— Серёня, топчи, ради нас!..

За Сергеем шел Зырянов с трехпудовым грузом книг в рюкзаке. Пот залил ему глаза. Василий сосчитал шестерых за собой. Крикнул:

— Егорыч, замыкай!..

А Черемных шел последним.

Они спешили обойти белую баррикаду, скрывшую оползневый завал. Ноги под снегом были уже в воде.

Все еще далекий лес на горе шумел весело, как весной. Набрякший снег навис на ветвях целыми грудами рваного и мокрого белья. По крутому склону забулькали невидимые бесчисленные ручейки. Шум увеличивался с каждой минутой, производимый целой стаей летящих поездов — с киноэкрана прямо на Женю. Женя хотел напомнить Ване ту кинокартину, виденную на Кузнецкстрое, но оглянуться на дружка было уже слишком трудно. Гул наполнил тело Жени ошеломляющей тревогой, гул входил не только в уши, но и в ноги.

А Ване думалось, что кто-то ехал или скакал в ущельях, большой шаман, тяжелый, как утес. Прыжки его жеребца расшатали всю каменную постройку Хамар-Дабана. Горы трепетали, и вся земля ускоряющейся дрожью сотрясала нервы людей и просто вытряхивала самообладание из самых храбрых. И вот он — скачущий водяной утес — вынесся из ущелья, и с громовым звоном прыгнул с водопадного крыльца, и волшебно остался стоять, висеть, высокий и светлый, — оборотень-шаман! — дрожа в полосатой расселине между гор, и продолжал кругло рушиться, не срываясь.

Ваня в оцепенении глядел на утес. Возможно, он представлялся ему более высоким, чем был на самом деле.

Осталось два или три десятка шагов до леса и горы, но вода поднималась.

Женя потащил Ваню за руку. Беглецы были уже по щиколотку в воде.

Ваня с вызовом оглянулся. Снег по всему берегу исчез — утонул, и берега не стало. Ваня остановился, пропустил Сеню и Черемных вперед, сам побрел позади. Байкал догнал его и толкнул в ноги с кошачьей игривостью.

— Бросайте инструмент! — крикнул Зырянов.

Но инструмента ни у кого уже не было.

Они прильнули на скользком склоне, вытянув ноги из воды. Никто не имел силы выбраться повыше. Черемных кричал:

— Выше! Выше… Выше завала!..

Ваня радостно проговорил прерывающимся голосом:

— Все могли пропасть из-за меня!

Он встал, поднялся, скользя и шатаясь на крутом скате, и обнял сосну, чтобы не сорваться в воду.

Он повернулся спиной к железному Байкалу, лицом к мокрой горе, ко всей каменной толще Хамар-Дабана, который не мог закрыть от его внутреннего взора широкую, прекрасную жизнь на севере, в непролазной тайге между Эргежеем и рекой Полной.

Он запел, сужая горло, напрягая голосовые связки. И все услышали нечеловеческий голос, горловое пение, которым пел человек много десятков тысяч лет назад, подражая зверю или сам еще зверь.

За всех товарищей он пел. И все подняли голову, и увидели, что Ваня поет, и стали слушать его песню спасения и торжества его жизни. Слова якутские понимал Женя, но радость песни общеязыкая у всех.

Довольно жесткий удар по пяткам заставил Ваню закончить песню неожиданным возгласом и оглянуться на волну: «Ты опять!»

На этот раз Байкал нападал с опасным оружием: он поднял завалы леса и бил таранными стволами по откосу горы. Товарищи уползали от нападающего моря, помогая друг другу карабкаться, и Женя пробирался к Ване, рискуя сорваться в воду, под удар прыгающих деревьев.

Эти страшные плавающие тараны хорошо знакомы были Зырянову. Опытным воображением плотовщика он пробежал по штурмующему морю за тяжкий, обвальный горизонт насунувшегося неба, до искусственных карнизов южного побережья, и там увидел беззащитные откосы и мосты железной дороги под неотразимыми, бессчетными ударами всплывших лесных завалов…

Триста тридцать шесть рек и речек вокруг Байкала сливали в него бешеную воду с Хамар-Дабана, и Прибайкальского хребта, и Саян, и Танну-Ола, и Алтая и собирали воду с Бурят-Монголии и Монголии — за тысячу километров, — а выход из Байкала был один: в Ангару, и сегодня к ней катились новые взгромоздившиеся волны во всю ширину моря и громили юго-западное побережье.

И наверно, все, кто сегодня окажется поблизости от участка прорыва прибайкальской железной дороги, мгновенно будут мобилизованы…

И на скользкой крутизне Хамар-Дабана, цепляясь за стебли трав, поднялся во весь рост комсомолец двадцатых годов, обязательный добровольный участник всех мобилизаций, где бы они его ни заставали. Он, как пожарный на дымок, не ожидая вызова, вскакивал и мчался туда, где дрались, где слышен шум аврала, — и там он торопился всех опередить.

Лоцманским, резковатым голосом Зырянов закричал:

— Товарищи!.. Нельзя терять ни одной минуты!.. Байкал разбивает железную дорогу!.. Туда!

Бригада Зырянова со всеми вместе защищала юго-западный берег в головокружительной борьбе с Байкалом и восстанавливала насыпи, откосы и пути отчаянной работой в течение месяца.

Очень усталые и очень довольные, гордые, они подошли к ближайшей станции и сели ждать первых поездов с хозяйским чувством удовлетворения и заботы, потому что эта дорога уже стала своей.

Все уселись на своих мешках, кроме Вани. Он сразу нашел интересное для себя объявление на стене — от иркутской школы трактористов: