Это сказал Зырянов, и Петров поверил в это, ибо, если оно дает больше света, — оно дает больше тепла. В Алексеевке знали, что две ложки керосина дают столько света, сколько может дать целое дерево, мелко изрубленное и сжигаемое на хорошо сложенном, немного наклонном очаге. Но керосин в Алексеевке бывал в то время редко. Продавали его в эвенкийской кооперации только сдатчикам пушнины. Керосин — не золото.

Охотники знали, что их река течет по золотому ложу. Но в Алексеевке предпочитали доставать золото ружьем, а не лопатой, — пушистое золото, греющее зимой подобно летнему солнцу и ценимое не меньше того холодного золота, подобного снегу или железу, которое выбирают из грязи по одной пылинке.

Охотникам приходилось таскать из лесу в огромном количестве дрова: сто кубометров на год, чтобы прожить зиму в тепле. Поэтому они заинтересовались каменным жиром, когда узнали, что из него делается керосин.

Старый Петров нашел отличные кусочки окаменевшего черного жира у Повешенного Зайца.

Если не трудно будет председателю, сказал он, увезти небольшой ящичек в Черендей и отправить Зырянову в Москву вместе с письмом — это будет хорошо для алексеевских охотников. Зырянов прочтет письмо, рассмотрит окаменевший жир и приедет весной.

Он отыщет место, где хранится жидкий тас-хаяк. Алексеевские эвенки смогут отапливать свои дома с меньшим трудом и освещаться всю зиму — жароносным и светозарным нутряным жиром земли.

Сын Петрова, Женя, принес ящичек и вынул деревянные шпильки, вставленные в отверстия вместо гвоздей. Женя разогрел один камень в очаге, и Григорий Иванович с недоверием и надеждой, с изумлением ощутил сильный запах керосина, и все громко подтвердили, все учуяли запах.

Кулаков упивался запахом керосина! Председатель эвенкийской кооперации хорошо знал цену керосину в ленской тайге.

Кулаков долго рассматривал камни и любовался ими. Утром он увез их в Черендей.

Григорий Иванович не торопился отослать посылку в Москву. Ящичек лежал на столе у председателя эвенкийской кооперации. В кабинетике за лавкой перебывали почти все жители Черендея. Многие охотники, колхозники, эвенки, якуты и русские издалека приезжали взглянуть на камни и понюхать их. За эти дни увеличилось число пайщиков эвенкийской кооперации. Охотники вносили сразу полный пай, чтобы не отстать от первой очереди при получении керосина с реки Полной.

Григорий Иванович заменил крохотную экономную лампенку в лавке, так называемую пятилинейную, настоящим «чудом»: эта новая лампа так и называлась. Она устроена была наподобие печи. Она имела поддувало — сквозную дыру внутри корпуса, снизу вверх, для притока воздуха к огню. Над широкой дырой укреплялась на корпусе горелка, над горелкой поднималась еще более широкая и очень высокая стеклянная труба для хорошей тяги. По верху трубы написано было название лампы: «Чудо». Многие приезжали в Черендей с отдаленных зимовий в пятидесятиградусные морозы, чтобы полюбоваться светлым сиянием в лавке эвенкийской кооперации.

Глазам больно было смотреть на круглый огонь за стеклом. Все спрашивали:

— Сколько требуется керосина для такого чуда?

— Пол-литра, — драматически отвечал Григорий Иванович.

— Столько я покупаю для своей коптилки! — удивлялся пайщик. — Поистине это чудо-лампа!

— Твоей коптилке это на всю зиму, а «чудо» требует поллитра на один вечер… Столько сжигают за вечер все коптилки у наших пайщиков во всем районе, снабжаемом черендейской лавкой.

Сияющее окно эвенкийской кооперации притягивало глаза, и головы невольно поворачивались в ту сторону. В тепле за этим окном был островок живого света среди океана мертвой зимней тьмы, а люди стремились к свету. Тьма тяготила людей не меньше, чем холод. У порога эвенкийской кооперации кончалось царство белого холода и черного безмолвия!

В лавке собиралось так много народу, что покупателям трудно было пробиться к прилавку. Но покупатели не обижались. Григорий Иванович соорудил две длинные скамьи. Они стояли днем у стены, а вечером одну из них придвигали к прилавку.

И вот тогда-то, в ту памятную зиму, жители Черендея начали понимать, как много надо керосина, чтобы жить светлее. Но его везли из очень далекого южного города Баку — железной дорогой, лошадьми, автомобилями и еще полгода Леной.

Свет завладел умами в Черендее.

Жирные камни на реке Полной и разведка Зырянова стали первейшим предметом разговоров. До зимы 1933 года клуб в Черендее считался самым светлым домом, но там горела десятилинейная лампа (это значит — с шириной фитиля 2,5 сантиметра), а не «чудо».

Заведующий клубом Демидов, худощавый и нервный человек, принес главную клубную лампу, десятилинейную, из зала в маленькую комнатку. Двенадцать человек молча взглянули на нее.

Только эти двенадцать продолжали еще приходить сюда. Они искали общения между собой каждый день. У них всегда было о чем поговорить, и отдохнуть им нравилось тоже своим кружком, за своим разговором.

Заведующий клубом заговорил с раздражением. Он сказал, что «чудо» в Черендее имеет политическое значение. Это недопустимо в нашей стране, чтобы товарищ Кулаков сидел на тридцатилинейном «чуде». Этим «чудом» Кулаков ослепляет глаза, отвлекает народ от света коммунистической культуры и затемняет мозги.

— Твое предложение, товарищ Демидов? — по привычке спросил седоватый Матвей Ильич.

— Передать «чудо» клубу, — твердо сказал Демидов.

Председатель сельского потребительского общества (сельпо) толстый Акамков поддержал:

— Кулакова надо снять с работы за превращение торговой точки в обывательский клуб. Эвенкийская кооперация получила всего одну бочку керосина — это слезы!.. Сле-зы! А Кулаков что делает? Он эти слезы, вместо того чтобы распределить между полными пайщиками, присвоил половину. Слезы он украл у полных пайщиков и устроил из них иллюминацию. Кулакова снять надо с работы за превращение торговой точки в обывательский клуб, оплачиваемый средствами пайщиков, и за незаконное сокращение часов торговли, за подрыв эвенкийской кооперации, выразившийся в преступном разбазаривании керосина при помощи купеческих «чудес»…

— Это пахнет клеветой, ого, — сказал Григорий Иванович.

— Он неправильно выразился, он хотел сказать: «Через посредство купеческих «чуд», — поправил заведующий школой.

— То-то, — сказал Григорий Иванович и задумался над поправкой.

— Это не чуда, а причуда, — пробормотал Астафьев, грузчик Золотопродснаба, и, определив свое мнение по вопросу, устроился прикорнуть.

— С передачей материала прокуратуре для привлечения к суду, — яростно закончил Акамков.

— А что сделать с лампой? — спросил Матвей Ильич.

Акамков махнул рукой.

— Чепуха! — сказал небритый, с черными щеками, большеголовый директор мукомольного завода. — Акамков завидует Кулакову, потому что Григорий Иванович замечательно работает. Он своим «чудом» уже удвоил число полных пайщиков и удвоил накопление средств. Этим он уже полностью оправдал перерасход керосина. Сельпо не выкупает поступающие ему товары за недостатком средств. А Кулаков уже состоятелен перекупить грузы, от которых сельпо отказывается. Пайщики еще скажут спасибо Кулакову…

— Он тебе керосину дал за счет пайщиков, — в гневе сказал Акамков.

— Дал, — хладнокровно сказал директор. — Пусть бы он не дал, я бы ему зерно не смолол для его пайщиков. А ты — не дал? Откуда же на мельнице свет, если бы ты да Кулаков не давали мне керосин?

— Григорий Иванович молодец, — сказал директор базы Золотопродснаба.

— Это «чудо» — кооперативная собственность, кто имеет право отнять? — сказал председатель сельхозпромартели.

— Астафьев! Скоро тебе выступать.

— А? Что? Я не сплю, — сказал Астафьев и проснулся. — А разве собрание у нас?

— Если бы собрание, кто бы тебя стал будить на свою голову? Ты еще выступишь, скажешь речугу.

— Керосин идет на общую пользу, не одних пайщиков, — сказал Гаврильев, председатель сельсовета.