Но он терпел, рассчитывая приобрести опыт работы и еще — что уж там скрывать — ради постепенно слабеющей надежды снова наладить отношения с Мерлином через Дугласа. Однако Дугласу, судя по всему, было наплевать на Мерлина. Казалось, он даже не задумывался над тем, что из знакомства с Мерлином можно кое-что извлечь. Лестер ничего не мог понять. Не похоже было, чтобы Дуглас так уж хорошо зарабатывал — по нему, во всяком случае, сказать этого было нельзя. Жил он в однокомнатной квартирке размерами поменьше даже лестеровской; одевался так себе, свободное от работы время тратил на то, чтобы посидеть у Мэри или сходить куда-нибудь с Джоном. В общем, житуха незавидная.

Никакого напора, никакого натиска, с раздражением думал Лестер.

И все ж таки удача сопутствовала Дугласу, отчего Лестер и продолжал ходить в монтажерскую, а потом шел в свою игорную лавку, петляя по столь милым его сердцу грязным улочкам. Там он мог беспрепятственно играть роль человека (а о такой роли он давно мечтал), который знакомится с тем, как ведутся дела, чтобы осуществить в будущем какой-то свой проект, и вовсе не заинтересован в своей еженедельной получке.

Эта получка была ему хорошим подспорьем. Да и работа — хотя Лестер никогда не признался бы в этом — доставляла ему удовольствие. Букмекерство нравилось ему, нравилось тереться возле лошадей, собак и жокейской братии. Тут он был на своем месте. Он мог дать совет, на кого ставить, угадать победителя в гандикапе не хуже прочих знатоков — так по крайней мере он хвастал Дугласу, и здесь он не врал. Время шло, и у него начал зреть честолюбивый замысел, вполне разумный и осуществимый. Хорошо бы подкопить деньжат, думал он, и открыть букмекерскую лавку где-нибудь в провинции — не в Камбрии, где его каждая собака знает, а в каком-нибудь местечке, где он никогда не бывал. Он стал бы ходить на ипподром, облюбовал бы себе постоянное место, установил доску, на которой писал бы мелом имена предполагаемых им победителей в следующем заезде, заключал бы пари; таким путем он смог бы стать частью этой толпы, смотреть скачки, завести знакомства среди жокеев и владельцев лошадей, действительно войти в этот мир, а не сидеть в Лондоне на роли машинистки и телефонной барышни, пышно именуясь «ассистентом». Как это часто бывает, он складно наврал себе насчет своих истинных намерений, но в этой лжи таилось многое из того, о чем он искренне мечтал, и постепенно то, что было ложью, стало целью, к которой он всемерно стремился. Вот так! Он решил пока что в этом не сознаваться, а то засмеют еще: вот, мол, до чего докатился, а ведь был доверенным лицом Мерлина Рейвена, импресарио его рок-группы и помощником режиссера. Однако мысль увлекла его так сильно, так прочно засела в мозгу, что избавиться от нее он просто не мог. Он хотел стать букмекером.

Лестер серьезно заинтересовался своей работой. Стал расспрашивать. Он ведь и правда пришел сюда, желая хорошенько во всем разобраться, прежде чем открыть собственное дело. И тут произошла странная вещь. Пока он «играл роль», был окружен ореолом новизны, пока считалось, что за ним стоит баснословно богатый Рейвен, отношение к нему было прекрасное. Но стоило ему заинтересоваться букмекерством по-настоящему: начать задавать вопросы, делать заметки, приходить спозаранку и задерживаться допоздна, — как окружающие забеспокоились. Поднялась тревога. В души трех других его сослуживцев закралось опасение — как бы чего не вышло. Уж не шпионит ли Лестер, уж не осведомитель ли он. Они сообщили об этом Лачфорду.

Лачфорд насторожился. Он занимался перепродажей краденых автомобилей, имел долю в одном из фулемских клубов с репутацией отнюдь не безупречной; он временами прибегал к помощи темных личностей, чтобы снять с чужого грузовика несколько ящиков с каким-то товаром, всегда мог раздобыть прекрасную чернобурку за четверть цены или достать за бесценок часы от Картье; у него была связь с Амстердамом и аэропортом Хитроу. Лачфорд был дельцом.

Он подождал, чтобы лавка закрылась, и пригласил Лестера — одного из всех — к себе в заднюю комнату выпить пива. Вот это да! — подумал Лестер, послужит уроком остальным, а то последнее время они что-то начали похамливать. В общем-то ему на это плевать, все нужные сведения он уже собрал. Сейчас его занимал вопрос финансов. Он подсчитал, что ему понадобится тысяч десять. Где достать такую огромную сумму? Но это обеспечило бы его на всю жизнь.

Лестер успел внимательно рассмотреть Лачфорда. Приблизительно того же возраста, что и он. Немного рыхлый, но совсем немного — видно, что линию старается держать. Одет великолепно: костюм-тройка прекрасного покроя, по животу, который у него едва намечается, пущена — фу-ты ну-ты! — небольшая золотая цепочка; шелковая рубашка и галстук, шикарный, но не кричащий; великолепные ботинки — из тонкой кожи итальянской выделки, стоят кучу денег; на запястье золотой браслет, три массивных кольца, от лучшего ювелира; прическа, будто только что от парикмахера; и всегда сигара во рту — не слишком большая и броская, но запах божественный. А у дверей «камарг» последней марки, в котором терпеливо дожидается его новая красавица. Лачфорд молодец, думал Лестер. Британия в наилучшем виде. Вот вам пример, что может дать свободное предпринимательство плюс инициатива — ведь фулемская биография Лачфорда была ничуть не лучше лестеровской. Правда, то, что он вырос в Фулеме, дает ему решающее преимущество, думал Лестер, неизбежно сравнивая его с собой. Лачфорд с детства знал город, все его углы и закоулки, все ходы и выходы. Тут Лестер ему уступал. И все же надо отдать Лачфорду должное — не в пример Дугласу или этому подонку Рейвену, который к тому же дегенерат какой-то, он действительно воодушевлял.

— Ну, как ты там, сын мой? — спросил Лачфорд, протягивая Лестеру сигару и подталкивая к нему банку пива. Небольшой кабинет от присутствия великолепного Лачфорда казался совсем уж маленьким и убогим. Лестер ощущал в этом человеке нечто, что можно определить одним словом: ВЛАСТЬ. Вот человек, к которому стоит держаться поближе. Он знает кратчайший путь к успеху.

— Прекрасно, Рей, совсем неплохо, — ответил Лестер, легко беря нужный тон. Чего-чего, а способности поддержать разговор он еще не растерял.

— А как там наш друг Мерлин?

Лачфорд не предложил ему стул, и Лестер остался стоять. Если подумать, это было довольно странно, но в тот момент не вызвало у Лестера никаких подозрений. Лачфорд сидел, откачнувшись назад вместе с креслом, положив скрещенные ноги на стол перед собой — совсем как какой-нибудь министр в палате общин.

— Мерлин молодцом, — с жаром сказал Лестер, — как раз несколько дней назад он мне говорил, что давно так хорошо себя не чувствовал. Очень давно.

— Приятно слышать. — Лачфорд раскурил сигару, но не передал зажигалку Лестеру. — Вот уж гений, так гений! Первый в мире. Что меня в восторг и приводит: первейший! — Он выпустил с мечтательным видом облако высококачественного серого дыма. — И денег вагон с тележкой.

— Вагон с тележкой, — подтвердил Лестер с легким налетом горечи, — это точно.

— А что… что думает твой друг Мерлин о том, что ты работаешь у меня?

— Он считает, что это очень хорошо. Прекрасно. Ему — Мерлину то есть — понятно, когда кто-то хочет открыть собственное дело. Он думает, что это просто прекрасно.

— Он что, войдет в долю?

— Мы еще этот вопрос не обсуждали. — У Лестера вдруг пересохло во рту — с чего бы это? Он шумно отхлебнул пива. Сразу стало легче.

— А он знает, что за тобой водятся грешки? — спросил Лачфорд очень тихо.

— Какие это?

— Из Сохо до меня долетел слушок и из Брикстона, и вообще люди болтают, будто ты какое-то время был на хлебах у ее величества.

— Ну, это когда было, — сказал Лестер, — я тогда еще мальчишкой был.

— Не мне кому-то прошлым глаза колоть, — честно сказал Лачфорд, — но ты ставишь меня в щекотливое положение.

— С чего это?

— Ну как ты не понимаешь? Дело мое очень деликатное. А всякие подозрительные типы стараются выведать обо мне то, что я предпочел бы держать от них в тайне. Так вот, меня интересует — чего это ради ты все время что-то записываешь, заносишь в тетрадочку какие-то циферки, будто детектив Коджак, почуявший, что пахнет жареным.