И бывали дни — как сегодня, — когда все это, вместившись в одну струю, прокатывалось по жилам Дугласа трепетно и напористо, и он испытывал такое же волнение, как при созерцании явлений природы. Эта близкая к распаду сумеречная столица, где перекрещивались разные культуры и мечты, со своими мгновенными восторгами и длительными разочарованиями, этот товарный поезд, рассчитанный на огромное множество самых разных людей, был местом, где ему легче всего дышалось и которое он любил. Вот только — как жить здесь?

2

— Завтра я снова с ним увижусь, — сказал Майк. — Мы должны обсуждать черновой вариант рейвеновского фильма, а затем будет какой-то прием. Он после этого приема захочет пойти со мной пообедать и, как мне кажется, поговорить о тебе. Последнее время он редко когда словом обмолвился о тебе, но я не знаю, долго ли может так продолжаться. А если он заговорит откровенно, то что-то я должен буду сказать.

— А зачем? — Мэри задала вопрос, хотя заранее знала на него ответ. То есть он был до того очевиден, что ей стало самой стыдно. И все же она хотела этот ответ услышать.

— Потому что продолжать отмалчиваться было бы глупо и лицемерно. Да и вообще, я не вижу, кто выигрывает от этих тайн.

— Может быть, я.

— И что же, ты хочешь, чтобы я врал ему в лицо?

— Ну зачем уж так?

— Но послушай, Мэри!

Он был влюблен в нее, и она пользовалась этим, однако вреда никому от этого не было. Каждый нашел нежного, покладистого друга, и эта дружба очень много давала им. Майк хотел от нее больше, чем Мэри, но был слишком умудрен жизнью, чтобы рисковать остаться ни с чем, попытавшись получить все. Они сидели у нее в гостиной, был поздний вечер, Джон уже спал, рядом стояла наполовину опустошенная бутылка вина; полумрак, уют, музыка. Музыка последнее время ее хорошо успокаивала.

— Как он последнее время? — задала она ему постоянный вопрос.

— Ты видишь его не реже моего.

— Со мной он вечно строит из себя что-то.

— Будто все мы этим не занимаемся.

— Не говори глупости! — Она улыбнулась. Майк ей все больше нравился. Он был такой уравновешенный, такой цельный, ему чужды были постоянные метания, желание испытать судьбу или обвести ее вокруг пальца — все то, что, в ее глазах, делало Дугласа таким раздражительным и раздражающим.

— Я, пожалуй, уже давно не видел его в таком хорошем состоянии, как сейчас, — сказал Майк. — Фильм о Рейвене — штука отличная, но при этом еще очень хитрая: тут тебе и авторское право, и «Экуити»[15], и союз музыкантов. Во время концерта забарахлил один из микрофонов, исказился звук, то и дело встает на дыбы редактор; отснятый материал, который ему нужен, не доставляется достаточно быстро — все это, вместе взятое, выбило бы большинство моих режиссеров из колеи. А Дуглас хоть бы что. Прекрасно работает. Кроме того, он снова пишет обозрения и ведет программу «Вокруг света», да еще, по его словам, подумывает о новой книге. Если смотреть на него с этой точки зрения, мне кажется, за весь этот год он еще никогда не был в таком хорошем состоянии.

— Иногда у него вид просто ужасный.

— Да, я замечал.

— Это не от пьянства.

— Нет, он уменьшил дозу. Хотя все еще пьет немало.

— Так в чем же дело?

— Может, на него плохо действует его клетушка и малопригодный корм в столовке Би-би-си. А может, это внешние признаки душевного напряжения. — Майк помолчал. — А может, он скучает по тебе.

— У него есть другая женщина.

— Меня это не интересует, ты же знаешь.

— Он говорил мне, что ему предлагают поехать в Голливуд писать сценарий, — сказала Мэри. — Кто-то, кто слышал о… повести, которую он недавно написал…

— «Смерть друга», — подсказал Майк.

— Да. Этот человек услышал о ней и теперь хочет, чтобы Дуглас перенес действие в американскую пустыню. По словам Дугласа, он, этот продюсер, считает, что мысль «просто замечательная» — именно так он выразился — и должна иметь в Америке головокружительный успех. Он хочет прочитать книгу Дугласа и затем уже сделать ему предложение по всей форме.

— В каком-то смысле я был бы рад, если бы предложения не последовало, — сказал Майк. — Мне кажется, вся беда Дугласа в том, что, быстро перескакивая с одной работы на другую, он просто не может сосредоточиться на том, что действительно важно.

— Он никогда не любил подолгу задерживаться на одном месте, — сказала Мэри. — Как бы ни были хороши условия. Всегда стремился доказать, что он сам себе хозяин и никто ему не нужен. У него просто пунктик какой-то насчет своей самостоятельности.

— Все это хорошо до поры до времени. А потом может обернуться против тебя.

— Жаль, что ты не знал его в молодости, — сказала Мэри. — Можно было подумать, он горы свернет. Он был как целая армия, воплотившаяся в одном человеке. Смелый и в то же время такой забавный.

— Ты последнее время выглядишь лучше, — заметил Майк немного погодя.

— Отчасти благодаря тебе. — Она действительно чувствовала себя лучше. Иногда, правда, ощущала слабость, но тревожный страх, мучавший ее в первые месяцы после того, как они с Дугласом разъехались, благополучно остался в прошлом.

— Я скажу ему о нас, спросит он или нет, — сказал Майк и допил свой бокал. — Да он, наверное, и без того догадался.

— Только если ты скажешь ему все, — сказала Мэри. — Всю правду. Это важно.

3

Лестер любил глухие улочки. Они напоминали ему Тэрстон дней его детства. Магазинчики, торгующие всевозможными мелочами, пришедшие в полный упадок лавчонки, лавки, которые являлись к тому же минифабриками, лавочки, где торговали личности в допотопных сюртуках, защищенные панцирем неприветливости, лавчонки, где вы могли купить металлический лом, или скобяной товар, или партию унитазов, или уцененные обои, или ушедшие из жизни шелковые чулки, или домашних животных, рыбок и птичек и корм для них. Этот район в западной части Лондона был весьма непригляден, и Лестер здесь никому в глаза не бросался.

Он работал на человека по фамилии Лачфорд, у которого в этих краях было несколько игорных лавок. Лестер познакомился с ним в одном доме, где они с Мерлином очутились после ночи, проведенной в шикарном кабаке, в тот короткий отрезок времени, когда он сопровождал Мерлина во всех его увеселительных эскападах. Лестер был настроен благодушно и широкой рукой включил Лачфорда в избранное общество, которое моментально образовывалось вокруг Мерлина, где бы он ни появился. На девочку Лачфорда это произвело большое впечатление, и Лестер услышал от него ни к чему не обязывающую фразу: «Если я могу быть вам чем-нибудь полезен», которая, однако, принесла ощутимые плоды на той же неделе, когда Лестер снова встретился с ним и снова оказал ему небольшую любезность.

Помещение, где Дуглас монтировал фильм, находилось в Хаммерсмите; работая там, Лестер столкнулся на улице с Лачфордом — на этот раз умышленно — и уронил в разговоре, что был бы не прочь найти себе занятие, чтобы заполнить свободные часы. Он хотел бы «присмотреться» к букмекерскому делу, набраться немного опыта… учиться, да еще получать за это денежки — что может быть лучше… Мерлин? Мерлин прекрасно. Как никогда!

Поначалу дела у Лестера шли совсем неплохо. Признавая за ним долю участия в создании фильма, Дуглас оставил его на работе, и он аккуратно ходил в монтажерскую, где в самой крошечной комнатушке, какую он когда-либо видел, были навалены километры и километры черной, вьющейся, пахнущей лакрицей кинопленки, намотанной на бобышки и ворохами лежащей на ручных машинах в ожидании, пока ее разрежут диковинной бритвой и склеят куски специальной клейкой лентой. С пленкой можно вытворять все что угодно, с омерзением думал Лестер. Человека можно как хочешь представить, достаточно подстричь здесь да подрезать там. Можно из одного и того же человека сделать и умника, и законченного кретина — все зависит от того, как порезвиться с пленкой. Можно взять кусочек оттуда и кусочек отсюда и представить так, будто они сняты подряд; можно подыскать места, где этот человек полностью противоречит себе, можно вырезать все места, где он выглядит подхалимом — что с ним в жизни довольно часто бывает; можно снабдить какое-то место музыкой, отчего оно станет куда интересней, или насовать в него кусочки с чужой речью, отчего оно станет более многозначительным. Одно сплошное надувательство. Лестер ясно видел это, и ему было тошно. Ему хотелось, чтобы фильмы были подлинными!