Химик наконец сжалился и сказал:

— Это пиробитум. Материал, не дошедший до нефти.

Василий молчал.

— Процесс образования нефти в этом пласту когда-то начинался, но по какой-то причине не завершился.

Лидия просила сообщить ей приговор, вспомнил Василий. Приговор соответствует всем данным мировой науки, сказал доктор. Он тщательно спрятал бумажку с приговором.

— Спасибо, Викентий Александрович.

1934 год

ПОЖАРОМ В ТАЙГЕ

Когда Лена прочно встала, Григорий Иванович Кулаков поехал в Алексеевку, на реке Полной. Сына он взял с собой для его роста: девочка растет в пеленках, мужчина — на охоте.

Весь Черендей оглянулся с удовольствием на богатейшую новую кошеву председателя эвенкийской кооперации, сплетенную из зеленой лозы и выстланную внутри шкурами.

В теплой пыжиковой шубе-парке Кулаков расселся на дне глубокого короба и руки спрятал в лисьи огромные рукавицы. Он вытянул ноги на мягкой черной шкуре. Задняя стенка, обтянутая желтым мехом, поддерживала спину и поднималась выше головы, укрывая от снега и от ветерка.

Лайка побежала за кошевой и даже впереди лошади, нетерпеливо угадывала направление. Но она ошиблась.

Она побежала берегом, трактом на Якутск, а лошадь непредвиденно спустилась на неезженый лед реки. Собака вопросительно остановилась. Сверху она увидела обоих хозяев в кошеве: малого и большого. Большой хозяин грел свои мягкие руки в рукавицах, а вожжи отдал Владику. Лайка постояла, изучая намерения Владика. Она прекрасно понимала, что не кобыла выбирает путь. Два ружья спрятаны были в мехах, но чуть слышный запах железа дразнил горячие ноздри, и тайга синела на высоком дальнем берегу; там тепленькие белки падают с высоких кедров, когда гремят железом руки хозяев. Собака с немым восторгом кинулась галопом вниз, наперехват кобыле, и вперед — к Алексеевке.

Григорий Иванович как будто не заботился о лошади, а смотрел якобы только вдаль. На самом деле он любовался сыном, который жаждал привлечь внимание отца.

Отец пристально всматривался в расплоские, скрытные сугробы: вот где Владик ошибется — и обидит, подведет старую кобылу, доверившуюся руководству восьмилетнего мальчика. Через Лену еще не было следа. Но Владик чувствовал выжидающий взгляд отца, устремленный на косые череды белых длинных клиньев с неразличимыми гребешочками, тихонько ослаблял вожжи и настораживался к тем сметенным суметам. И лошадка обегала каждый такой сугроб и запрятанный под ним гладкий, стесанный ветром лед, где она, некованая, могла бы поскользнуться.

Она выгодно, извилисто, бежала через Лену наискосок, направляемая мудрым сыном Кулакова. И в круглой голове папаши, битком набитой пословицами, мелькали блаженные мечты о том, как «этот мальчик просушит отцовы копыта». Какой отец не обрадуется таким ожиданиям?.. Григорий Иванович решил, что пора отпустить Владика одного с собакой на белку, ибо орленок — всегда орел. Отсюда ясно, что Кулаков не был плохого мнения о себе.

В ночной Алексеевке лайку не встретила ни одна собака, а ее хозяев — ни один мужчина. Все лайки и мужчины добывали белку в тайге. Григорий Иванович внес в один из домов спящего сына и раздел, а через несколько часов одел сонного, с нежностью, и повлек за руку в предутреннюю темноту.

Лайка слегка поталкивала Владика, поигрывала с ним, помогая избавиться поскорее от сонливости. Скоро Владик разгулялся.

Отец вручил ему ружье. Владик позвал собаку и пошел один в тайгу, не оглянувшись. Лайка оглянулась на старшего хозяина и молча бросилась галопом в сумерки меж деревьев. Она сразу скрылась. Владик не побежал за ней. Лайка могла убежать очень далеко и неизвестно, в какую сторону. Она будет носиться весь день взад и вперед и обрыщет огромный кусок леса.

Владик шел неторопливо, подражая отцу, ожидая от лайки вызова туда, где она облает белку.

Григорий Иванович пошел в сторону от сына. Он не так нуждался в собаке, потому что белка в эту пору жировала, то есть кормилась, на земле: усердно собирала шишки под неглубоким снегом и тут же, на снегу, шелушила. Она оставляла хорошие следы и мало таилась. Впрочем, Григорий Иванович не рассчитывал на большую добычу вблизи охотничьего поселка, да еще такого славного, откуда и сам он родом.

Он прислушался к страстному непрекращающемуся лаю и усмехнулся: Владику приходилось побегать за лайкой. Но — выстрел, и собака удовлетворенно умолкла. Владик сбил белку.

В сумерки лайка привела Владика в Алексеевку в одно время с другими охотниками. Он протянул шкурку отцу таким же движением, как все взрослые охотники сдавали пушнину кооперации. И никто из присутствовавших в доме председателя поселкового Совета не посмеялся над малой добычей молодого охотника.

Отец сказал, что белка метко застрелена одной дробинкой в глаз и шкурка отлично снята, без повреждений. Теперь надо ее высушить так же отлично, чтобы сдать первым сортом. А тогда охотнику будет выдан членский билет эвенкийской кооперации. После отца охотники сказали о Владике похвальное слово. Владик сел рядом с отцом в кругу мужчин перед очагом, как равный.

Все поели, потом отец рассказывал множество новостей, которых даже Владик не слышал в Черендее. Особенно про человека из Москвы. Человек обещался найти керосин на Полной.

Дрова сгорели в очаге, а новости не кончились, и женщины подложили новые дрова. В котле кипел чай. Большое пламя беспокойно озаряло темнокожие лица и красило их выражением веселья и неожиданно перекрашивало, нахмуривало, будто бы злобой, искривляло носы им, поджимало им губы. А за спинами скрытная тьма стеснила людей, и сама ежилась, и шарахалась при внезапных прыжках огней на очаге. Владик устал наблюдать мелькание теней и света. Он решил, что больше пользы будет пойти бить белку; взял ружье, кликнул собаку и отправился в тайгу, уткнув спящую голову в отцовский бок.

Зима была жаркая в том лесу, где охотился Владик во сне. Он сбросил теплый кафтан и не удивился, что белки делали то же самое: сбрасывали пышные меха и прыгали голенькие на снегу. Владик подбирал отличные шкурки, снятые первым сортом, не истратив ни единого выстрела. Теперь их надо было только высушить, чтобы получить членский билет эвенкийской охотничьей кооперации.

После Кулакова сказал свое слово председатель совета Алексеевки Алексей Петров. Он рассказал, что в конце лета спустился по реке человек из Москвы, Зырянов. Человек ночевал в его доме, и многие разговаривали с ним в ту ночь. Зырянов был начальником Евгения, сына Петрова, на Байкале.

Он показал обломки горючих камней, собранные на Полной. Зырянов удивился и обрадовался тому, что охотники в Алексеевке знают давно о горючих камнях. Он доверил охотникам свой секрет: подарил Петрову бутылку с жидкостью, похожей на керосин. Эта жидкость взрывается, как порох. Ее надо держать подальше от огня. От ее запаха болит голова. В ней растворяется жир — как соль в горячей воде. Если в камне есть жир, можно узнать с помощью этой жидкости.

Зырянов просил Петрова, как лучшего охотника в Алексеевке, отыскать обломки камней с черными прожилками окаменевшего жира. Через месяц Зырянов приехал на катере и забрал у Петрова собранные камни. Он еще раз налил бутылочку и просил собрать еще лучшие камни, отослать ему в Москву, в Нефтяной институт.

— Это очень интересно, — сказал Григорий Иванович. — Что еще он говорил?

— Он говорил, что глубоко в земле, ниже мерзлоты, черный жир еще не отвердел. Там он покоится совсем жидкий, подобный хаяку. Зырянов назвал его тас-хаяк и сказал, что это древний жир.

Но самые неслыханные слова из всех, сказанных Зыряновым, были вот какие: будто бы из древнего жира, который стал жидким черным камнем, русские умеют делать керосин — вещество текучее, подобно воде; жирное, подобно лучшему жиру рыб, откормившихся комарами в жаркое лето; богатое светом, подобно большому лесному пожару, и еще более жаркое, чем самый большой лесной пожар.