. Чтобы поприветствовать эрцгерцога и его свиту, на маленькой площади собралась изрядная толпа.

Когда он в своём серо-зелёном Даймлере подъехал к нам, я впервые как следует разглядел человека, который, несомненно, скоро должен стать нашим правителем. Хрупкий молодой человек с миловидным, хотя и слабовольным лицом, в военном кителе — австрийская полевая форма "Карлблузе", его фирменный знак, позже широко подхваченный многими членами кайзеровской фамилии как признак благосклонности к фронтовым офицерам. Однако, когда мне удалось разглядеть его поближе, я заметил, что форма отлично скроена и пошита из гораздо лучшей ткани, чем наша.

Молодой эрцгерцог пожал мне руку — странное рукопожатие ладонью вниз, которому меня заранее обучил адьютант. Для этого мне пришлось протягивать свою руку ладонью вверх, словно выпрашивая чаевые. Он задавал обычные незначительные вопросы — как давно я в офицерском звании, откуда родом и тому подобные.

Потом он расспросил меня о подробностях атаки на итальянский дирижабль, а также о нашем вчерашнем подвиге — приземлении на линии фронта для поисков деталей рации. Должен признать, я умолчал о некоторых событиях — вроде того, как мы обыскивали разлагающейся труп, отчаянно пытаясь найти противогаз.

Я полагал, что членов императорского дома ограждают от ужасных реалий жизни и смерти в окопах даже более, чем широкую публику, и чувствовал, что он посчитал бы эту историю — как и убийственные подвиги оберлейтенанта Фримла — слишком огорчительной и невыносимой.

Однако я постарался не забыть побольше рассказать о мужестве и смекалке Тотта, выбросившего ручную гранату из воронки, исключив упоминание о том, что гранату бросили с нашей стороны.

Престолонаследник поинтересовался, почему я оставил службу на подлодке ради авиации. Я, со своей стороны, готовился выдать ожидаемые ответы: искал еще более опасный способ послужить во славу благородного дома Австрии, и так далее и тому подобное. Но потом вдруг подумал, а почему я должен это говорить? Может, у меня случилось сотрясение мозга во время вчерашнего артобстрела, но в голову закралась дикая мысль: почему бы для разнообразия не сказать ему правду?

В нашей почтенной монархии лжи и полуправды было более чем достаточно, подумал я, и более чем достаточно придворных холуев, чтобы фильтровать реальность. И кто больше нуждается в правде, чем этот молодой человек, во власти которого вскоре окажутся пятьдесят пять миллионов человек?

Итак, я сказал, что пошёл в авиацию не по собственной воле, а по воле начальства, чтобы оно выкрутилось из ситуации с затонувшей немецкой подлодкой; и хоть я и не возражал рисковать каждый день своей шкурой в качестве офицера-наблюдателя австро-венгерских ВВС, но считал, что мои таланты больше пригодятся на море.